Ирина Говоруха - Рыжая

• Название: Рыжая
• Автор: Ирина Говоруха
• Жанр: Любовный роман
• ISBN: 978-5-04-113740-3

С самого детства Ирка могла рассчитывать только на себя. В десять лет противостояла насилию родного дяди. В пятнадцать вернула мать-алкоголичку к полноценной жизни. В двадцать – построила успешный бизнес и стала независимой от ударов судьбы. Решать, кого из любимых мужчин назначить отцом ребенка она тоже будет сама. Историю «Рыжей» нужно прожить от начала и до последней страницы. Съесть вместе с героиней любимый суп из рыбных консервов. Дождаться маму, поглядывая на толстый отрывной календарь. Влюбиться, изменить, выйти замуж и встретить главного мужчину своей жизни. Запутаться в собственных сетях и многократно наступить на одни и те же грабли. Родить ребенка. Потерять самых близких людей. Найти свое призвание. Стать счастливой. Ее жизнь напоминает американские горки. Ее поступки заслуживают уважения. Ее история достойна романа.

---

Когда вернулся Ефим, оправдывался:

– Как это так? Что за несправедливость? Почему тебе десятки, а мне – трояки?

Спустя время, когда меняли полы, обнаружили крысиный тайник. В нем остались несколько пачек по три рубля.

С деньгами в семье было то густо, то пусто. Финансы появлялись из ниоткуда и также бесследно исчезали. Их складывали на черный день в укромном месте, так как государству не доверяли и сберкнижкой не пользовались. Тайником традиционно заведовала бабушка, чтобы у деда не было соблазна все прокутить.

Однажды, в первых числах сентября, Ефим привычно готовил обувь к зимнему сезону. Мыл, чистил, сушил, чтобы отнести в ремонтную мастерскую на углу Армянской и Чапаевской. В ней заправлял одноглазый Филипп, ритмично тюкал своим молотком, а потом лил под каблук желтый, практически карамельный клей. В тот день дед с раздражением заметил, что бабушкины зимние сапоги на манке[3] совсем развалились и, недолго думая, бросил в сетку нечто абсолютно расхлябанное со стыдно вывернутыми голенищами. Вечером бабушка устроила кипиш. Как оказалось, она именно под стелькой соорудила свой тайник, и там уже скопилась приличная сумма. С трудом дождались утра и наперегонки побежали к обувщику. Сапоги уже красовались на полке, поблескивая от ваксы, только денег внутри не оказалось. Спросить напрямую постеснялись, ведь пойдет слух, что в доме есть, чем поживиться. Поэтому смолчали, притерпелись, смирились, но с тех пор дедушка обходил жидяру Филиппа за три версты.

Дед Ефим с трудом управлял своим женским царством и призывал всех быть солидарными. Ирка долго не понимала смысла этого слова, буквально считая, что быть солидарными значит дарить друг другу соль. Временами дед жаловался, что такое количество женщин, тудыть-растудыть, сведет его в могилу, и все пенял на среднего сына Петьку, оказавшегося сволочью. Тот давно обзавелся семьей и приезжал не чаще раза в год. О нем вообще вспоминали редко, мимоходом и всегда с непонятной болью. Поэтому ответственность за дом и семью лежала на огромном, неловком, шумном, взрывном, резком деде Ефиме. Смягчался он лишь при виде внучки. Занимался ею, не жалея ни времени, ни сил. Учил ходить, подманивая наручными часами, полученными за какие-то заслуги на производстве, и бесконечно гордился этим презентом. Утверждал, что такая награда лишь у него и у космонавта Гагарина. Ставил внучке пластинки с былинами об Илье Муромце и музыкальную сказку «Незнайка в Солнечном городе». Разрешал прыгать на панцирной кровати и показывал, как набивать махоркой мундштук. Из его комнаты был выход на балкон, и Ирка считала его отдельным государством, где в случае чего можно было найти убежище. Там всю осень солились грузди с опятами, и запахи хвои, соли, мха сводили с ума. Грибы получались знатными и хрустели плотными ножками. Ели их зимой с отварной картошечкой, плавающей в подсолнечном масле, или с кашами, томившимися в старом драповом пальто бабы Фимы. Дед доставал из холодильника беленькую и разливал по рюмкам, мгновенно потеющим от перепада температур. Отрезал ломти хлеба, прижав его к груди, и клал в центр стола. Ужинали под водочку довольно часто, и это считалось посидеть культурно, по-семейному. После третьей рюмки глава семьи упирался кулачищами в колени и привычно себя корил, что упустил Петьку. Ирка все боялась спросить, отчего молчаливого, никогда не снимающего кепку дядю Петю тот упорно называет сволочью?

Деда Ирка считала своим самым верным кавалером. Тот не спускал с нее глаз ни днем ни ночью. Водил в зоопарк и показывал крохотных обезьян-тамаринов. Катал на «пружинке», возил в малинник, чтобы ребенок напитался витаминами. Когда внучка носилась по двору, размахивая руками, словно лопастями, наблюдал за ней из приоткрытого окна, не выпуская изо рта мундштук.

Как-то раз они отправились на рынок за арбузами. Купили целых два, растянув авоську, словно сброшенную змеиную кожу. Август медленно уплывал, но в воздухе еще держалась свойственная ему белизна и пряность. Всюду цвели георгины, астры, розовые тугие калачики, напоминающие любимые школьные сосиски. Ирка шлепала старыми босоножками, от которых на днях отрезали задники, и предвкушала, как дед любовно обмоет арбуз в ванной, а потом срежет разделочным ножом макушку. Раздастся хруст. Неспешно достанет шляпку, понюхает, вырежет мякоть, чтобы отдать внучке. Затем разберет на дольки, и вся семья сядет за стол. Прабабка достанет черный хлеб. Галя – мягкий сыр. Ирка будет есть просто так, едва успевая вытирать сок с подбородка. Затем налетят жадные до этого дела пчелы, и в ход пойдут журналы, руки, полотенца.

В этот раз случился конфуз. Они с дедом мирно топали домой, как вдруг у винно-водочного заурядный дядька, выпивающий из бумажного стаканчика, указал на Ирку пальцем:

– Вы только посмотрите на эту «пожарную машину». Это же надо было уродиться такой страшной! Я бы свою не думая утопил, как паршивого кота.

Дед побелел лицом и процедил:

– Итить твою дивизию!

Попросил внучку оставаться на месте, а сам без лишних слов направился в сторону обидчика. На ходу замахнулся, секунда – и арбузы оказались расколотыми о голову выпивохи. Мужик крякнул от боли и сложился пополам. Собутыльники предусмотрительно разбежались по кустам, а дед как ни в чем не бывало вернулся и обнял внучку за плечи:

– Никого не слушай. Ты самая красивая на земле.

Бабушка Шура много лет удерживала звание передовика производства. Ее портрет был занесен на Доску почета обувной фабрики, и, всякий раз отправляясь на прогулку, Ирка замедляла ход и озиралась, сворачивая себе шею. Интересно, люди замечают, что она идет со знаменитостью? Баба Шура только ухмылялась. Маленькая, загнанная, с потухшими глазами. Она много лет обшивала всю семью и могла повторить любое платье, мельком увиденное в журнале. Вот только не ждала от жизни ничего хорошего, бесконечно тревожилась, недолюбливала свою свекровь и не придавала никакого значения чистоте. Если готовила, то кухня после стряпни напоминала поле боя, словно по ней прошелся Мамай и вся его Золотая Орда. Приступая к приготовлению борща, оставляла помидорный соус на стенах, подоконнике, плите, и Ирке вечно казалось, что это не томат, а чья-то сваренная кровь. Если колдовала над тестом для пирожков, засохшую жижу можно было обнаружить в самых неожиданных местах – в туалете на сливном бачке, в прихожей на вытянутом буквой «О» зеркале и даже на коврике у входной двери. Шура не признавала никаких занавесок, считая это лишней стиркой, и имела привычку бросать мыло в мыльницу, полную воды. В итоге к утру абсолютно новый, пахнущий земляникой брусок превращался в слюнявую медузу. Под ванной у бабушки всегда вымачивались какие-то тряпки, и душок, поднимающийся от тазов, мог свалить без чувств даже слона. Кроме того, все приготовленное получалось каким-то несвежим, будто котлеты жарились не вчера, а, как минимум, неделю назад. Для объема добавляла в мясо все, что попадалось под руку: тертую морковь, свеклу, тыкву или кабачок и много слизистого хлеба, размоченного в подкисшем молоке. Затем била фарш о стол, словно играла тяжелым баскетбольным мячом в «Я считаю до пяти», и объясняла, что таким образом продукт насыщается кислородом. После подобных манипуляций на столешнице оставались жирные круги, которые баба Шура не считала нужным вытирать. Пожаренные котлеты складывала в дырявую в двух местах кастрюлю, забывала на плите, примыкающей к батарее, и уже к вечеру те испускали тошнотворный душок.

Единственной ее слабостью считались цветы, за которыми ухаживала, как за грудными детьми. Заставляла горшками подоконники, балкон, книжные полки, и в них прорастали, крепли и набирались сил всевозможные очитки, комнатные клены и суккуленты. При случае рассказывала, как познакомилась с самой Ниной Мирошниченко – известным селекционером. Та вывела больше трехсот гибридов ирисов, лилий, около тысячи гладиолусов и получила пять медалей. Воспитывала двух сыновей – Виктора и Джорджа, названого в честь самого лорда Байрона. Как-то раз баба Шура отправилась на цветочный базар и сходу заприметила, что самая большая толпа околачивается возле женщины с прической «Ракушка». Шура потеряла дар речи, на автомате полезла в карман, чтобы пересчитать деньги и расстроилась, так как купюр оказалось в обрез на анютины глазки, а перед ней лихо торговала сама богиня цветоводства. Предлагала роскошные ирисы «Амур-батюшка», нежнейшие астры «Аннушка» и статные гладиолусы «Банкир». Ей же ничего не оставалось, как с завистью разглядывать мужчину, приобретающего отборные клубни сорта «Бронзовый век» и тетку с зычным голосом, скупающую луковицы «Белого кружева». Она оглянулась по сторонам в поиске знакомых, чтобы одолжить денег, и снова пересчитала свои жалкие гроши. По второму кругу вывернула карманы с разорванной подкладкой. Нервно рылась в сумке, выуживая то газеты, то сердечные капли, то квитанции. Поэтому даже не заметила, что «королева цветов» краем глаза за ней наблюдает.