Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

• Название: Джеймс Миранда Барри
• Автор: Патрисия Данкер
• Жанр: Историческая литература
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-00131-176-8

Через двадцать лет после публикации до нас наконец добрался перевод одного из самых известных романов Патрисии Данкер, британской писательницы, следы перевода которой на русский можно обнаружить где-то в нулевых, когда вопреки всем канонам маркетинга вышли ее «Семь сказок о сексе и смерти». Действительно, Данкер – писательница совершенно некоммерческая, но очень интересная – тем, как она умело сочетает интеллектуализм с понятным юмором, тем, как ловко она умеет продергивать нитку современности в исторические факты, и тем, как хорошо она вытаскивает на поверхность не самые очевидные или очевидно забытые истории. Ее роман 1999 года «Джеймс Миранда Барри» – это как раз такая прекрасная укладка реальности в романную историю, рассказ о подлинном прошлом, которое вдруг оказывается увлекательнее любых приключений, а ее герой – Джеймс Миранда Барри, женщина, всю жизнь прожившая в мужском облике и сделавшая невероятную карьеру назло XIX веку, – в 2019 году оказывается еще нужнее читателю, чем прежде.

---

Гарольд был дворецким лорда Эрскина: это он на моих глазах начищал рыбные ножи. Между нами установилось неожиданное равенство, и Алиса перешла к личным вопросам:

– Мне тоже хочется носить мальчишескую одежду, но мама не позволяет. Ты умеешь читать и писать?

– Да.

Внезапно ее лицо полыхнуло настоящим волнением. Никаких колебаний, одна страсть.

– Научи меня.

– Хорошо.

– Начнем прямо сегодня, я найду тебя. Обещай. Я умру, если не научусь читать к жатве. Пожалуйста, обещай, что научишь меня! Перекрестись и поклянись жизнью! Дай мне мои чулки. Они у тебя в кармане. Никому не рассказывай. Поцелуй меня. Да нет, не сюда, дурачок, в губы. Кухарка говорит, мальчики целуют девочек в губы, а не в нос. Не забудь. Не смей забыть.

Тут она вскочила и побежала через задний двор под дождем, мимо калитки, ведущей в огород, по кирпичной дорожке к конюшням. Она не оглянулась.

* * *

Яркое утро потонуло в тяжелом сером потоке холодного дождя. Дождь все еще шел, когда в четыре часа мы сели обедать. Любимая решила во что бы то ни стало прогуляться по саду в галошах, и вернулась в мокрых, заляпанных грязью чулках и юбках. Герани на террасе согнулись и роняли лепестки, анютины глазки закрылись. Исчезли все цвета, потом и окрестный пейзаж. Ничего не осталось, кроме сплошной серой пелены дождя.

Хозяйка дома не была красива. Она казалась старой, но доброй, внушительные слои белого кружева колыхались при каждом ее шаге. При нашей первой встрече она стояла, дрожа от холода, в коридоре и требовала разжечь все камины.

– Что за погода для июня, – сказала она мне, заметив мой скорченный силуэт в углу лестницы. – Мы все умрем от скуки. Спускайся сюда, дитя, дай я на тебя погляжу.

Мне пришлось повиноваться – медленно, шаг за шагом. Она ждала, не отрывая от меня глаз, явно пораженная моей наружностью. Дождавшись, когда я окажусь в пределах досягаемости, она притянула меня за плечи и стала рассматривать с еще большим вниманием.

– Итак, – сказала она ласково. – Ребенок Мэри-Энн. Единственное ее дитя… – И внезапно поцеловала меня в лоб. Терпеть не могу, когда взрослые меня трогают. Они всегда делают это внезапно, и от них странно пахнет. Я сажусь на нижнюю ступеньку лестницы, одурев от запаха мускуса и пудры. От хозяйки пахнет, как от шкафа с влажным бельем. Она громко смеется и поднимает меня на ноги.

– Пойдем, детка. Я не видала тебя почти шесть лет. Но не потому, что мне не хотелось на тебя посмотреть, да и приглашали меня не раз. Ты выглядишь не так, как я ожидала. Довелось ли тебе хоть что-нибудь съесть за весь день? Франциско уехал на охоту, потом начался этот дождь… Должно быть, все про тебя забыли. Хочешь ударить в гонг к обеду? А потом можешь пойти в гостиную и сказать им, что обед на столе. Я всегда звоню в гонг, а никто и в ус не дует.

Она взяла меня за руку и, продолжая весело щебетать, вручила мне огромную колотушку и подвела к гонгу размером с дверь собора. На нем были выгравированы переплетенные китайские драконы и змеи. Колотушка звонко ударила по сверкающему диску, и гора из кружев двинулась вслед за мной в гостиную.

Но тут язык отказался мне повиноваться. К лисе и кролику присоединилась целая компания – почти все они были мне незнакомы. Одна дама, в свободном платье из черного шелка с высоким стоячим воротником, выглядела даже более экстравагантно, чем кружевная башня. Ее волосы были гладко зачесаны назад и уложены на затылке в тугой маленький пучок. Несмотря на бледность и желтоватый оттенок кожи, она явно не пользовалась ни пудрой, ни румянами. Ее лицо, без единой морщинки и почти совсем неподвижное, не имело возраста. Эта неподвижность пугала меня. Все остальные в гостиной переговаривались и энергично жестикулировали. Даже моя Любимая закурила – элегантную белую трубку из глины, с узором вокруг чаши и вдоль мундштука. Но эта женщина среди них словно застыла. И неотрывно смотрела на меня.

– Что, детка, голос пропал? Не волнуйся, я их сама позову. – И кружевная хозяйка дома хлопнула в ладоши, так что мне на голову обрушился водопад пудры. Я не в силах оторвать глаз от черной шелковой дамы, а надо мной нарастает гул человеческих голосов. Наконец ее тело шевельнулось, и она очень медленно, как разворачивающаяся из клубка змея, встает с места. Я бросаюсь к Любимой.

– Ну что, моя радость, как тебе здесь? Успела что-нибудь сломать? – спросила она, обнимая меня.

– Только цветочный горшок, – сознаюсь я.

– Познакомился с другими детьми, солдат? – Франциско сидит рядом с ней, вытянув к огню длинные ноги.

– Да.

Мне не хочется рассказывать, что мы с Алисой Джонс заключили договор об уроках чтения. Гости начинают вставать с диванов и кресел, а я, сторонясь шуршащего черного шелка, втискиваюсь между белыми кружевами и Любимой. Их голоса звенят надо мной, я же сижу, тупо уставившись на ряды серебряных столовых приборов. Впервые в жизни я сажусь за стол со взрослыми.

– Ты мыл лицо и руки, солдат? – шепчет Франциско, пока хозяин дома Дэвид Эрскин, жилистый краснолицый человек с белыми усами, произносит молитву.

– Да, – шепчу я в ответ.

– …per Jesum Christum Dominum nostrum. Amen[7].

Я смотрю на свернувшуюся черную шелковую змею – у нее неподвижные руки и застывший взгляд. Она – или привидение, или мытарь. Теперь она гипнотизирует моего дядю, Джеймса Барри.

Старый художник прошаркал по комнате в середине молитвы и встал за своим стулом в конце стола, вытирая лоб и толстые губы носовым платком, вымазанным в краске. Он ест свой суп, не поднимая глаз, с ужасным втягивающим звуком. Никто не делает ему замечаний – меня бы Любимая непременно отругала за такие манеры. Я очень мало понимаю из их разговора. Они болтают, смеются, сплетничают, спорят, перечат друг другу. Иногда кто-то один подолгу удерживает всеобщее внимание – пока его не перебьют. Иногда кто-нибудь – чаще кто-то из мужчин – рассказывает анекдот, и весь стол разражается хохотом. Потом они разбиваются по парам, и каждый беседует с соседом по столу. Дэвид Эр-скин стучит по бокалу, который звенит, словно крошечный колокольчик, и говорит короткий тост – и все они встают, роняя салфетки и цепляя стульями за ковер. Франциско наливает мне глоток вина, и я смотрю, как оно сверкает, словно свежая кровь, и не решаюсь выпить.

Снаружи дождь атакует террасу и переливается за края желоба, создавая бурлящий водопад перед окнами, стекая небольшой речкой с замшелых ступенек. Вскоре херувимы, оседлавшие дельфина, уже мочат ноги в воде. Во время перемены блюд я соскальзываю со стула и утыкаюсь носом в оконное стекло. Мир поглощен неестественно ранним сумраком. На столе и по всей комнате зажгли свечи. Теперь люди в столовой говорят о политике, о войне и мире, о необходимости того и другого. Барри рассказывает о поездке в Альпы и одновременно жует баранью отбивную, выставляя для всеобщего обозрения полупережеванное мясо у себя во рту. Он говорит, не заботясь о том, слушают его или нет. Потом Дэвид Эрскин сообщает, сколько он заплатил за огромное полотно, написанное маслом и изображающее перевал Сен-Готард, а Барри отвечает ему, что в Англии не осталось пристойных пейзажистов, так что его наверняка обдурили. Я слушаю дождь, прижимаясь губами к опасному хрустальному краю бокала. А черная шелковая змея не отводит взгляда от белой кружевной башни, заставляя ее то улыбаться, то кивать, то бросать беспокойные взгляды в сторону моей матери. Наша хозяйка нервничает. Но мне не привыкать. Так всегда бывает в мире мужчин и женщин: они вечно требуют чего-то друг от друга, но делают это втихомолку, ничего не говоря честно и вслух.

Мне надоели их многозначительные взгляды и оживленная болтовня, и я начинаю думать об Алисе Джонс. Я пытаюсь вспомнить, как меня учили читать. Оказалось, я отчетливо помню момент, когда внезапно отпала необходимость водить пальцем по строке «Тысячи и одной ночи» и обнаружилось, что слова легко и точно следуют одно за другим, выстраиваясь во фразы. Но это случилось после нескольких лет попыток. Сначала был алфавит. А – амбар, Б – белка. В – волк, он съел белку. Г – гроза, она прогнала волка. Д – драгоценности, их Любимая носит на груди. У черной шелковой змеи – большая зеленая брошь прямо под левой ключицей. Ага, она опять смотрит на меня. Но я, осмелев, не отвожу глаз, – если глядеть через алое свечение моего хрустального вина, ее лицо кажется объятым пламенем. Она улыбается мне едва заметно и приподнимает свой бокал – чуть-чуть, словно в легчайшем тосте. Сухая, скупая улыбка разрушает ее неподвижность. И она подмигивает мне.

К десяти годам я – как все дети – уверенно держу нос по ветру, умею следить за приливами и отливами взрослых дружб и любовей. Но теперь я становлюсь прямым участником взрослых интриг. Женщина-змея выдает мне свою визитную карточку. Я смотрю на вино в своем стакане. И почти незаметно краснею. Теперь мы – сообщники. Но наш альянс не прошел незамеченным. Франциско видел, как змея подмигнула. И он тут же наклонился, чтобы порезать мне мясо, которое неприветливо остывало в луже жира и подливы. Я держусь за отворот его сюртука и смотрю в тарелку.