Келли Хармс - Полосатая жизнь Эми Байлер

• Название: Полосатая жизнь Эми Байлер
• Автор: Келли Хармс
• Жанр: Современная зарубежная литература
• ISBN: 978-5-17-119274-7

Эми Байлер – библиотекарь и мать-одиночка. В один прекрасный день ее бывший муж вернулся в родной город, и с этого момента скучная жизнь женщины изменилась навсегда. Оставив двоих детей с их отцом, Эми отправляется в Нью-Йорк на конференцию библиотекарей. Но вместо посещения скучных лекций она уходит в отрыв вместе со своими подругами, почувствовав себя наконец-то свободной. Эми Байлер не просто меняется сама, она мотивирует других «забить» на проблемы и посвятить время себе, назвав такой отпуск #мамспрингой. На пути чудесной транформации ее ждут новые знакомства и, кто знает, может быть, даже любовь?..

---

Джон смотрит на это все, удивленно подняв брови.

– Очень надеюсь, что это сторона Кори, – показывает он на полуобнаженное фото Стивена Амелла[14]. И хотя можно уверенно предположить, что Джо сохнет по Мейси Фезерс, которая немного старше и частенько обыгрывает его в шахматы, я позволяю себе поиздеваться над узостью мышления Джона.

– О! Ты волнуешься, что я позволяю твоему сыну гейские проявления? Ты что, его отвергнешь, если он станет геем? – насмешливо спрашиваю я.

Он краснеет, как и следовало ожидать.

– Прости. Ты права. Мне это неважно. Я просто нервничаю и говорю не то.

– И правильно нервничаешь. Ты поступил ужасно. И с кем? Со всеми нами. – Я обвожу жестом стол с перегородкой так, словно Бэтч – часть нашей семьи.

Джон вздыхает. Через какое-то время после его ухода мы стали общаться получше, но первые месяцы я ему регулярно звонила и оставляла на голосовой почте сообщения про то, какое он ничтожество, жалкий червяк, и даже говорила некоторые слова, которые слышала только в сериалах. Поэтому мой гнев вряд ли стал для него откровением.

– Видимо, ты заморозилась во времени.

– Не заморозилась! – негодующе возражаю я из оборонительной позиции. – Если заморозилась, то не во времени, а в месте. Я работала, заботилась о двух детях и жертвовала всем, что мне хотелось или было нужно, чтобы они могли ходить в хорошую школу, хорошо питаться и иметь хороший дом. Я научилась выживать на школьную зарплату, самостоятельно чинить унитаз, не вызывая сантехника, шить костюмы елизаветинской эпохи из отделочной тесьмы и одежды из секонд-хенда. Я научилась жить на кофе, покупать только на скидках и спать на работе. Я была вечно занята! – выпаливаю я и понимаю, что слишком завелась. – Вряд ли я заморозилась во времени, – добавляю уже более спокойно. Но уже осознаю, что слишком увлеклась.

Судя по виду Джона, он балансирует между чувством вины и раздражением. Каждый раз, когда я вижу у него такое выражение лица, я сдаюсь – оно словно говорит мне, что ему уже и так плохо и больше не надо подливать масла в огонь.

– Ну что же мне делать? – устало произносит он. – Я уже десять раз извинился перед тобой.

Конструктивного ответа у меня нет.

– «Вернись в прошлое, не оставляй нас на мели, не исчезай в Гонконге». Может, так? Не думал об этом? – говорю я, а сама продолжаю кипеть, но уже про себя: «А можешь вернуться еще дальше – за два года до этого. А потом, когда у тебя наступит кризис, проживи его со мной.

Он устало вздыхает. Он всегда в конце концов оказывается пострадавшей стороной, и сегодня все идет по проторенному пути.

– Я уже здесь, Эми. Может, пока мы ждем детей, не будем топтать друг другу мозоли?

Я игнорирую вопрос:

– Убери со стола, пожалуйста.

Он убирает. Я готовлю. За пять минут мы успели превратиться в подобие семейной пары с натянутыми отношениями. Это такое знакомое мне чувство! При этом мне очень грустно. Именно эти моменты совместной жизни я потеряла с уходом Джона. Три года я пыталась убедить себя, что они мне не нужны.

Режу базилик и чеснок для соуса песто. Салат осталось только заправить винным уксусом. Не самая высокая кухня, но и не привычный понедельничный замороженный ужин – жареный рис с овощами и китайские пельмени. Краем глаза вижу, что он накрывает на стол, без проблем обнаруживая в шкафу все, что нужно. Все осталось на своих местах. Кроме меня.

И зачем я хочу его впечатлить готовкой? Про что это все? – спрашиваю сама себя.

Пока закипает вода для спагетти, а в блендере шумно перемалывается песто, я вспоминаю, о чем мне нужно было поговорить с Джоном до того, как вернутся дети: о границах, которые они не должны нарушать. О правилах и параметрах.

– Джон?! – кричу я в направлении столовой. – Может, нам лучше сейчас обсудить с тобой правила на время вашего отдыха?

Только Джона в столовой больше нет. Я его нигде не вижу. Выключаю блендер и иду к входной двери. Он сидит на старом сером диване, обхватив руками голову. Рядом с ним лежит фотоальбом, который дети подарили мне на последнее Рождество, назвав «Хватит звать нас двойняшками». В нем – их снимки за целый год, в течение которого они занимались разными активностями – ныряли, выступали на публике, праздновали Хэллоуин, делали наши обычные воскресные буррито на завтрак в поварских колпаках.

Я встаю как вкопанная. За все годы нашего брака Джон плакал не больше трех или четырех раз. Он вырос в семье с жесткими ожиданиями по поводу мужских и женских ролей. Однажды он сказал мне, что ни разу не видел слез отца. Джон же плакал, когда родились наши дети, плакал по телефону, когда позвонил из Гонконга и сказал, что никогда не вернется. Тот разговор… Мы оба так сильно плакали, что с трудом произносили какие-то слова. Смысл их было не понять, да они и не были похожи на слова.

«Прости, – раз за разом повторял он. – Прости. Я должен. Я умираю».

Мозг так странно устроен, что во время кризиса он как бы отключается и выбирает из окружающего только то, что сможет перенести. И вот мой мозг выбрал слова «я умираю», и я тогда подумала: А, так вот в чем дело! Если умирает, то ладно. Он не уходит от меня, он просто умирает. Слава Богу. А то я уж было решила, что он от меня уходит.

А потом, конечно, мозг включается ровно настолько, чтобы внутрь пробралась одна рациональная мысль. Вообще-то он не умирает. Козел.

«Ты умираешь? Это жизнь со мной тебя убивает?» – спросила его я тогда.

«Что? – переспрашивал он раза три, потому что я слишком часто шмыгала носом. А то, что он никак не мог понять меня из-за всхлипываний, еще больше меня злило. А потом я миновала стадию гнева и погрузилась в боль и просто бесконечно твердила одно и то же. – Ты ужасный человек. Это ужасный поступок. Ты совершаешь ужасный, ужасный поступок».

В какой-то момент он повесил трубку, но я повторяла это заклинание месяцами – всем друзьям, кто соглашался слушать, моим родителям, его родителям, всем, за исключением двоих людей: Кори и Джо.

Я делаю глубокий, глубокий вдох и сажусь рядом с ним на диван.

– Джон, – тихо зову я и кладу руку ему на спину. Это привычное движение, которое осталось на уровне мышечной памяти. У меня не было намерения делать это. Дотронувшись до него, я уже сожалею об этом. – Все можно поправить. – Я имею в виду его отношения с детьми. Но перед глазами у меня в этот момент стоит обручальное кольцо, которое лежит сейчас в самом дальнем углу шкатулки с драгоценностями наверху, в моей спальне. Я так и не избавилась от него. Сказала себе, что оставлю на черный день. Который и так наступает каждый день последние три года.

Он смотрит на меня:

– Прошли годы. Четверть жизни Джо.

Я киваю. Боль меняет восприятие времени, превращает его в изнурительный путь, и мне кажется, что прошла половина моей.

– Но они не настроены ненавидеть тебя. Да, они озлоблены и, скорее всего, будут задавать реально трудные вопросы. Но они также хотят – отчаянно хотят, – чтобы ты все исправил.

Я говорю от имени детей, конечно. Я не говорю за себя. Ну, мне так кажется.

Он сокрушенно качает головой. Вечно у него нет никаких идей. Вечно он готов сдаться. Чувствую, как снова подступает гнев.

– Не иди на поводу у лени, Джон. Если ты не собираешься вложиться сейчас, не собираешься вкладываться в отношения, то просто уходи. Я не позволю тебе здесь остаться ни минуты. Если у тебя цель снова их разочаровать…

Или меня. Он качает головой:

– Конечно нет. Я просто… ужаснулся.

– Конечно. И я тоже. Но эти дети гораздо умнее нас. Они сразу поймут, что мы притворяемся. Если ты хочешь провести с ними неделю, а потом исчезнуть на три года, они враз это поймут. Они будут тебя мучить, подвергать проверкам. Раз за разом, пока не удостоверятся, что ты на самом деле хочешь быть с ними. Если не готов, просто не трать время.

– Я готов. Я хочу этого больше всего на свете. Не хочу тебя пугать, но мне нужны настоящие отношения с детьми. Я сейчас вице-президент и могу все лето работать дистанционно. Если будет что-то срочное, лететь до Чикаго совсем недалеко. В Гонконге я не нужен до сентября. И с годами у меня будет все больше свободы и автономии. Неделя с детьми может стать лишь началом… если ты не будешь возражать.

– Что? – От удивления я бледнею. Я начинаю трястись и паниковать. Он что, претендует на детей? Он хочет их похитить?

– Подожди, подожди, – останавливает он меня, увидев выражение моего лица. – Ты только что спросила меня, готов ли я к долгосрочной перспективе. Я отвечаю тебе, что готов. Не надо сейчас мысленно нанимать адвокатов и писать сценарий всей жизни.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Конечно, он прав. Как же это возможно, что человек, с которым я уже столько лет не живу, все равно знает меня лучше всех в мире? И как же страшно знать ответ на этот вопрос.

– Они будут жить со мной, – говорю я больше для собственного спокойствия.