Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите

• Название: Когда убьют – тогда и приходите
• Автор: Мария Воронова
• Жанр: Детектив
• ISBN: 978-5-04-110489-4

Судья Ирина ведет дело о халатности врача-травматолога, в результате которой на рабочем месте погибла постовая медсестра. Картина преступления ясна, осталось только определить степень вины травматолога Ордынцева. Но как для врача нет простых операций, так и для судьи не бывает легких дел. Узнав, что за несколько минут до гибели медсестра сделала странный телефонный звонок, а после из ее квартиры исчез семейный архив, Ирина задумывается: действительно ли смерть женщины была трагической случайностью?

---

– Ну так то человек!

– А без разницы! – вскипел Ордынцев. – Любую работу надо делать добросовестно. Понял?

Костя молча кивнул и насупился, чего Ордынцев совершенно не выносил.

– Зайдем в булочную, что-нибудь купим для чая? Помнишь, ты когда маленький был, говорил «два чая»?

В булочной упоительно пахло хлебом и какой-то неуловимой сладостью. Ордынцев взял свежайший городской батон и полкило фигурных пряников. Сумки у них не было, поэтому кулек с пряниками Костя понес в руках, а батон Ордынцев сунул во внутренний карман пальто, предварительно отломив сыну длинную острую горбушку. Подумав немного, он от второй тоже оторвал себе хрустящую пупочку.

Дома их ждал Иван Кузьмич. Тесть не только отремонтировал кран в ванной, но нажарил картошки с луком так, как умел делать только он. Ордынцев, не переодевшись, упал на диван, только сейчас начиная понимать, как сильно устал и измотан.

Костя повис на дедушке, прижался изо всех сил, тот так и передвигался по квартире с внуком на шее.

– Сумчатый дед, – улыбнулся Ордынцев.

– Пойдем ужинать. Я пивка принес.

– Нет слов, Иван Кузьмич, нет слов!

Поев вкусной, как мясо, картошки совокупно с бутылочкой жигулевского, Ордынцев совсем осовел, но надо было серьезно поговорить с тестем.

Он еле дождался, пока Костя наелся и убежал делать уроки, и с трудом стал подыскивать слова, но Иван Кузьмич опередил его.

– Ты как, Володь? Держишься?

Ордынцев развел руками.

– Хочешь, я завтра приду в суд?

– Не стоит. Я только хуже нервничать буду.

– Смотри… А то я могу выступить и сказать, что этот гад до последнего выглядел как мы с тобой. Ничто не предвещало…

– Спасибо, Иван Кузьмич, но не нужно. Вы ж не врач, и ваше суждение в данном случае силы не имеет. Я вас только попрошу… Вы, если что, о Костьке позаботьтесь, пожалуйста.

– О чем речь, сынок! У меня же, кроме вас с ним, никого в жизни-то и не осталось.

– Не мне вас учить, но вы с ним, если что, построже будьте. По-отцовски подойдите… Ну и про меня как-нибудь так скажите деликатно… Хотя не знаю, как можно деликатно объяснить пацану, как его папаша загремел на нары без вины…

Ордынцев поморщился. Понимая, что уделяет сыну преступно мало времени, он старался воспитывать Костю личным примером, убеждал, что работа – это не скучная повинность, не тягостное времяпрепровождение и суровая необходимость, а прекрасное увлекательное занятие, придающее жизни смысл. Это большое счастье – заниматься любимым делом и делать его хорошо, приносить людям пользу. И сын вроде бы это понимал и мечтал, что будет таким же врачом, как папа и дядя Леша Жуков, но что с ним станет, какой переворот в мировоззрении, если он узнает, что отец только прикидывался настоящим врачом, а на самом деле халтурщик и разгильдяй? Разглагольствовал перед сыном о призвании, а работал спустя рукава, стало быть, еще и лицемер.

Ордынцев привык трезво смотреть на вещи, поэтому понимал, что тюремный срок – вполне реальная для него перспектива, и не знал, что больше страшило его – сама несвобода, или что сын узнает правду. Хотелось бы скрыть ее от Костика, только шила в мешке не утаишь, найдутся сердобольные граждане, откроют ребенку глаза на родного батю.

– Иван Кузьмич, вы ведь его к себе заберете? Так, может, и в школу его отдадите там поближе, где про нас никто не знает? Хотя, конечно, жаль будет его отрывать от друзей, и учительница хорошая…

– Разберемся, Володя. Не переживай за то.

Тут в кухню вбежал Костя, и мужчины замолчали.

– Что, сынок?

– Хотите загадку? Я чуть с ума не сошел, пока отгадал!

– Давай!

– Чего у лисицы нет, у вороны две, а в огороде три?

– Буква «о», – сказал Иван Кузьмич почти без всякой паузы.

– Ты знал, дед!

– А вот и нет!

– Да знал!

Ордынцев не хотел, но все же сделал сыну замечание: невежливо обвинять людей, что они лукавят, особенно старших.

Хоть ум его и был занят тягостными мыслями о завтрашнем суде, все равно стало чуть завидно, что дед разобрался в задачке быстрее него и дал ответ, когда Ордынцев даже еще не додумался, что искать надо в названии, а не в понятии.

Вообще, он не раз имел случай убедиться в необычайно остром уме Ивана Кузьмича. Вроде бы обычный работяга на заводе, простой токарь, даже не передовик производства, а эрудиции и сообразительности позавидует любой профессор. Он почему-то не вступал в партию, поэтому при неизменно высоких показателях его никак не отмечали и не продвигали по карьерной лестнице, но тесть и без этого чувствовал себя прекрасно. Он много читал, но почему-то трогательно стеснялся своего широкого кругозора. Делясь каким-нибудь интересным фактом, всегда добавлял «недавно по телику видел», но Ордынцев, после института хоть и сильно уронивший свой культурный уровень, все же мог отличить образованного человека от нахватавшегося по верхам.

Поколение такое… Около года назад у него был пациент, на первый взгляд совершенно обычный мужичок слегка за шестьдесят по фамилии Михальчук. Бедняга попал в больницу в опасные времена – по травме рыскал доцент Тарасюк и в поисках материала для своей диссертации оперировал всех подряд, надо – не надо, а главное – оперировал ужасно. Вообще, хирургическое лечение переломов дело хорошее, но в руках этого товарища риск операции в разы превышал ее возможные выгоды, и Ордынцев по-партизански старался перехватывать у него пациентов, потому что хоть доцент числился сотрудником кафедры, пациенты лежали в отделении, и вся неутешительная статистика обрушивалась на первую травму. Ну и гуманность тоже немножко его толкала на помощь людям, куда без нее.

Помнится, он сделал отличную репозицию тому деду и получил от Тарасюка нагоняй за противодействие научной мысли, но полчаса послушать оскорбления все равно проще, чем потом долго и нудно лечить пациента от какого-нибудь остеомиелита.

Мужичок оказался активным, быстро встал на костыли, и как-то Ордынцев застал его в учебной комнате, где тот изучал наглядные пособия, посвященные разным методам остеосинтеза. Он мгновенно разобрался в технической стороне вопроса и тут же предложил несколько мелких, но остроумных улучшений. Ордынцев и сам имел несколько мыслей на эту тему, и вскоре завязалась интереснейшая беседа. Кроме всего прочего, дед рассказал ему, как подавать рационализаторские предложения, признавшись, что сам получает «за рац» по десятке к каждой зарплате, и то в плохое время, а так, бывает, что и по четвертному выходит. Он оказался заслуженным рационализатором Украины и в свое время, работая на Донбассе горноспасателем, придумал механизм, препятствующий обрыву клети.

Они вместе разработали методику внешнего остеосинтеза, и Ордынцев уже договорился с тестем, что он по чертежам выточит конструкцию на своем рабочем месте, но Михальчук вдруг скоропостижно скончался. Чертежи были у него, и Владимир постеснялся беспокоить родственников, думал зайти позже, через месяц-другой, но Тарасюк нажаловался кому надо, и ему запретили проводить исследования, так все и забылось, а вскоре умерла Любовь Петровна, и вообще стало не до этого.

Но Ордынцев прекрасно помнил свой шок, когда узнал, что у Михальчука было всего три класса образования, да и это не точно. Во время войны парнишка попал в оккупацию. Всю деревню сожгли, а Михальчука спасло только то, что они с сестрой ушли на целый день за грибами. Ребята прибились к партизанам, воевали, и, наверное, после такого трудно снова сесть за парту, даже когда наступил мир. А если бы нашлись родные, убедили, поддержали, то, страшно подумать, каких высот он мог бы достичь! Академиком бы стал, как минимум.

Да и Любовь Петровна тоже была очень умная женщина, не хуже иного врача. У Ордынцева редко выпадали спокойные дежурства, потому что он имел роковое свойство притягивать к себе работу (обычно говорят, что работа дураков любит, но в медицине магнетизм на труд свойство совершенно непредсказуемое), но в часы затишья он любил попить чайку с Любовью Петровной. С молодыми сестрами не садился, чтобы не рождались в коллективе всякие идеи, а с Красильниковой – с большим удовольствием. И тоже она удивляла его глубокими суждениями, даже в части профессиональных знаний, напоминала то, что он сам уже забыл.

Такое это было поколение, что думало не о себе, не о личном успехе, а о нуждах всей страны. Где могли приносить пользу, там и были, а скромность не позволяла считать, что с образованием они дадут своей родине гораздо больше.

Ордынцев вспомнил, как родители психовали в год его поступления, как сам он не хотел в армию, не из страха, а из снобизма, что ли… Все одноклассники пойдут в институты, а он будет бегать в противогазе и кирзовых сапогах, как последний дурак. О том, как лучше для страны, он не задумывался ни на секунду, и, зная про себя, что эгоист и обыватель, Ордынцев особенно уважал самоотверженность старшего поколения.