Брюс Дикинсон - Зачем нужна эта кнопка? Автобиография пилота и вокалиста Iron Maiden

• Название: Зачем нужна эта кнопка? Автобиография пилота и вокалиста Iron Maiden
• Автор: Брюс Дикинсон
• Жанр: Музыка и балет
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-17-119969-2

Долгожданные мемуары от невероятно многогранного ведущего вокалиста Iron Maiden, одной из самых успешных, влиятельных и долгоиграющих рок-групп за всю историю. Пионеры только зарождающейся в конце 1970-х годов британской метал-сцены, Iron Maiden пробили себе путь к вершине в немалой степени благодаря незабываемым выступлениям, оперному пению и солисту Брюсу Дикинсону. Как фронтмен Iron Maiden – сначала с 1981 по 1993 год, а затем с 1999 года по настоящее время – Дикинсон был и остается человеком-легендой. Но роль фронтмена – всего лишь одна из многих шляп, которые носит Брюс. Помимо того, что он является одним из самых известных и уважаемых исполнителей и авторов песен в мире, он также капитан авиакомпании, авиационный предприниматель, мотивационный спикер, пивовар, писатель, радиоведущий и сценарист фильмов. Кроме того, он участвовал в соревнованиях как фехтовальщик мирового уровня. Часто причисляемый к настоящим эрудитам, Брюс излагает множество личных наблюдений, которые гарантированно послужат вдохновением как для поклонников, так и для всех, кто просто хочется зарядиться энергией и что-то поменять в жизни. Дикинсон превращает свое необузданное творчество, страсть и анархический юмор в увлекательные истории из его жизни, включая тридцать лет в составе группы Iron Maiden, его сольную карьеру, детство в своеобразной британской школьной системе, его ранние группы, отцовство и семью, а также его недавнюю битву с раком. Смелые, честные и уморительно смешные мемуары – это пристальный взгляд в самую суть жизни, сердца и ума одного из самых уникальных и интересных людей в мире, истинной иконы рока.

---

К сожалению, хормейстер в Оундле не разделял энтузиазма Бэтти по поводу моих вокальных данных. Оказалось, что пение – как и пение в церкви – является крайне нежелательным, хотя было бы несправедливо называть церковью школьную часовню. Часовня Оундла претендовала на то, чтобы быть по меньшей мере собором. Там был хор, вокруг которого ходили обычные для таких мест и, возможно, достоверные слухи об отношениях между хормейстерами и певчими мальчиками. Члены школьного хора одевались в сюртуки и проводили свободное от учебы время, восхваляя Невыразимого вплоть до того момента, пока не срывали голос.

Певчие должны были проходить обязательный вокальный тест. Я горжусь тем, что провалил его в очень эффектной манере. На звук каждой белой клавиши фортепиано я отвечал звуком черной клавиши. Мне выдали листок бумаги, который я должен был передать заведующему школьным пансионом. На нем было написано: «Дикинсон – Сидней-Хаус, НЕ ВОКАЛИСТ».

Месть лосося

Я никогда толком не понимал, почему я оказался в школе-интернате. Родители постоянно спрашивали, не хочу ли я туда поехать, и моим естественным инстинктом было сделать что угодно, чтобы выбраться из этого места. Так что я улыбнулся, сдал сумасшедшие экзамены, а также прошел тест на коэффициент интеллекта и собеседование. Нужно было всего лишь как следует постараться. В начале лета пришел ответ. Я подходил: вот вам ограничения, касающиеся форменной одежды и, пожалуйста, заплатите много денег.

Оундл был и остается маленьким городком неподалеку от Питерборо, в холмистой местности Нортгемптоншир. Расположенный в излучине сонной, но часто капризной реки Нин, он стоит на кургане над поймой. В нескольких милях вниз находятся замок Фотерингей и связанная с ним церковь, и вся эта местность сильно пропитана исконно английской, а не общебританской историей.

Половина города была занята школой. В большинстве зданий располагались либо классные комнаты, либо жилые помещения, а в шестнадцатом веке компания лондонских бакалейщиков основала здесь целое предприятие. Центром всего этого был маскирующийся под здания Оксфорда и Кембриджа четырехугольный корпус с колоннами и портиками, величественными мраморными балюстрадами и общей архитектурой, взирающей на вас свысока, чтобы напомнить вам о вашем месте. То есть дать вам понять, что вы – маленький, невежественный и незначительный человек.

На каждом шагу стояли доски, увешанные сотнями портретов выпускников. Регби, пятиборье, атлетика, гуманитарные науки, математика и все те ребята, чьи имена никогда не записывались до тех пор, пока они не вернулись в мешках для трупов мертвыми героями двух мировых войн. Таких было немало.

Я все еще не понимал, для чего я там нахожусь. Моим лучшим предположением было то, что это стало для меня толчком к тому, чтобы покинуть дом и, должно быть, я кое-что доказал, сдав все эти несчастные экзамены. В этом не было четкой логики, и даже я сам был озадачен тем, как соотносятся между собой школьные обеды и академические успехи, но мне казалось, что мне жилось бы чуток полегче, если бы люди знали, что эти обеды готовит моя тетя.

Никто из моей семьи, ни из одной ее ветвей, никогда не посещал частную школу. Моему отцу было отказано в поступлении в университет после гимназии, потому что Этель могла позволить оплатить высшее образование лишь для одного из четверых своих сыновей. Стюарт был старшим, поэтому счастливчиком стал именно он.

Папа никогда этого не забыл.

Моя сестра пошла по совершенно иному пути, оставив школу лишь с несколькими академическими квалификациями и выбрав длинный и трудный путь, обучаясь всему практически сама, чтобы стать одной из ведущих наездниц мира. Когда я таскал свою девятнадцатилетнюю задницу по пабам Восточного Лондона, играя в пабах для трех человек, моя 14-летняя сестра дебютировала на выставке «Лошадь года» на стадионе Уэмбли с лошадью, которую сама выдрессировала.

Итак, покинув Шеффилд в возрасте 13 лет, я начал процесс ухода от семьи и вынужденного отчуждения от человеческой расы, по крайней мере, на пару лет. Трудно сказать, даже задним числом, было ли это для меня как для человека потерей или приобретением.

С точки зрения учебы, нет сомнения в том, что тепличная среда подтолкнула менее способных вверх, а по-настоящему талантливым дала возможность преуспеть – но было одно странное исключение. Я помню, что я был довольно средним в учебе, но запоминающимся по ряду других причин.

Все мальчики жили в одном доме, 50 или 60 человек, и это было своего рода племя. Все в этом месте имело соревновательный характер. Были межшкольные соревнования, межвузовские соревнования и соревнования внутри самого общежития. В поисках всевозможных победителей был перевернут каждый камень. Если вы не были победителем в спортивной сфере, то могли стать им в учебной. Если и в учебной не выходило, что ж, дела становились несколько хуже – возможно, Оундл был не для вас.

Корпус, в котором я жил, назывался Сидней, и у него был грандиозный псевдо-георгианский фасад с широкой площадкой, засыпанной гравием. Позади находились акры полей для игры в регби и крикет, а сам жилой комплекс располагался в нескольких милях от учебных корпусов. Я до сих пор повсюду передвигаюсь в том же бешеном темпе, смертельно боясь опоздать на урок английского языка. Полагаю, до ланча я покрывал около пяти миль, держа в руках охапку учебников. Вероятно, сегодняшние школьники ездят на уроки на гироскутерах, с планшетами вместо книг.

Одной из первых вещей, которые меня поразили, помимо кнутов, цепей и дробящего оружия (об этом позже), был очень яркий приступ отравления сальмонеллой. Те рыбные пироги стали частью преследующей меня по сей день «комнаты ужасов», наряду с красной помадой и прическами, похожими на пчелиные ульи.

Моя тетя Ди попыталась убить меня и еще двадцать моих соседей, и тщательное микробиологическое расследование отследило губительный патоген до кончика столовой ложки. Те, кому не посчастливилось быть в тот день адептами пути левой руки (то есть теми, кто стоял в левом ряду очереди за едой – думаю, ведьмам этот каламбур покажется забавным), стали жертвами этой мести Луи Пастера. Те, кто стоял с правой стороны, не пострадали. Желудочные спазмы начались через три часа после употребления блевотного рыбного пирога. Вскоре после этого меня доставили в палату, где я присоединился к своим заболевшим одноклассникам. В течение трех дней мы истекали всевозможными жидкостями из всех имеющихся отверстий. Не нужно быть большим фантазером, чтобы родились такие строчки, как «И я наполнил их живые трупы своей желчью» из песни Iron Maiden «If Eternity Should Fail».

Довольно много времени мы уделяли спорту. Быть слабым в этом означало быть «жалким». Иметь серьезные спортивные достижения означало, что вы непогрешимы и передвигаетесь по жизни, летая на личном маленьком облачке.

В школе было несметное количество команд по регби, а также там был эллинг с лодками-восьмерками, четверками и каяками, плюс команды по крикету, команды по стрельбе, теннису, сквошу и несколько непонятной, но популярной игре в «пятерки».

Перед тем, как получить доступ к лодке любого типа, дети проходили «лодочный тест». Он заключался в том, чтобы надеть армейские ботинки, джинсы и толстый шерстяной армейский свитер, а затем броситься в реку.

Автомобильный мост через реку Нин служил наблюдательным пунктом, откуда можно было посмотреть, как топят юных ведьм. Жертвы были выбраны для экзекуции и брошены в ледяную воду, и были вынуждены проплыть 25 ярдов, не идя ко дну. Представьте, насколько мне это нравилось. Меня считали потенциальным гребцом, поэтому у меня была и вторая попытка, и третья. Я решил, что они будут продолжать делать это, пока я не утону, поэтому перестал дышать, вспомнил свое крещение и проглотил много воды, прежде чем меня наконец поддели за одежду лодочным крюком и вытащили из реки. Эта бесчеловечная практика была прекращена после того, как в реке нашли мертвых коров, зараженных какой-то ужасной инфекцией, которые плыли вверх по течению.

Конечно, надо мной пытались издеваться, и, как и раньше, в своей предыдущей школе, я не сдавался, не менял свое мнение и не молчал. Так что спустя два года случилась крупная заваруха, родителей вызвали в школу, нескольких учеников отстранили от учебы, а потом все прекратилось. Но в течение этих двух лет жизнь в общем и целом представляла собой настоящий ад.

Мы спали в общих спальнях, выдержанных в стиле армейской казармы: холодные гигантские окна без штор и два ряда железных кроватей; тонкий матрас на поддоне из древесно-стружечной плитки, пара одеял и хлопковые простыни. Там не было ни приватности, ни замков на шкафчиках, бани и туалеты были общими. Самое интересное начиналось после того, как выключался свет. Когда учитель уходил, меня будил один из ребят постарше. Через полчаса вокруг собиралась толпа. Ему было около восемнадцати лет, большой парень. В руке он держал подушку, свернутую в плотную трубку.