Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера

• Название: Дочь часовых дел мастера
• Автор: Кейт Мортон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-389-17585-3

Трущобы викторианского Лондона не самое подходящее место для юной особы, потерявшей родителей. Однако жизнь уличной воровки, казалось уготованная ей судьбой, круто меняется после встречи с художником Ричардом Рэдклиффом. Лилли Миллингтон – так она себя называет – становится его натурщицей и музой. Вместе с компанией друзей влюбленные оказываются в старинном особняке на берегу Темзы, где беспечно проводят лето 1862 года, пока их идиллическое существование не рушится в одночасье в результате катастрофы, повлекшей смерть одной женщины и исчезновение другой… Пройдет больше ста пятидесяти лет, прежде чем случайно будет найден старый альбом с набросками художника и фотопортрет неизвестной, – и на события прошлого, погребенные в провалах времени, прольется наконец свет истины. В своей книге Кейт Мортон, автор международных бестселлеров, в числе которых романы «Когда рассеется туман», «Далекие часы», «Забытый сад» и др., пишет об искусстве и любви, тяжких потерях и раскаянии, о времени и вечности, а также о том, что единственный путь в будущее порой лежит через прошлое. Впервые на русском языке!

---

– Папа всегда был очень проницателен, – продолжала она. – Он и сам был очень хорошим музыкантом, но понимал, что ее талант совсем иного уровня; знал, что ее место на сцене. Он был самым большим ее поклонником.

Сказанные вслух, эти слова показались ей ужасно банальными, но Тип засмеялся, и она почувствовала, как странное напряжение между ними исчезло.

– В этом ты права, – сказал он. – Тут я с тобой спорить не буду.

– Не всем же быть гениями.

Он ответил доброй улыбкой:

– Мне ли этого не знать.

– Я тут смотрела записи ее концертов.

– Вот как?

– Мы хотим проиграть какой-нибудь отрывок на церемонии, вместо обычного органа. Я должна выбрать, но это непросто.

Тип отложил лезвие:

– В первый раз я услышал ее игру, когда ей было четыре. Она играла Баха. Я в ее годы хорошо если с ботинками сам справлялся.

Элоди улыбнулась:

– Ботинки – штука сложная, особенно со шнурками. – И она принялась сгибать и разгибать уголок конверта с приглашением, который лежал на скамье рядом с ней. – Так странно видеть ее на экране. Мне казалось, я должна буду ощутить какую-то связь, испытать что-то вроде узнавания…

– Ты была совсем маленькой, когда ее не стало.

– Старше, чем она, когда ты услышал, как она играет Баха. – Элоди покачала головой. – Нет, все-таки она была моей матерью. Я должна помнить больше.

– Не все воспоминания так очевидны. Мой отец умер, когда мне было пять, и я тоже многого не помню. Но даже теперь, семьдесят семь лет спустя, я не могу пройти мимо человека с трубкой в зубах, чтобы не услышать стук пишущей машинки.

– Он курил трубку, когда работал?

– Он курил, когда работала мать.

– Ну конечно.

Прабабушка Элоди была журналисткой.

– До войны, в те вечера, когда отцу не надо было в театр, они часто сидели вдвоем за круглым деревянным столом на кухне. Он наливал себе пива, она – виски, они разговаривали, смеялись, а потом она бралась за какую-нибудь очередную статью. – Он пожал плечами. – Все это я помню не в картинках, не как в кино. Слишком много всего я видел с тех пор, зрительные образы затерлись. Но запах табачного дыма из трубки до сих пор вызывает во мне физическое ощущение того, что я маленький, лежу в постели и мирно уплываю в сон, довольный тем, что папа и мама дома, вместе. – Тип говорил, не отрывая взгляда от лезвия. – Наша память сохраняет все, но некоторые воспоминания лежат на большой глубине. И нужен особый крючок, чтобы зацепить их и поднять на поверхность.

Элоди задумалась:

– Я помню, как она рассказывала мне сказки, когда укладывала меня спать.

– Ну вот, видишь.

– Особенно одну, которая до сих пор звучит у меня в голове. Я всегда думала, что это история из книжки, но папа говорит, что мать услышала ее в детстве. Точнее, – Элоди выпрямила спину, – он говорит, что это семейная история, про лес и про дом в излучине реки, и кто-то рассказал ей эту сказку в детстве.

Тип вытер руки об штаны:

– Пора нам чайку попить.

Доковыляв до стоявшего в углу холодильника, он взял с него чайник, весь в пятнах краски.

– Ты ее когда-нибудь слышал? Знаешь, о какой сказке я говорю?

Он показал ей пустую кружку. Элоди кивнула.

– Я знаю эту историю, – сказал Тип, раскрывая сначала один пакетик с чаем, потом другой. – Это я рассказал ее твоей маме.

В студии было тепло, но Элоди вдруг почувствовала, как холодок пробежал по ее голым рукам и все волоски на них встали дыбом.

– Я жил у них одно время – в смысле, у моей сестры Беатрис. Твоя мама была тогда еще совсем маленькой. Симпатичная была малышка. И такая умница, даже без музыки. Сам я тогда был в полной заднице – потерял работу, жену, квартиру; но детям на такие вещи плевать. Я-то, конечно, предпочел бы, чтобы меня оставили в покое и дали погружаться в трясину отчаяния, но не тут-то было. Твоя мать ходила за мной по пятам из комнаты в комнату, неотвязная, как дурной запашок. Я просил сестру приструнить малышку, но Беа всегда поступала так, как считала нужным. Вот тогда я и рассказал твоей маме эту историю, чтобы хоть несколько минут отдохнуть от ее вездесущего жизнерадостного голоска, которым она то комментировала каждый мой шаг, то задавала мне вопросы. – Он с нежностью улыбнулся. – Мне приятно, что она рассказывала эту историю тебе. Истории надо рассказывать, иначе они умирают.

– Это была моя любимая сказка на ночь, – сказала Элоди. – Только для меня в ней все было по-настоящему. Я думала о ней в те ночи, когда матери не было дома, видела ее во сне.

Запел чайник.

– Так было и со мной в детстве.

– Тебе рассказала ее мама?

– Нет. – Тип достал из холодильника стеклянную бутылку с молоком и плеснул по чуть-чуть в каждую чашку. – В детстве меня эвакуировали из Лондона; точнее, мы уехали все вместе: мама, брат с сестрой и я. Неофициально. Это мама все устроила. В наш дом попала бомба, и мама нашла нам место в деревне. Изумительный старый дом, а какая мебель! Словно первые хозяева вышли погулять, да так и не вернулись.

Элоди тут же вспомнился этюд из архива – точнее, ее догадка о том, что сказку могли взять из книги с картинками, для которой и делал наброски художник. Где, как не в старом деревенском доме, викторианская книжка с картинками могла пролежать в чудном старинном шкафу полвека, пока на нее не наткнулся городской мальчик? Ей живо представилась эта сцена с Типом в роли мальчика.

– Так ты ее там прочитал?

– Я ее не читал. Эта история не из книги.

– Значит, тебе ее кто-то рассказал? Кто же?

Элоди заметила, что Тип слегка замялся, прежде чем ответить.

– Друг.

– Ты познакомился с ним в деревне?

– Сахару?

– Нет, спасибо. – Элоди вспомнила про фото, которое она сняла на телефон. Пока Тип заканчивал приготовления к чаю, она достала его, заметила еще один пропущенный звонок от Пиппы и нашла фото наброска. И протянула ему, пока он ставил перед ней чашку.

Его пушистые, словно ватные, брови поползли наверх, и он взял телефон.

– Откуда у тебя это?

Элоди стала объяснять про архив, про коробку, найденную под стопкой портьер в старом гардеробе, про сумку.

– Стоило увидеть этот рисунок, как меня будто ущипнули: мне показалось, что я знаю это место, хотя совершенно точно никогда там не была. А потом я сообразила, что это тот самый дом, из сказки. – Она внимательно следила за его лицом. – Это ведь он, да?

– Да, он самый. А еще это дом, в котором мы жили в эвакуации.

У Элоди даже от сердца отлегло. Значит, она не ошиблась. Это действительно дом из ее сказки. И он действительно существует. Ее двоюродный дедушка Тип жил там в войну, кто-то из местных придумал и рассказал ему эту сказку, пленившую воображение впечатлительного ребенка, а он, став взрослым, пересказал ее своей племяннице.

– А знаешь, – сказал Тип, все еще разглядывая рисунок, – твоя мать тоже приходила ко мне и спрашивала об этом доме.

– Когда?

– Примерно за неделю до смерти. Мы тогда пообедали и пошли гулять, а когда вернулись, она спросила меня про дом в деревне, где я жил, пока немцы бомбили Лондон.

– И что она хотела узнать?

– Сначала только то, какой он был. Вспоминала, что в детстве, когда я рассказывал ей сказку, дом виделся ей громадным, как волшебный замок. А потом стала спрашивать, помню ли я, где именно он находится. Ну, адрес, название ближайшей деревни.

– Она хотела туда поехать? Зачем?

– Я знаю только то, что сейчас сказал. Она приходила и спрашивала про дом из сказки. Больше я ее не видел.

Голос его осип от нахлынувших эмоций, и он двинул пальцем, чтобы убрать изображение дома с экрана. Но вместо этого случайно вывел предыдущую картинку. Элоди видела, как от его лица отхлынула кровь.

– В чем дело? – забеспокоилась она.

– Откуда у тебя это? – Он протянул ей телефон с другим снимком – портретом женщины в белом.

– Оригинал я нашла на работе, – сказала она. – Лежал в той же сумке, что и альбом. А что? Ты ее тоже знаешь?

Но Тип молчал, устремив взгляд на портрет, и, похоже, даже не слышал вопроса.

– Дедушка Тип? Ты знаешь, как ее зовут?

Он поднял на нее глаза. Но в них больше не было присущей ему открытости. Так смотрит ребенок, когда его уличают во лжи, а он начинает отпираться.

– Не смеши, – сказал он. – Откуда? Да я ее в жизни не видел.

IV

Еще не рассвело, и я сижу в ногах у моего гостя. Это очень интимный процесс – рассматривать человека, когда он спит; раньше я бы наверняка сказала, что нет другого момента, когда человек настолько уязвим, как во сне, но теперь я по опыту знаю, что это не верно.

Помню, как я впервые провела ночь в студии Эдварда. Настала полночь, а он все писал, и лишь когда свечи в зеленых стеклянных бутылках прогорели до самого горлышка, истаяв волнистыми лужицами воска, и продолжать было нельзя, он остановился. Мы заснули на подушках, которые он бросил прямо на пол, поближе к печи. Я проснулась раньше, наклонный стеклянный потолок над нами медленно светлел, и я, повернувшись на бок и подперев голову рукой, наблюдала, как сны скользят за его веками.