Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2

• Название: Дань псам. Том 2
• Автор: Стивен Эриксон
• Жанр: Зарубежное фэнтези
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-111840-2

В Даруджистане, городе Голубого Огня, говорят, что любовь и смерть придут, танцуя. Страшные предзнаменования являются на ночных улицах, словно демоны теней. Убийцы из Гильдии прячутся в аллеях, но и они всего лишь жертвы. Тираны играют по правилам, которые диктует скрытый владыка. Барды поют о трагедиях, но вой Псов все ближе и ближе. А в далеком городе Черного Коралла, где правит Сын Тьмы – Аномандр Рейк, пробуждается зло, жаждущее мести. Похоже, Смерть действительно вот-вот придет, танцуя… Захватывающий роман о войне, интригах, темной и неконтролируемой магии. Новая глава в монументальной саге Стивена Эриксона. Второй том «Дани псам».

---

Овраг вдруг понял, что ему больше не хочется задавать никаких вопросов. Он выкарабкался из ложбины между двух тел.

– Пойду… на разведку.

– Возвращайся, маг. Средоточие. Возвращайся. Возвращайся.

Это мы посмотрим.

Апсал'ара, у которой теперь было достаточно времени поразмыслить, пришла к выводу, что главной ее ошибкой было вовсе не проникновение в Лунное Семя. Не то, что она отыскала там кладовые, где хранились груды магических самоцветов, зачарованное оружие и доспехи, умащенные кровью идолы и священные реликвии доброго десятка тысяч исчезнувших культов. Нет. Самым неверным из всех ее поступков была попытка нанести Аномандру Рейку удар в спину.

Когда он ее обнаружил, его это позабавило. Он не угрожал ни казнить ее, ни даже заточить до скончания веков в глубокой темнице. Просто поинтересовался, как она сумела проникнуть туда. Любопытство, немалое удивление, как бы даже не с оттенком уважения. Она же в ответ попыталась его убить.

Проклятый меч выскользнул из ножен в мгновение ока, смертельное лезвие полоснуло по животу, прервав на лету ее прыжок с вытянутым вперед обсидиановым кинжалом.

Как глупо. Но уроки обретают смысл лишь тогда, когда достигнешь должной степени скромности, чтобы к ним прислушаться. Когда оставишь позади все эгоистичные оправдания и объяснения, которыми привыкла швыряться, чтобы заглушить мысли о собственной виновности. В ее природе было атаковать первой, отринув любые представления о стыде и вине. Броситься на противника, пылая яростью, – а потом гордо удалиться в сознании своей совершеннейшей правоты.

Ту идиотскую позу она давно отвергла. Длинный путь просветления начался с ее последним смертным вздохом, когда она обнаружила, что лежит на твердом каменном полу, глядя в глаза Аномандру Рейку и читая в них его разочарование, его сожаление, его печаль.

Она чувствовала всевозрастающий жар урагана, его ненасытный голод. Осталось совсем немного, и тогда все ее усилия пойдут насмарку. Звенья цепи понемногу начали истончаться, но этого было еще недостаточно, совершенно недостаточно. Она погибнет вместе со всеми остальными. В ней нет ничего уникального. По сути, она ничем не отличается от любого другого кретина, что попытался убить Аномандра Рейка, или Драконуса.

Сочащиеся сквозь дно фургона капли сделались теплей, чем обычно, от них воняло потом, кровью и кое-чем похуже. По ее телу струился бесконечный ливень. Кожа оставалась влажной столь долго, что стала отслаиваться мертвенно-белыми лохмотьями, обнажая сырое красное мясо. Она гнила заживо.

Вот-вот настанет время, когда ей придется снова спрыгнуть вниз и вылезти из-под фургона, чтобы встретить забытье лицом к лицу. Жалости в его глазах она не увидит – не то чтобы у него были глаза, – лишь безразличие, которое и есть обратная сторона мироздания, та, видеть которую не хотел бы никто. Оказаться лицом к лицу с хаосом и есть подлинный ужас, все остальное – лишь его оттенки и вариации.

Когда-то я была ребенком. Я уверена. Ребенком. От тех дней у меня осталось лишь одно воспоминание, одно-единственное. Я стою на голом берегу широкой реки. Небо надо мной безупречно синее. Через реку переправляются олени, их тысячи, десятки тысяч.

Я помню их задранные к небесам морды. Помню, как слабейших пихают, затаптывают, как они исчезают в мутном потоке. Позже трупы всплывут ниже по течению, где их уже поджидают коротконосые медведи, волки, орлы и вороны. Но я стою на берегу с остальными. Отец, мать, быть может, братья и сестры – просто остальные, – а я не отрываю глаз от огромного стада.

Идет сезонная миграция, и этот брод – лишь один из многих. Зачастую олени меняют свои маршруты. Но реку пересечь все равно нужно, и животные будут все утро бродить по берегу, а потом все разом кинутся в реку, наводнят ее собою, волной из плоти и шкур, из звучных вдохов и выдохов.

Животные, и те встречают неизбежное без всякой охоты, но единственной возможностью перехитрить судьбу сейчас кажется многочисленность, и вот каждая отдельная жизнь отчаянно бросается в ледяной поток. «Спаси меня!» Это читается в глазах любого оленя. «Спаси меня, а уже потом – остальных. Спаси, позволь мне жить. Даруй мне этот миг, этот день, этот год. Обещаю блюсти все законы своего рода…»

Она помнила этот единственный эпизод из своего детства, помнила то чувство благоговения, что вызвало в ней зрелище, дикая природная мощь, явленная в ней воля, несокрушимая в своей откровенности. И еще помнила тот ужас, что тогда испытала.

Олени – это не просто олени. А переправа – не просто переправа. Олени – это сама жизнь. Река – это изменчивый мир. Жизнь плывет через него, отдаваясь на волю течения, плывет, тонет, побеждает. Жизнь способна задавать вопросы. Жизнь – в иных случаях – даже способна спросить: как так вышло, что я вообще способна спрашивать? И еще: как вышло, что я верю, будто ответы хоть что-то значат? В чем смысл этого обмена, этого драгоценного диалога, если истина неизменна, если одни продолжают жить в то время, как другие тонут, если на следующий год придут новые олени, а старые уйдут навсегда?

Истина неизменна.

Каждой весной, в пору миграции, река переполняется. Под ее поверхностью клубится хаос. Это худшее время года.

Смотрите же на нас.

Ребенок не хотел смотреть. Ребенок расплакался и бросился прочь от реки. Братья и сестры кинулись следом, быть может, они смеялись, не понимая ее страха, ее отчаяния. Кто-то точно побежал за ней. И смеялся – если только это не смеялась сама река, если только это не олени бросились обратно на берег, распугав зрителей, которые с изумленными воплями кинулись врассыпную. Может, она от оленей пыталась убежать. Она точно не помнила.

Воспоминание завершалось паникой, воплями, замешательством.

Сейчас, лежа на поперечной балке, на сочащейся жидкостью древесине, Апсал'ара снова чувствовала себя тем ребенком. Сезон миграции приближался. Ее ждала река, полноводная как никогда, а она была лишь одной из многих, и молилась, чтобы ей удалось перехитрить судьбу.

Если швырнуть в пруд сотню камней, его зеркальная поверхность расколется, рябь и волны начнут сталкиваться между собой до тех пор, пока глаз не утратит способность разглядеть во всем хоть какой-то порядок. Подобные беспорядочные мгновения беспокоят самосознание, вселяют в дух неуверенность, пробуждают в зрителе тревогу. Так и случилось нынешним утром в Даруджистане. Поверхности раскололись. Люди зашевелились, и каждое их движение выражало беспокойство. Люди переговаривались, но реплики их были отрывисты, а разговоры, как с чужаками, так и с близкими, недолги.

Повсюду растекались бурлящие слухи, иные были правдивы, другие – не слишком, но все намекали – случилось нечто малоприятное, нечто нежелательное и нарушившее установленный порядок. Подобные чувства способны охватить целый город и не отпускать несколько дней, или недель, или вообще никогда не отпустить. Подобные чувства способны распространиться чумой и заразить целую нацию, целый народ, и тогда гнев для него сделается привычным, воинственность – неизменной, наклонность к жестокости возрастет, а к состраданию умалится.

Ночью пролилась кровь. Поутру нашли необычно много трупов, причем не менее двух десятков – в Усадебном квартале, и на изнеженных высокородных горожан за высокими стенами имений это подействовало подобно удару грома. Подстегиваемая яростными требованиями скорейшего результата Городская стража привлекла к расследованию судебных магов. Вскоре появились новые подробности – горожане передавали их друг другу задыхающимся шепотом, выпучив глаза. Убийцы! Все до единого – похоже, Гильдия обескровлена. На некоторых лицах можно было заметить проблеск довольной улыбки – которая, впрочем, быстро исчезала, чтобы, быть может, вернуться в более благоприятной обстановке, ведь осторожность лишней не бывает. Очевидным было одно – злодеи нарвались на кого-то не по зубам и заплатили за это несколькими дюжинами жизней.

Кое-кто следом призадумался – о, таковых оказалось немного, чтобы из-за них переживать. И тем не менее вопрос, пришедший в вышеупомянутые головы, был довольно зловещ: кто же это такие объявились в городе, чтобы запросто расправиться с оравой убийц?

И однако, невзирая на весь хаос этого утра – с дребезгом снующие по городу кареты чиновников и труповозки, отряды стражников, толпы разинувших рты зевак и накинувшихся на них уличных торговцев, наперебой предлагающих подслащенные напитки, липкие сладости и все, что только можно, – невзирая на все это, никто не обратил особого внимания на закрытые двери и заколоченные окна «К'рулловой корчмы», на ее свежеотмытые стены и водостоки.

Собственно, оно и к лучшему.

Войдя в свою замызганную каморку, Круйт Тальентский обнаружил, что на стуле внутри сидит, сгорбившись, Раллик Ном. Что-то проворчав, Круйт шагнул в сторону ниши, заменявшей ему кухню, и опустил на стол холщовый мешок с овощами, фруктами и тщательно завернутой рыбой.