Мария Метлицкая - Почти счастливые женщины

• Название: Почти счастливые женщины
• Автор: Мария Метлицкая
• Жанр: Любовный роман
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-113786-1

Как часто в юности мы слышали: «Учись на своих ошибках». Как часто в зрелости мы сами говорили это своим детям. Впрочем, без особой надежды. Все знают: учиться на чужих ошибках невозможно. Опыт приходит лишь тогда, когда совершишь собственные. Аля Добрынина рано осталась сиротой. Бабушка Софья Павловна, которая заменила ей и мать, и отца, и прочих родственников, сокрушалась, что внучка повторяет ее ошибки. Но Аля, с ее горячностью, «правильностью», благородством, жила так, как велело ей сердце. Именно поэтому ей не однажды пришлось пережить предательство, разочарование, крах надежд. Но жизни без ошибок не бывает. И Аля, став совсем взрослой, понимает: главное – в ее жизни была любовь, настоящая, всепоглощающая. А значит, она почти счастливая женщина. Потому что быть совсем счастливой, наверное, невозможно.

---

Потом фотографии совместные, семейные, в путешествиях и поездках. На берегу моря, у ворот санаториев, групповые и нет.

Дед величавый, выше почти всех, голова гордо откинута, прекрасные волосы, орлиный профиль и строгий взгляд.

Софья по-прежнему стройна, прекрасно одета и все норовит похвастаться длинными, пышными волосами – и так перекинет косу, и эдак. То соберет в пучок, то невзначай распустит, то небрежно заколет. Везде улыбка – широкая, радостная, во весь рот. Чудесные зубы. Длинные, немного цыганские серьги, всегда разные, густые нитки бус.

Обратила внимание, что та любила платки и шали, то на плечах, то на голове, а то искусно и ловко повязанные вокруг талии. Всегда на каблуках, любительница пышных и ярких юбок. А может, мода тех лет. Но никаких пиджаков, узких юбок и светлых блузок.

Рим, Париж, Монте-Карло. Лондон, Мадрид. Столы, покрытые белыми скатертями, поднятые бокалы. Заморские блюда. Кто мог позволить себе все это? Единицы, сливки общества. Дед с бабкой как раз и были этими самыми сливками.

Пока Аля с мамой, полуголодные и почти раздетые, нищие и обездоленные, дрожа от страха, скрывались в крохотном городке у чужого, по сути, человека, считая каждую копейку и экономя на всем, дед с бабкой наслаждались красивой жизнью. И если бы не бабушка Липа, они бы просто погибли.

Аля почувствовала, как у нее сжалось сердце. Какие же они дураки! Бедная мама боялась, что их будут искать и, не дай бог, отнимут ребенка! А они, эти «сливки», о них ни разу не вспомнили. Сплошной карнавал, карусель удовольствий и житейских радостей. Наряды, украшения, курорты, путешествия. И крошечный, латаный-перелатаный домик в Клину, на Лесной, пустая каша на ужин, сто раз перешитые платья и чиненая обувь.

И никто не вспомнил о них – ни веселая и красивая, всегда нарядная бабушка, ни строгий и важный дед. Как будто Али с мамой и вовсе не было на этом свете. Деду и бабке, праздным, нарядным и сытым, было не до единственной внучки.

Аля захлопнула альбом и медленно вышла из комнаты.

Вот и получи за свое любопытство! Вот и получи.

Легла на диван, отвернулась к стене и заплакала. Вспоминала жизнь на Лесной, нищету и убожество их скромнейшего быта, но там было другое – любовь! Там все было пропитано нежностью, заботой, любовью. «Мамочка, бабушка, мои дорогие, родные! Как же мне плохо без вас! Нет, я не променяла вас на дубленку и сапоги. Я не забыла вас, и я по вам очень скучаю. Просто разве я виновата, что все так получилось? Разве я виновата, что вы оставили меня и что она забрала меня к себе? Я ничего у нее не просила, это она сама так решила. И никогда ни о чем не попрошу! Потому что она мне чужая и никогда не будет родной».

А фотографии отца Аля так и не нашла, хотя очень хотелось. Да просто так, из обычного интереса. Просто посмотреть, похожа ли она на него, ну хоть немножко. Хотя совсем не хотелось быть похожей ни на него, ни на всех них!

Через полчаса в дверь постучала Маша:

– Чего легла среди дня? Давай пить чай.

Пошла, не хотелось ее обижать. Маша такая – обидится на пустяк и будет молчать пару недель. А Маша тут ни при чем.

Чай пили молча, вприкуску, как говорила Маша, размачивая в стакане сухую баранку и грызя карамель.

– Насмотрелась, – усмехнулась она, – ну, на фотки эти? Налюбовалась?

– Да я фотографии отца хотела найти. Но не нашла.

– И не найдешь! – в момент подхватила Маша. – Сонька все изничтожила! Прямо после его смерти. Порвала все – и в ведро! Я парочку выцепила, из рук прямо вынула! Ну чтоб на память. И ее, Соньку, понять можно. Сколько крови Сашка у них высосал – чистый вампир! А мне все же жалко папашу твоего беспутного. Хоть и дурной он был, прости господи, а все одно жалко. Жопу ведь ему мыла, нос вытирала. Я ж ему нянькой была. Все остальные-то не задерживались – сбегали: то с Сонькой поругаются, то малый достанет. А я всегда на месте. И швец, и жнец. И жалела его, и ненавидела. А злилась как, знаешь? Ну все у тебя, гаденыш, есть, то, что другие не видели. А ты? – Маша налила себе еще чаю, с удовольствием отхлебнула. – И деньги он у меня воровал, и матом крыл – всякое было.

А все равно жалко. Неприкаянный он был и, если по-честному, никому не нужный. Мать-то с отцом все по путешествиям и курортам, а он? Почитай, со мной и вырос. Какие они родители? Одно название. Я до сих пор Сашка́ вспоминаю и плачу… Красивый был и умный, но такой бестолковый! А все равно жалко – человек. И ушел таким молодым. – Маша хрустнула баранкой, всхлипнула и махнула рукой.

– А маму мою вы помните? – не поднимая глаз, спросила Аля.

– А что ж не помнить? Помню, конечно. Тихая такая девочка, скромная. Беленькая, тоненькая, большеглазая. Скромная – кушать стеснялась. Отломит кусочек и клюет, как воробей. Я Соньке сразу сказала – не уживутся! Заморит он ее, бедную! Заморит как есть. Слишком тихая она, ни слова поперек. А ему, дураку, не такая нужна. Ему бой-баба нужна, чтоб если что – по башке, по кумполу! А эта? И рот открыть не может. Он орет, пьяный, а она плачет. И ни слова в ответ. А когда ты родилась, так вообще охренел! Ребенок орет, жена плачет. Он и разоряется: ненавижу, достали! Зачем ему ребенок? Докука одна. А ей, бедной сироте, и уйти некуда. Вот и терпела, покуда руки не стал поднимать.

Врать не буду – Сонька его ругала, орала как резаная: сволочь, подонок! Милицией грозила. Да разве на собственного сына милицию позовешь – посадют! Да и стыд какой – такая семья, такой папаша, а тут сын алкоголик и драчун. Позор. Вот и скрывали. А если б не скрывали, тогда б, может, и спасли. Хотя кто знает… Бесноватый он был, Сашка. Как Сонька говорила, не-у-пра-вля-е-мый. Черт был, а не человек. Если по правде, скотина. Никого не жалел, ни мать, ни отца. Ни тебя. В меня чашки пулял, орал «отвали!». Да и женился он назло. Назло им, своим! Все пугал: вот приведу в дом невестку – поплачете! А плакала твоя мать. Да и вообще не знаю: любил ли он кого-нибудь? Мне кажется, нет. Есть такие люди – без сердца.

– Неужели, – почти прошептала Аля, – ничего в нем не было хорошего? Совсем ничего, ни капли?

– А кто его знает? Может, и было. Мать-то твоя за что-то его полюбила? Выходит, что было. А фотографию его я тебе принесу. Хочешь? Полюбуешься на своего папашу.

Аля кивнула. Снова было стыдно. Как будто воровка, потихоньку от Софьи, через Машу. А если та расскажет? Нехорошо.

Маша сдержала обещание и фотографии принесла. Всего две, больше она не спасла. Но и этих было достаточно. Одна совсем выцветшая, размытая: компания на берегу речки, расстеленное полотенце в полоску, разбросанная колода карт, бутылки с пивом. И несколько юношей вкруг. Среди них Саша Добрынин, Алин отец. Смотрит в камеру и усмехается. «Красивый, – подумала Аля. – Мокрый, взъерошенный, а все равно ничего. Большие глаза, хорошие волосы. Красивый, широкий подбородок с ямочкой – как у любимого актера Жана Маре. Руки красивые, крупные. Да, симпатичный, и даже очень. Маму можно понять. Но взгляд – странный взгляд, в никуда. И глаза отрешенные, пустые. Безжалостные глаза, жестокие».

Аля вглядывалась и никаких своих черт не находила. Хотя нет, что-то есть. Кажется, брови, разрез глаз. Но больше она похожа на маму. Та была миловидной. Тихая среднерусская красота, как однажды сказала Софья. На первый взгляд ничего примечательного, а приглядишься – и хочется смотреть и смотреть. Как свежей воды напиться.

На языке вертелся вопрос к Софье: а что же ты не смотрела?

Но ничего не сказала, трусиха.

Но, если по правде, Але было не на что жаловаться. В школе все складывалось, преподаватели были доброжелательны, девочки к ней не приставали и даже опасливо сторонились, а потом и вовсе потеряли к ней интерес – молчаливая, вещь в себе, ничего интересного. Да и ей был никто не нужен – у нее была Оля. Правда, все время точила мысль: а не бросит ли она ее, не откажется ли от нее, такой серой, скучной, неинтересной? Яркая, смелая, отчаянная и нахальная Оля – зачем ей такая, как Аля? Может, только потому, что им по дороге, они соседи?

Но однажды Аля поняла, что и у Оли нет близкой подруги – выходит, они просто нашли друг друга.

Оля частенько зазывала ее в гости. Кажется, по родителям она не очень скучала, всем была очень довольна. Или притворялась? К домработнице Даше она относилась с нескрываемым пренебрежением – что с нее взять, с деревенской дуры? Тупая как пробка.

Квартира Олиных родителей была странной – множество красивых и явно дорогих вещей, но все как-то в кучу, по углам. Словно люди готовятся к переезду. Склад, а не квартира. Например, посреди гостиной стояла огромная нераспакованная коробка. Оля небрежно сказала, что в ней сервиз, Катя притащила из Англии. Волокла как ишак, а разобрать времени так и не нашлось, не доходят руки. Возвращаясь из очередной командировки, мать отлеживается, отдыхает.

– Так и стоит заморская красота уже два года, ты представляешь? – и Оля недовольно кривилась.

На диване лежал пыльный сверток.