Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Две зари

• Название: Княгиня Ольга. Две зари
• Автор: Елизавета Дворецкая
• Жанр: Исторические любовные романы
• ISBN: 978-5-04-109766-0

Малуша – внучка самого Олега Вещего, наследница пяти владетельных родов. Лишь волею злой судьбы ей приходится быть рабыней, ключницей княгини Эльги. Но девушка не готова мириться со своим положением: ей надлежит достойно продолжить свой род! Малуша страстно мечтает стать законной женой Святослава, киевского владыки. Однако мать Святослава против кровосмесительной связи. Да и сама Малуша не учитывает важного обстоятельства: у Святослава уже есть две жены, и одна из них, дорогая сердцу князя Прияна, возвращается в Киев…

---

Медвяна не то говорила, не то напевала, убаюкивая саму себя. Это хорошо получалось у нее с детства: она сама первой засыпала, когда качала зыбку с кем-то из меньших братьев. И немедленно начала видеть то, о чем пела: тьма вокруг налилась золотом и багрянцем летней зари, и там, где только что стоял липовый идол Макоши, потемневший от долгих лет, сухой и молчаливый, уже виделась ей живая юная дева со светлой косой, с голубыми очами, блестящими и яркими, как кусочки неба. У этой девы было лицо Обещаны – Зари укромовского рода.

Она прядет золотую нить,
Берет золотую иглу,
Зовет-призывает к себе сестер своих,
Зарю Утреннюю и Зарю Вечернюю.
Ой вы сестры мои, Заря Утренняя и Заря Вечерняя!
Вы берите золотую иглу,
Вдевайте золотую нить,
Зашивайте раны кровавые
Унерада, Ву-е-хвас-това сына…

Медвяна очень старалась не сбиться, произнося непривычное имя русина. А пальцы ее ловко и привычно тянули белую тонкую нить, нить скользила на веретено, пляшущее с глиняным прясленем на нижнем конце, и правая ее рука уходила все дальше от столбушки, по мере того как растягивалась нить.

Они зашивают, приказывают:
Черная птица, болезнь-трясовица,
С железными когтями, с черными крылами,
С тоской тоскучей, с болью болючей, с бедой бедучей —
Отцепись от Унерада, Вуехвастова сына!
Ты, железо, поди прочь, отстань,
А ты, кровь-руда, течь перестань!
Она шьет-расшивает,
Кровавые раны зашивает.
Тянет нить от восхода до захода,
Та нитка обрывается, кровь-руда унимается…

Такие заговоры, как колыбельные песни, можно было тянуть сколь угодно долго, повторяя с небольшими изменениями одни и те же слова, обращаясь к божествам с новыми восхвалениями с теми же самыми просьбами. Медвяна считалась даже среди старших баб великой искусницей по этой части, но не знала за собой заслуги: заговорные слова сами цеплялись одно за другое, как волоконца шерсти, она лишь выпевала голосом то, что видела перед собой.

Но вот Медвяна замолчала, будто очнулась, и посмотрела на веретено. Если начинаешь прясть, перестать трудно: нитка сама тянет за собой, и страшно оторвать ее, будто с этим оборвешь саму судьбу. Но она напряла достаточно, и ей еще немало работы предстоит.

Не хотелось останавливаться, выходить из того алого с золотом сияния, чтобы снова идти в зимнюю ночь… Но ведь сама Заря-Зареница каждое утро именно так и делает, вдруг осенило Медвяну. Она выходит в ночь, в холод, полный чудовищ, и собой освещает путь солнцу. И никто не может посветить ей – в том и состоит ее божественная суть, что свет позади нее, а не впереди. Лишь одна верная подруга поджидает ее во тьме – Утренняя звезда, чтобы Зареница видела, что она не одна на небокрае…

Убрав золотое веретено назад в подземный ларь, Медвяна вынула оттуда в мешочке десяток небольших дубовых кругляшков с двумя отверстиями в каждом и стала разматывать спряденную нить…

Уже настало утро, хотя за оконцем еще висела плотная тьма, когда вновь скрипнула дверь между Макошиной обчиной и Благуновым закутом. Благун сидел у стола; он спал ночью мало, вполовину меньше обычных людей. Воюн, видимо, только проснулся: он сидел на лавке, на расстеленном постельнике, и, зевая, продолжал говорить:

– Я сам чуть не поседел там – смотрю, на реке войско целое, да все в железе, шлемы, щиты! Уж сколько раз мы слышали, как по земле Деревской Марена погуляла! И у нас древляне живут, и в Плотвицах, и в Новинце! Выходит, не ушли они от беды своей, а нам ее на плечах принесли!

Увидев Медвяну, он прервал речь и встал.

– Готово! – Медвяна показала смотанный тонкий шнур, выкрашенный в бледно-красный цвет и еще не вполне просохший. – Ох, я умаялась!

– Давайте вы каши поешьте! – Благун встал. – Мне вчера бабы принесли горшок – одному в три дня не управиться.

И торопливо двинулся к уже растопленной печи – погреть кашу. Не имея других дел, бывший старейшина и старший жрец приноровился ловко вести хозяйство в избе, не хуже любой бабы.

Когда начало светать, Воюн простился с Медвяной перед воротами Укрома. Ему пора было заняться другими делами, а она отправилась туда, где ее с таким нетерпением ждали. Несговор, один из братаничей Воюна, уже сидел в санях. Устроившись, Медвяна как следует укуталась в медвежину, преклонила голову на свой короб с зельями и ветошками – и тут же заснула. Так и поехала, уже сонная, не слыша прощальных напутствий старшего брата…

* * *

Отец уехал, и только теперь, казалось, Обещана узнала настоящее одиночество. Она пришла сюда, в Горинец, против воли, она вовсе не хотела оставаться среди русов, этих чужих, опасных людей – но отец, заботливый и любящий, из числа лучших мужей волости, не имел власти забрать ее отсюда. Обещана мерзла от этого ощущения полного бессилия и бесправия; сидела, обхватив себя за плечи, но едва могла унять стук зубов.

– Зазябла? – окликнул ее Будиша. – Стрёмка? Ты чего спишь, угрызок? Изба простыла, а тебе нужды нет!

Стрёма молча встал и пошел за полешками. Обещана пересела ближе к печи, но здесь ее потянуло заплакать – будто тепло нагретых камней растопило источник слез в груди.

– Стенар… – позвал Унерад с лежанки. – Здесь ты?

– Я здесь. – Стенар немедленно поднялся и подошел к лавке.

– Стенар… – Унерад глубоко вздохнул. – Поклянись мне…

– Что?

– Если я насовсем ослепну… ты мне поможешь умереть.

– Что ты на тот свет торопишься? – невозмутимо ответил Стенар. – Туда не опоздаешь. А тебе куда спешить, молодой еще. Подумаешь, одного глаза не будет! Другой-то останется! Все у тебя есть – род знатный, отец уважаемый, матушка мудрая, дом изобильный… Жены вот только нет… не было. Да у нас для тебя и жена теперь есть.

Стенар обернулся к Обещане, но она не сразу поняла, почему он на нее смотрит. Русин сделал ей знак подойти, и Обещана повиновалась, все еще не понимая, при чем здесь она.

– Вот, готовая для тебя невеста. – Стенар взял ее руку и положил на грудь Унераду. – Красавица шестнадцати лет, красивая, как… как гривна золота. И она твоя навсегда теперь, – он слегка похлопал по руке Обещаны, лежащей на груди раненого, горячей и немного влажной из-за жара. – Ты будешь жить – и она с тобой будет жить, ты умрешь – и она с тобой на одно смертное ложе уляжется.

И взглянул на нее, давая понять, что ей эти слова предназначены так же, как и Унераду.

Обещана взглянула на него округлившимися глазами. Что он такое несет? Если Унерад выживет, то она домой воротится, к мужу! Они ведь так с отцом ее договорились? Да и кто мужнюю жену за другого сватает?

Но не посмела возражать. Наверное, Стенар обманывает раненого, чтобы тот не думал о смерти… К чему Унераду гибели искать, даже если он ослепнет? Он ведь богач, его дед большим воеводой был. Ему и без глаз горя мало – челядь оденет, обует, накормит, будет сказки сказывать да песни петь, чтоб не скучал. Да и жена сыщется: родовитый да богатый – и слепым будучи, тоже жених…

Как ни нелепы ей показались Стенаровы речи, Унерада они позабавили.

– Скажешь тоже! – Он почти усмехнулся. – Женил уже… сват… Это какая девка? Что вы из Драговижа привезли?

– Она рода знатного – ее отец в здешней округе старший жрец. И сама красавица, дева ловкая, умелая, приветливая. Уж и перстень обручальный приготовлен, вот он у меня. – Стенар снял с собственного пальца старый Етонов дар и вложил в ладонь Унерада, чтобы тот мог его пощупать.

Тот сжал перстень в ладони и слабо засмеялся, немного задыхаясь. Если болтовня Стенара о женитьбе имела целью поднять дух раненого, то успеха он добился. Страдая от боли, плохо соображая в жару, Унерад не задавал вопросов, почему это он вдруг должен жениться на невесть откуда взявшейся местной девице, с чего это десятский собственной дружины взялся сватать его полуживого, без ведома отца и матери. Сама мысль о свадьбе, как о высшем проявлении жизненности, зацепилась в мыслях и служила опорой, не давая соскользнуть во тьму. Казалось, он плывет через огненную реку, а когда одолеет – на том берегу ждет его новая жизнь и краса-девица. Нельзя умирать – жениться надо, невеста ждет…

Но Обещана, благо Унерад ее не видел, даже не пыталась улыбнуться.

* * *

– Стенар, ты здесь? – крикнул от двери Стрёма, оружничий. – Зелейница приехала, которую Воюн прислал.

Услышав имя отца, Обещана повернулась к источнику дневного света, но увидела не его, а Медвяну. От радости, что теперь есть кому пожаловаться, на глаза запросились слезы.

– Да вы родня! – заметил Стенар, глядя, как Обещана кидается на шею гостье.

У него был зоркий глаз: поначалу во внешности этих двух женщин были заметны только различия, и лишь потом проступало сходство. Сбивали с толку ярко-рыжие брови Медвяны, обилие веснушек, из-за чего вся ее кожа казалась золотой, и яркий, как у многих рыжих, румянец на немного впалых щеках. Очень похожи были глаза – ярко-голубые, над высокими скулами. А увидев это сходство у Благуновых потомков, легко было заметить одинаковой разрез глаз и очерк лица. Но если Обещана в свои шестнадцать так и излучала здоровье и бойкость, то Медвяна, на десять лет ее старше, не шагала, а скользила, как золотистая тень.