Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

• Название: Библия ядоносного дерева
• Автор: Барбара Кингсолвер
• Жанр: Историческая литература
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-17-121466-1

Барбара Кингсолвер (р. 1955) – выдающийся американский прозаик, поэт и эссеист, лауреат множества международных и национальных премий. Практически все ее книги мгновенно попадают в списки бестселлеров, а главное ее произведение – великий роман «Библия ядоносного дерева» – входит в топ-100 сайта Goodreads и изучается в колледжах и университетах. Фанатичный миссионер Натан Прайс вместе с женой и дочерьми покидает благополучную цивилизованную Америку и отправляется на Черный континент, в джунгли Бельгийского Конго, с твердой верой в Бога и с надеждой на то, что Господь поможет ему обратить местных жителей в христианство. Он проповедует яростно и страстно, но местные жители вовсе не жаждут принять благодатные дары. Они трепетно берегут свои святыни, чтут традиции предков и продолжают совершать свои дикие, порой бесчеловечные обряды. Но и в собственной семье Натана Прайса назревает бунт: домочадцы оказались не готовы к тяготам быта глухой африканской деревни. Все кажется им чуждым и пугающим – зловещие мрачные джунгли, где на каждом шагу подстерегает смерть; люди, встречающие их угрюмым молчанием, и даже сам Натан Прайс с его фанатичной, не знающей жалости верой…

---

Вот таким пасхальное воскресенье было в нашей церкви. Впрочем, и сама церковь едва ли предназначалась для кринолинов и лакированной обуви. Стен практически не было. Птицы могли свободно залететь сюда и принять твои волосы за свое гнездо. Папа соорудил алтарь из пальмовых листьев, он выглядел вполне претензабельно, в деревенском стиле, но на полу все равно были угли и обгоревшие круги от костра, который нам устроили в первый день в качестве праздничного приветствия. Они вызывали неприятные ассоциации с Содомом, Гоморрой и тому подобным. Я до сих пор давлюсь при воспоминании о козьем мясе. Я его тогда так и не проглотила. Целый вечер продержала во рту и выплюнула по дороге домой.

Ну ладно, пришлось обойтись без нового платья. Но мне даже не разрешалось пожаловаться на это – догадайтесь почему. Это вообще-то не было настоящей Пасхой. Мы явились сюда прямо в разгар лета, задолго до ближайшего праздника. Папа был разочарован данным обстоятельством, пока не сделал поразительного для века высоких скоростей открытия: дни и месяцы для людей в этой деревне ровным счетом ничего не значат. Они не отличают воскресенья от вторника, пятницы или скончания века! Считают только до пяти, потом наступает базарный день, а затем все начинается сначала. Один мужчина из папиной паствы признался ему: их всегда озадачивало в христианах то, что у них вместо базарного дня – постоянно церковные. Это нас, конечно, рассмешило. В общем, папа ничего не терял, установив собственный календарь и полагаясь на него. Пасха – Четвертого июля. А почему бы нет? Он объяснил, что ему нужна исходная точка, чтобы запустить работу церкви.

Наша поддельная Пасха была пышным празднеством, организованным папой и всеми, кто был готов поддержать его энтузиазм. Пока, в течение первых недель нашего пребывания в Киланге, посещаемость церкви характеризовалась почти полным отсутствием прихожан. Поэтому папа замышлял это торжество как впечатляющий старт последующего взлета. Четверо мужчин, включая того, что в униформе швейцара, и какого-то одноногого, исполняли роли солдат и несли настоящие копья. (Женщины службы практически не посещали, и залучить их в исполнители возможным не представлялось.) Сначала мужчины желали, чтобы кто-нибудь играл роль Иисуса и восставал из мертвых, однако папа этому воспротивился принципиально. Тогда они просто оделись наподобие римских стражников и стояли вокруг могилы, хохоча от своей языческой радости, что им удалось убить Бога, а во втором акте прыгали вокруг нее, демонстрируя великое смятение оттого, что нашли камень отваленным от входа в пещеру.

Мне не хотелось смотреть на этих мужчин, участвующих в представлении. Начать с того, что мы не привыкли к африканской расе, поскольку там, у нас дома, ее представители держались в своих районах города. Но здесь, естественно, все было «их районом». К тому же участники данного торжества доводили все до предела. По-моему, не так уж нужно подчеркивать свою африканскость. На их черных руках было множество стальных браслетов, вокруг талии кое-как заткнуты свободные, развевающиеся полотнища ткани. (Даже у того, на деревянной ноге!) Они вбежали, вернее, припрыгали в церковь, неся те же тяжелые копья, какими в последующие дни недели будут убивать животных. Мы знали, что они это делают. Каждый день их жены подходили к нашему дому с целыми оковалками чего-то, убитого не более десяти минут назад, – еще кровь не перестала капать. Предполагаю, по папиному замыслу, к окончанию великой миссии его дети должны были научиться есть мясо носорога. Антилопье уже более-менее стало нашим хлебом насущным. Нам начали приносить его с самой первой недели. Мама Татаба торговалась с женщинами перед входом, а затем возвращалась к нам, воздев кверху, как боксер-чемпион, тощие руки, в которых держала наш обед. Господи, разбудите меня, когда все это закончится! Затем она топала в кухонный домик и разводила такой гигантский костер в железной печке, что ее можно было принять за стартовую площадку космической ракеты, только что запущенной с мыса Карниверал [14]. Мама умеет приготовить все что угодно, живое или мертвое, но обезьяну с мертвой полуулыбкой на губах – хвала Небесам – все-таки отвергла. Она попросила маму Татабу ограничиться тем, что меньше напоминает нам подобных.

В общем, когда мужчины с испачканными кровью копьями прыгали по проходу, рассекавшему пополам наше пышное пасхальное торжество, это, безусловно, являло собой прогресс, однако не было тем, на что папа надеялся. Он рисовал в своем воображении крещение. Весь смысл июльской Пасхи состоял в призыве к покаянию, после него веселая процессия, с детьми, одетыми во все белое, должна была проследовать к реке для крещения. Папа стоял бы по пояс в воде, как Иоанн Креститель, с простертой рукой, и во имя Отца и Сына и Святого Духа погружал бы их под воду, одного за другим. Реке предстояло до краев заполниться очистившимися душами.

Вдоль деревни протекает ручеек с маленькими заводями, в нем люди стирают одежду и из него берут воду для питья, но он даже отдаленно не так глубок и широк, как требуется для подобающего эффекта крещения. Папе нужна была широкая Куилу, не меньше. Я точно знала, как он представлял церемонию. Зрелище должно было быть действительно впечатляющим.

Мужчины сказали: нет, этого не будет. Женщины, по слухам, были так настроены против макания в реку, что в тот день держали детей как можно дальше от церкви. Задуманные папой драматические моменты торжества большей частью килангцев оценены не были. Притом что мы с сестрами, мама и мама Татаба были единственными присутствовавшими особами женского пола, а мужчины, способные ходить, были заняты в пьесе, гораздо большая, чем хотелось бы, часть аудитории либо предавалась мечтам наяву, либо разглядывала содержимое собственных ноздрей.

Вместо крещения папа заманил людей как можно ближе к реке старым испытанным способом: церковным ужином. Мы устроили пикник на берегу Куилу, которая сильно пахла тиной и дохлой рыбой. Семьи, которые не переступали порога церкви, где, кстати, за неимением двери никакого порога не было, сочли возможным присоединиться к нему. Естественно, поскольку значительную часть еды принесли мы. Видимо, они принимают нас за коллективного Санта-Клауса: каждый день дети приходят к нам просить еду и вещи, а мы сами бедны, как церковные мыши! Одна женщина, которая пыталась продать нам самодельные плетеные корзины, заглянула в дверь, увидела ножницы и без церемоний попросила отдать их ей! Только представьте эту наглость!

Итак, все чинно явились на пикник: женщины с головами, замотанными набивной тканью, как деньрожденные подарки, дети в том, что нашлось, – да и то наверняка лишь ради нас, после того как папа вспылил из-за местного дресс-кода, – но почему-то они все равно выглядели голыми. Многие женщины принесли и своих новорожденных – крошечные желтовато-коричневые сморщенные существа в огромных тюках, навороченных из кусков материи и одеял, и даже в малюсеньких шерстяных шапочках – и это при такой-то жаре! Полагаю, для того, чтобы показать, как они ими дорожат. Посреди всей этой пыли и грязи, в отсутствие хотя бы чего-нибудь нового и яркого, новорожденный воспринимался как большое событие.

Разумеется, все глазели на меня, как они это делают всегда. Я – самая блондинистая из блондинок. У меня сапфирово-синие глаза, светлые ресницы и платиновые волосы до пояса. Они такие тонкие, что приходится пользоваться шампунем «Брек» со специальной формулой, и я даже думать не хочу о том, что будет, когда закончится единственная бутылка, которую папа позволил взять с собой. Что же мне тогда, отбивать волосы камнем, как делает мама Татаба, стирая наше белье? Восхитительно! Конголезцы по собственной инициативе вряд ли способны произвести что-нибудь для волос – половина из них вообще лысые, как жуки, даже девушки. Как-то не по себе делается, когда видишь уже довольно взрослую девочку в пышном платье и совсем без волос на голове. В результате они так завидуют моим волосам, что нередко подходят и дерзко дергают их. Удивительно, но мои родители спускают им это. Порой они бывают такими строгими, что с равным успехом можно было бы быть дочерью какого-нибудь коммуниста, но когда доходит до чего-то, на что ты действительно хотел бы, чтобы они обратили внимание… Ну, что поделаешь? Вероятно, родительская мягкотелость теперь норма.

Пасхальный пикник на Четвертое июля тянулся целую вечность, как нескончаемый конголезский день. Берег реки, хотя издали смотрится живописно, оказывается вовсе не таким приятным местом, стоит лишь к нему приблизиться: осклизлые вонючие берега, опоясанные спутанными зарослями кустов с кричаще оранжевыми цветами, такими огромными, что, если бы вы попробовали заткнуть один из них за ухо, как актриса Дороти Ламур, выглядели бы так, будто на ухе у вас висит меламиновая [15] супница. Куилу – не то что река Иордан, широкая и прохладная. Куилу – ленивая река, теплая, как вода в ванне, и говорят, что крокодилы ворочаются в ней, словно бревна. Противоположный берег тоже не кисельный, там вонючие джунгли простираются в дрожащем мареве так далеко, как далека теперь память о пикниках, какие устраивали в Джорджии. Я закрыла глаза и представила содовую воду в удобной одноразовой банке. Мы ели жареных кур, от начала – с отлова и отрубания голов – до конца приготовленных нашей мамой по южному рецепту. Это были те самые куры, за которыми Руфь-Майя гонялась по дому утром, до посещения церкви. Мои сестры хандрили, а я радостно грызла куриную ножку! Учитывая мою ситуацию, я не была расположена тревожиться по поводу разных аспектов смерти на этом пикнике. Просто была благодарна за любимый вкус хрустящей курочки, которая связывала эту ползучую жужжащую жару с настоящим летом.