Георгий Ланской - Мнемозина

• Название: Мнемозина
• Автор: Георгий Ланской
• Жанр: Детектив

Иван Стахов – бывший опер, ныне адвокат. С оперативной работы он ушел после того, как маньяк, которого он преследовал, убил его жену и сына. После смерти близких Иван начал чувствовать присутствие душ людей, которые умерли неестественной смертью… Бизнесмен Олег Рокотов нанял Стахова, чтобы тот отыскал пропавшего Глеба Макарова. Макаров был женихом Ксении, единственной дочери Рокотова. Недавно девушка погибла, по версии следствия – случайно выпала из окна, когда вешала шторы. Но Рокотов уверен, что Ксению убил Глеб… Стахов взялся за это дело, но лишь по одной причине: Рокотов пообещал сообщить Ивану о местонахождении маньяка, убившего его семью и сумевшего скрыться…

---

– Привет, Ваня, – негромко произнесла она. – Ягодку хочешь?

– Не хочу, – ответил я. Вера иронично покосилась на меня из-под узких очков, и я нехотя взял несколько крупных, лопающихся от спелости ягод.

– Сладкие, правда? – без всякого выражения спросила Вера, но ее пустой взгляд уже шарил где-то у меня за плечом. Причина была мне хорошо известна.

– Я опять кого-то притащил? – осторожно поинтересовался я. Вера медленно кивнула и завертела головой, как антенной, пытаясь увидеть призрака. Ее лоб сморщился от напряжения, а острый подбородок взлетел вверх. Ноздри раздувались, как у дворняги, валяющейся под забором.

– Девушка, – неуверенно сказала Вера. – Совсем юная, прозрачная. Какая-то быстрая недавняя смерть. Будто бы полет, а потом треск.

– Она из окна выпала, – сказал я. – И родные уверены, что не сама. Мне нужно с этим разобраться, Вера, потому что я тоже думаю, что это не самоубийство.

– Они все цепляются за тебя, Ванечка, – стылым, как осенний дождь голосом, произнесла Вера, а ее рука, шаря в ведре, давила мягкие ягоды. Сквозь пальцы текла красная жижа, но Афанасьева этого не замечала. – Все они летят к тебе, как мотыльки к свечке. Ты слышишь ее?

– Я ее чувствую, – тихо ответил я. – Это еще хуже. Когда вхожу в ее дом, то по коже словно лед стекает. И шепот, почти неразличимый, я ни слова не понимаю, да и никогда не понимал.

Вера стряхнула с себя оцепенение и неловко поднялась, цепляясь за мою руку. Ладонь тут же стала липкой от малинового сока, но вытереть ее было нечем.

– Пойдем, выпьем кофе, – скомандовала Вера. – А она пусть тут остается, если захочет. Попробую разобраться, что к чему.

Я нерешительно обернулся, зная, что все равно ничего не увижу, и последовал за Верой. Призраки войти в ее дом не могли, во всяком случае, так утверждала хозяйка, и я принимал ее слова как должное, хотя бы потому, что мне и самому было бы неуютно думать, что покойники таскаются за мной, как привязанные веревочкой.

В кухоньке, такой же неопрятной, как и хозяйка, с натыканными повсюду пучками сухих трав, повязанных по углам цветных веревочек и бусин разных размеров и цветов, пахло кофе и сеном. Вера быстро вымыла руки, вытерла их о грязную тряпку, которая заменяла посудное полотенце, приткнула меня в угол и бросилась варить кофе. Помешивая воду в турке, она то и дело бросала быстрые взгляды в окно.

– Стоит, – усмехнулась она. – Ждет. Кажется, так просто она не отвяжется. Я ее потом провожу, а то негоже это, когда неупокоенная душа мается. Еще сорока дней не прошло. Ей совсем худо, она даже некрещеная.

– Почему худо? – спросил я. Вера ловко подняла турку, не позволив вскипевшему кофе перелиться через край, и вздохнула.

– Ее как самоубийцу должны были хоронить, за оградой кладбища. Но она не сама, уж поверь мне. Хотя попы службу заупокойную по девочке служить не стали.

Она протянула мне чашку, слегка ущербную из-за своего отбитого края, налила кофе во вторую и беспокойно выглянула в окно.

– Ты можешь мне что-нибудь сказать? – спросил я. Вера стиснула зубы так, что мне показалось, они вот-вот хрустнут, как фарфоровые, и разлетятся вдребезги. В кухоньке стало тихо и как будто повеяло морозом.

– Я вижу дом, – тихо сказала Вера странным, замогильным голосом. Зрачки под ее закрытыми веками беспокойно бегали туда-сюда. – Большой, богатый. Вижу молодого парня, тоненького, как эльф из сказки про Дюймовочку. У него длинные пальцы… Я вижу, как он хватает ее за горло, а еще я слышу крик…

Вера захлебнулась и запрокинула голову назад, словно потеряв сознание, но я, видевший эти приступы не впервые, не двинулся с места, ожидая, когда она еще что-то скажет. И спустя мгновение Вера произнесла чужим, до странности раздваивающимся голосом, в котором была лишь часть тембра умудренной опытом женщины:

– Мнемозина…

⁂

Мнемозина… Это слово значило для меня гораздо больше, чем для других.

В юности Лена очень увлекалась чешуекрылыми, взахлеб читала специальную литературу. Я, тогда еще студент юрфака, утащил из библиотеки отца книжку Аракчеева «В поисках Аполлона», которую в детстве пролистывал ради красивых натуралистичных фото природы. Бабочки на страницах книги покорили сердце моей будущей жены. Мне нравилось думать, что этот потрепанный том, подаренный мной на ее день рождения, выиграл у наборов косметики, шоколада и даже громадного, как лапоть, сотового телефона. Я почти не помнил тот вечер, напившись в хлам. Из памяти выскочило даже, как я, стоя на коленях, делал ей предложение, перемежая слова глупостями и матом. Этот позор снимали на видеокамеру, и потом я даже пару раз пробовал пересмотреть запись, но каждый раз чертыхался и выключал.

– Ты знаешь, есть такая бабочка, она очень редкая. Относится к семейству парнассиусов, – взахлеб пересказывала она. – Ну помнишь, в той книге она тоже есть, как раз аполлоны к этому же виду принадлежат.

– Парнассиусы? – глупо переспрашивал я, занятый тем, чтобы подлезть горячечными пальцами за тонкую ткань ее трусиков. – Слово-то какое, на грех наводящее.

Мы уезжали на пикники за город, ставили палатку, удили рыбу, правда, поймать почти ничего не удавалось, поскольку я был никудышным рыбаком, а Лене не хотелось возиться ни с червями, ни с чешуей. Спали мы в одном спальном мешке, где я без особых церемоний начинал шарить руками, стараясь подмять тонкую фигурку будущей жены под себя, накрыв собой и поглотив без остатка. Лена хохотала, шлепала меня по руке, и все наши разговоры в итоге сводились к сексу, в котором было слишком много животного, первобытного, смешанного с дымом костра и искрами, которые однажды прожгли мои штаны, и мне пришлось возвращаться с дырой на заднице, но это было такой ерундой. А потом, когда лютый порочный голод был утолен, Лена, раскрасневшаяся, распутная, с мутноватым вином в бесстыжих глазах, начинала вещать о своих любимых бабочках, и я засыпал под звуки медового голоса, ни разу не дослушав ее истории.

– …Стахов, не спи! Так вот: мнемозина названа так в честь греческой богини. Ты знаешь, что Зевс восходил к ней на ложе целых девять ночей? Хочешь, я почитаю тебе о ней? Или лучше о бабочке… Стахов, ты в курсе, что мнемозина занесена в Красную книгу и даже просто увидеть ее – большая удача? Может, это свинство… Даже скорее всего это свинство и преступление, но мне бы хотелось ее поймать, как птицу счастья. Или хотя бы раз увидеть… Стахов, ты спишь?

А я спал и не спал. После одной такой горячечной ночи и появился на свет наш сынишка. Потом начались ссоры, упреки и обвинения, водка и женщины, о которых мне было стыдно вспоминать и о которых она, конечно же, догадывалась, швыряя мне в лицо чашки и приборы, и однажды разбила мне бровь кружкой с недопитым чаем.

Алтай был моим способом загладить вину, и Лена, как ни дулась, не смогла устоять. Мы тяжело перенесли дорогу, успев поругаться несколько раз, и на месте летнего лагеря в горах оказались злыми и надутыми, но все прошло, сбитое резкими порывами ветра, наполненного ароматами лесных трав. Прозрачный воздух, который можно было черпать ложкой, выдул из головы всю злобу и агрессию.

На одном из привалов я увидел белых бабочек. У меня не было сачка, и я, вспомнив о мечте жены, набил ими бутылку из-под дешевого вина, наивно полагая, что изловил мифическую мнемозину. Этот романтический порыв разбился, когда я всучил подарок жене, получив в ответ лишь усталую снисходительность.

– Балда, ты, балда, – рассмеялась Лена. – Это не мнемозина, а боярышница. Вредная, кстати, бабочка. Но…

– Что? – почти зло спросил я, чувствуя себя глупцом.

– Спасибо, – серьезно сказала она. – Я тронута, честное слово…

Она смотрела, как наш сын бегает по полю и его светлые волосы треплет ветер. И я смотрел вместе с ней. Бабочки с поломанными крыльями, слабо трепыхались в бутылке, умирая на свету тающего солнца. Мы увезли бутылку домой и поставили на полку, как одно из самых счастливых воспоминаний, заготовленных впрок, как банка с разносолами. Мы еще были молоды, немного счастливы и пьяны и еще любили друг друга. Можно предположить, что после этого мы жили долго и счастливо, больше не ссорясь. Но хеппи-эндов не бывает. Мы начали ссориться почти сразу, потом в городе появился маньяк, а в моей жизни – новая женщина, всегда веселая и на все готовая. Она не устраивала скандалов.

В тот проклятый вечер, когда в моей квартире ждал убийца, я возвращался домой с твердым решением сказать жене, что ухожу.

После убийства жены и сына тени, что иногда врывались в мои сны, обрели облик бабочек, бьющихся о стеклянные стены бутылки. Их белые крылья забрызганы кровью, которую они пьют из тел мертвецов, впиваясь в кожу острыми хоботками стервятников. Я слышу стрекот их крыльев и не могу заткнуть уши, потому что стеклянная бутылка – это моя голова, и они внутри, мои мечущиеся демоны.

⁂

Квартира Глеба Макарова находилась на самом верху продуваемой всеми ветрами стеклянной башни с видом на реку. Громадина в форме яйца Фаберже, словно высеченная из синего хрусталя, нависала над остальными домами со снисходительным превосходством. Макаровы не поскупились, выделив единственному сыну пентхаус, занимающий половину этажа. На что одному человеку такое помещение, я сказать затруднялся. Жили тут не самые бедные люди, и потому попасть в дом было бы сложно. Охраняли вход не подслеповатые бабушки, но, к счастью, в хрустальной башне жил мой давний клиент. Вечером я дозвонился ему на мобильный и напросился на встречу по пустяковому вопросу. Отметившись на посту охраны, я поднялся на лифте на четвертый этаж, передал клиенту пару документов, выслушал дежурную благодарность и торопливо свернул в сторону лестницы. Несмотря на то что дом был безумно дорогим, на камерах пожарных лестниц сэкономили. Я поднялся наверх, изрядно запыхавшись. Пообещав себе бросить курить, я несколько минут, согнувшись пополам, сипло втягивал воздух, и только потом вынул из кармана сотовый и, набрав номер, прохрипел в него всего одно слово: