Анна Сандермоен - Секта в доме моей бабушки

• Название: Секта в доме моей бабушки
• Автор: Анна Сандермоен
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2020

Когда Ане было 8 лет, родители отправили ее на летние каникулы к бабушке. Но, приехав в квартиру, полную счастливых воспоминаний, девочка обнаружила там множество незнакомых людей – и бабушку, которая обращалась с ней как с чужой. Домой Аня вернулась только через шесть лет. Эта книга о детстве в секте. Ее лидер В. Д. Столбун утверждал, что может создать сверхлюдей, способных преодолевать любые физические и психические заболевания. Эта книга о том, как взрослые предают детей. Эта книга – предупреждение для всех, кто склонен доверять людям, которые заявляют о своем намерении «спасти мир». Книга поможет распознать секту, пока не стало слишком поздно. Автору удалось освободиться от власти кукловода, но его страшное дело живет до сих пор. Содержит нецензурную брань.

---

Между тем случаи, требовавшие врачебного вмешательства, в коммуне не были такой уж редкостью.

Так, однажды, когда мы детским коллективом жили в Подмосковье, я упала навзничь с качелей и ударилась спиной; у меня были такие боли, что я почти не могла двигаться. Тогда меня сразу же изолировали и отвезли в квартиру Главного на Котельнической набережной. Я жила там одна с несколькими взрослыми, и меня, как обычно, слоили. Хотя, как ни странно, не очень ругали за то, что у меня болит спина. Наверное, в тот момент было не до меня.

Один парень как-то опрокинул на себя кипящий чайник с плиты, и его тут же полностью залили «пантенолом». А под рукой это лекарство оказалось случайно – только благодаря тому, что мы в тот момент жили в центре Москвы, в квартире кого-то из родителей.

Другой парень, когда мы были где-то в походе, упал и прокатился голым торсом по раскаленной металлической решетке, на которой мы в ведрах варили еду.

Во время работы на полях девочке долбанули тяпкой по рукам.

Один из наших педагогов упал между перроном и двигающимся поездом, сильно повредил себе бедро и чудом не лишился ноги.

На одну из наших педагогинь напал в кабине своей машины дальнобойщик и пытался изнасиловать.

И это только то, что осталось на моей детской памяти.

Однако со стороны казалось, будто мы все абсолютно здоровы, ничем не болеем, ничего с нами не случается и мы всегда полны сил, несмотря на постоянный труд и тяжелые условия жизни. Собственно, в этом и был основной смысл и посыл нашей деятельности: не балуйте детей, не растите из них барчуков, пусть пашут и знают почем фунт лиха, закаляйте их!

Но для умного наблюдателя было очевидно, что болели мы не меньше, а может, и больше, чем остальные люди. Просто у нас эта тема тщательно замалчивалась. Больных быстренько изолировали, да так, чтобы этого не замечали даже товарищи по секте. А если изолировать не было возможности, ругали за плохие мысли, за неправильный настрой и поведение.

У нас так люди и умирали. И я еще ребенком всегда удивлялась, что факт смерти человека так быстро заминается. Не было ни какой-то публичной боли или горечи, ни чего-то особенного или торжественного – ничего такого, чем должна завершаться, как мне казалось, жизнь достойного человека. Как-то всем было не до этого.

Зато когда умер Брежнев, мы были обязаны скорбеть. А смерть новорожденного ребенка младшей дочки Главного приписали холодной погоде. Не тому, что у его матери неправильные мысли, или что она порочная женщина, или что неправильно обращалась с ребенком, а тому, что на дворе стоят морозы: ребенок просто-напросто замерз в коляске во время дневного сна. Виноватым оказался мороз. Избранным и специальным людям можно все простить.

Когда я писала свои первые воспоминания (в двадцать три года), я совершенно искренне декларировала: да, действительно, мы, несмотря ни на что, не болели. Я в это верила. Но сейчас, спустя годы, вспоминая нашу тогдашнюю жизнь более детально, разговаривая с бывшими «сектантами», я обнаружила такие факты, о которых, будучи ребенком, даже не догадывалась. Причем многое от нас, детей, как это часто бывает, скрывали намеренно.

Я стала понимать, что детские впечатления важно и нужно перепроверять.

Кто помнит свое детство в СССР

Здесь, в Швейцарии, у меня есть приятельница из России; она удивляется каждый раз, когда я с неприязнью вспоминаю СССР: «Да чего же там такого плохого?! Ведь у советских людей все было. Пусть немного, но ведь у каждого гражданина была крыша над головой, бесплатное образование и медицина, работа, зарплата. Все стабильно и предсказуемо. Чем не рай?!» Правда, потом выяснилось, что в СССР она жила в родительской квартире, и папа у нее – военный. То есть они относились к привилегированной части общества и имели какой-никакой достаток. (Совсем не в пример нам – семье, глава которой был врагом народа.) А кроме того, ее воспоминания о Советском Союзе окрашены детским романтизмом. Дети не видят сложных взаимосвязей в социальных явлениях. Мы начинаем их замечать и понимать только с годами и опытом.

Именно поэтому так важно во взрослом состоянии мысленно возвращаться в свое детство – чтобы переосмыслить то, что тогда происходило. Именно поэтому я и пишу эту книгу: я хочу понять, что было не так и как все устроить, чтобы больше подобного не происходило ни с моими детьми, ни с чужими.

Театр, или арт-терапия

У нас не хватало помещений, а людей в коллективе становилось все больше и больше. Нужно было где-то устраиваться и вести свою деятельность. В клинике в центре Душанбе никто не жил – там работали взрослые. А жили мы на квартирах, которые предоставляли родители детей, состоявших в коммуне. В квартире моей бабушки расположился штаб – там разместилось начальство.

Кроме бесед, слоения и механотерапии, применялись у нас и другие лечебные меры, например арт-терапия: в коммуне был самодеятельный театр. Главный говорил, что театр является мощным психокорректором. Играя на сцене, человек раскрепощается, теряет страх перед аудиторией, учится быть искренним.

Нам предоставляли сцены в местных домах культуры, там мы репетировали, а потом гастролировали по всей стране. В первое время моего пребывания в коллективе мы ставили «Сирано де Бержерака» Э. Ростана. К тому времени людей у нас стало уже очень много. Они приезжали со всего Союза: из Москвы, Ленинграда, Дмитрова, с Урала, из Сибири и, конечно, многие были из Душанбе.

Театр мне нравился. Было интересно. Иногда мы сутками репетировали и просто жили на сцене и за кулисами. За кулисами же, прямо на полу, нас лечили: стучали и слоили.

Репертуар у нас был большой. Мы играли примерно двадцать разных спектаклей.

Как-то в актовом зале одной из школ мы репетировали «Незнайку в Солнечном городе». Я играла Мушку. В зале сидели мои родители, которые ненадолго приехали нас навестить. Главный тоже наблюдал за нашей игрой. В разгар репетиции он нас остановил. Он так часто делал, чтобы начать очередную беседу, обсудить поведение того или иного человека.

На сей раз Главный был недоволен мной. Он закатил длинную речь, смысла которой я не помню. Потом сказал моим родителям, чтобы они со мной поговорили. Мама с папой отвели меня в какой-то пустой класс, долго мне что-то объясняли (я совсем не помню что), потом посадили на стул. Мама скрутила мне руки за спинкой стула и держала, чтобы я не вырывалась, а папа бил по лицу (это называлось «бить морду»). У меня началось сильное кровотечение из носа, а папа все бил и бил. Потом я пришла домой – в коммуну – уже без родителей, сняла свое любимое платье, погрузила в наполненную холодной водой ванну, но так и не смогла отстирать кровь. Пришлось его выбросить.

Спустя годы я спросила папу: как он мог так со мной? Папа клялся, что не помнит такого. Сейчас я ему верю. Я знаю, что порой самое страшное люди стирают из памяти, так как это невыносимо ни помнить, ни объяснить.

– На сколько баллов злоба?
– На 9.
– А протест?
– На 9.
– Очень хорошо. Теперь давай слоиться, чтобы сбить агрессию.

Пощечина в Чебоксарах

Однажды в Чебоксарах мы выступали на сцене в школе-интернате. Показывали «Терем-теремок». Все время своего пребывания в коллективе я играла в этом спектакле лягушку. В этот раз я отыграла первую сцену, и занавес закрыли. Неожиданно ко мне подлетел Главный и с размаху залепил мне пощечину, крикнув в лицо: «Ты будешь нормально играть сегодня, сволочь?! Немедленно расслабься и прекрати злиться, тварь!» Я не успела даже ойкнуть, как занавес уже открыли. Передо мной полный зал, и надо продолжать спектакль. Щека горит как ошпаренная. Я быстро взяла себя в руки и доиграла спектакль до конца.

Тогда мне показалось – и много лет потом я была уверена в этом! – что благодаря той пощечине я получила дивное ощущение высвобождения и абсолютного расслабления. Что я тогда почувствовала, как свободно вдруг начало двигаться тело, как раскрепостилась пластика, мне стало легко говорить, пропал страх аудитории, и я отлично доиграла спектакль до конца. Ведь то же самое Главный велел сделать и моим родителям, когда они меня избивали, выдернув из спектакля про Незнайку.

Какой я тогда сделала для себя вывод? Что халтурить нельзя. Надо всегда выкладываться полностью, как в последний раз. И быть готовой к тому, что он действительно окажется последним, – тоже всегда.

Мне редко давали роли, которые я хотела играть. Чаще всего использовали в массовках. Это было скучно, особенно если учесть, что у нас шли одни и те же спектакли на протяжении многих лет. Меня уже подташнивало от однообразия, и даже в маленьких ролях я изо всех сил старалась показать, что способна на большее, чтобы меня наконец заметили и дали сыграть что-то более значительное. Но, к моему огромному разочарованию, больших и интересных ролей мне не доверяли. Их давали избранным. Например, роль маленькой разбойницы в «Снежной королеве», о которой я мечтала, дали дочке цэкашника. Ее всячески превозносили, публично воспевая ее талант. Я ужасно ей завидовала и уже тогда очень хорошо понимала: не видать мне этой роли по той простой причине, что ей она нужна больше, чем мне, – ведь она дочь высокопоставленного чиновника, а значит, «больнее» меня. И лечиться ей нужно больше, чем мне.