Мария Бутина - Тюремный дневник

• Название: Тюремный дневник
• Автор: Мария Бутина
• Жанр: Биографии
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-17-134001-8

Самая невероятная история русской заключенной в США! Полная версия (авторская редакция) Российская студентка Мария Бутина была арестована в Вашингтоне в июле 2018 года по обвинению в работе иностранным агентом в США без регистрации. Полтора года тюрьмы, четыре месяца одиночных камер и пыток, более 50 часов допросов в бетонном бункере, 1200 страниц зашифрованных записей тюремных дневников, которые удалось вывезти в Россию после освобождения. Об этой истории писали средства массовой информации всего мира, но никто так и не смог ответить на вопрос, кем же на самом деле является Мария Бутина – преступницей или жертвой? В своей автобиографической книге Мария, наконец, рассказала всю правду. Перед вами абсолютно уникальный материал – восстановленный тюремный дневник и самая невероятная история русской заключенной в США, написанная ею самой. Как выжить в экстремальных условиях тюрьмы, да еще находясь в чужой стране? Что спасало Марию в одиночных камерах? Какими она увидела арестантов США и как сумела завоевать их доверие и даже получить поддержку? И, наконец, кем на самом деле является Мария Бутина?

---

Изнеможенная от эмоций, пережитых в полумраке подвала, я ощутила непреодолимое желание отключиться и немного поспать. «Только не сейчас», – сказала себе я. – Спать вечером – гарантия бессонной ночи, а это воистину страшно. Во сне ночь прошла бы незаметно». Тут я вспомнила про полученный по пути в клетку плотно завернутый в несколько слоев пищевой пленки бутерброд, состоявший из пары кусков белого отсыревшего хлеба с прозрачными ломтиками ничем не пахнущего сыра и такого же тонюсенького слайса колбасы. Надо было поесть, иначе мозг откажется думать, а в таких условиях – это верный путь к гибели. Нужна максимальная концентрация, чтобы осознать происходящее и решить, что делать. Когда предполагается следующий прием пищи, было непонятно, поэтому я съела только половину порции, а остальное припасла на «черный час», когда снова засосет под ложечкой. Выпила сладкий напиток, который, скорее, напоминал сладкую воду с щедрой дозой ядрено-красного красителя, чем «сок». Поступившая в организм глюкоза сделала свое дело – мозг включился и стал усиленно оценивать окружающую нереальность.

«Время, – подумала я. – Нужно понять, который сейчас час, чтобы отделить день от ночи». Окон в подвалах, разумеется, нет. Свет горит одинаково и днем, и ночью. Задача вычисления времени позволила немного отвлечься от происходящего.

Так, последнее, что я помню, это то, что меня привезли где-то в пятнадцать тридцать. Обходы охранников следуют с периодичностью в тридцать минут, значит, если считать каждый обход и делать пометки, можно понять, который сейчас час. Положим, меня оформили к семнадцати, было где-то пара обходов. То есть сейчас около шести. Но как продолжить счет – нет ни ручек, ни бумаги, ни уж тем более чего-нибудь острого, чтобы царапать пометки на стене. Туалетная бумага! Точно! Буду делать надрывы, отмечая каждый обход надзирателя. Я вспомнила, что, когда мы шли по коридору, заключенные просили туалетной бумаги, протянув руки чуть дальше запястья в окошко для еды ладонями друг к другу. В следующий же обход я попробовала – присела на корточки у маленького окошка в решетке. Сработало! На руки мне намотали немного заветной туалетной бумаги! Обрадованная своей догадливостью и изобретательностью, я стала считать обходы маленькими надрывами туалетной бумаги.

По моим подсчетам, следующий обход был раньше, чем положено раз в полчаса. «Что-то случилось», – подумала я. Надзиратель подвел к моей камере маленькую мексиканку, открыл решетку и впихнул ее внутрь. «Вот тебе соседка, развлекайтесь, девочки!» – буркнул он и со скрипом захлопнул дверь.

Моей первой в жизни сокамернице на вид было не больше шестнадцати – маленькая, худенькая мулатка с коротко остриженными черными, как смоль, волосами и большими глазищами, полными слез, тихо села в угол нижней полки, подтянула к подбородку острые коленки и навзрыд расплакалась.

Мне тоже хотелось плакать, но чувство ответственности за бедную девушку было выше подступавших слез. Темная головка девочки и худенькие плечи, вздрагивающие от рыданий, так напоминали близкого мне человека, за которого волею судьбы я тоже несла ответственность.

Моя маленькая копия

– Маша, ты умеешь делать снежного ангела?

– Это еще как?

– Смотри на меня, – и веселая темноволосая девчонка в белой шубке шлепнулась на спину в пушистый сугроб и будто крыльями стала разгребать снег вокруг себя. – Маш, дай руку, подними меня, а то я ангела испорчу.

Я протянула младшей сестричке Мариночке руку в зеленой рукавичке, и она, крепко вцепившись в нее, поднялась из сугроба. Мы вместе разглядывали на снегу отпечаток тела сестры, напоминавший рождественского ангелочка в платьице и с широким размахом крыльев, которые вешают на новогодние елки перед самым радостным праздником в году.

– Я тоже так могу, – сказала я и плюхнулась навзничь в хрустящий пушистый снег. Шапка слетела с головы, и на белоснежный покров рассыпались рыжие кудряшки. Над головой закружились высокие кроны тянущихся в бесконечное небо сосен. Падал пушистый снег, от которого я щурила глаза и весело смеялась, ведь теперь я настоящий ангел!

– Ну что ты лежишь, Маш? Давай, руками шевели, а то ангел не получится!

У меня появилась сестра, когда мне едва стукнуло шесть, и чтобы быть ближе с ней по возрасту, я всегда говорила, что мне было пять, когда она родилась. Отец редко бывал дома. В стране бушевали девяностые, и с преподавательской работы в институте он вынужден был уйти в «купи-продай». Торговлей тогда занимались все. Это позволяло жить намного лучше, чем на зарплату преподавателя, но и о стабильности пришлось забыть.

Мама тянула на себе нас двоих – мне, первоклашке, нужно было помогать делать уроки, а за Мариной, очень беспокойным карапузом, нужен был глаз да глаз. Мы с младшей сестрой всегда были похожи внешне, но по характеру, напротив, слыли полными противоположностями. Я – спокойная, усидчивая, обожающая чтение и прописи, а Марина – юркая, активная, громким плачем требующая постоянного внимания от мамы. Папа денно и нощно пропадал на работе, а мама не только тянула на себе ребятишек, но и на пару с соседкой занималась пошивом детских платьев, которые за копейки сдавались в местный магазин одежды. Я повзрослела очень рано.

– Маша, ты же взрослая! Старшая сестра теперь, – регулярно напоминала мне мама.

Я быстро освоила готовку, уборку, глажку, смену пеленок, а вечерами читала сестре сказки вслух, чтобы мама хоть немного могла отдохнуть. Когда мама вышла на полный рабочий день, дом и ребенок вовсе остались на мне. Ответственность, лежавшая на моих детских плечиках, сделала меня второй мамой младшей сестре.

Как же я завидовала тогда подружкам-хохотушкам, которые часами бегали во дворе в ярких платьицах и играли с новенькими куклами Барби, только появившимися на полках единственного провинциального «Детского мира» в центре Барнаула. Мне играть было некогда, да и куклами похвастаться ввиду скромного семейного достатка я особо не могла. На лето нас с сестрой отправляли к бабушке с дедушкой. Мы постоянно были вместе, так и выросли душа в душу.

Противоположности, как известно, притягиваются. Чем старше мы становились, тем больше стиралась разница в возрасте, и со временем мы друг другу стали единственными лучшими подругами, делили пополам все – от сладких бабушкиных булочек и советских ирисок «Кис-кис» – вязких конфет, от которых терялись первые молочные зубки и свежепоставленные пломбы, до горестей наказания за совершенные провинности вроде обливания прохожих с балкона в день Ивана Купалы в середине лета.

Ингрид

Девушка дрожала всем телом, заливаясь слезами. У меня разрывалось сердце.

– Хай, – аккуратно начала разговор я. – Как тебя зовут?

– Ингрид, – тихо сказала она, на минуту перестав плакать, как маленький ребенок, которого отвлекли яркой игрушкой от боли в разбитой коленке. – А тебя?

– Мария, но ты можешь называть меня Маша, – улыбнулась я. – Ты когда в последний раз ела, Ингрид? Есть хочешь?

Девочка до боли напоминала мне мою сестру, и я, несмотря на собственный голод, не могла поступить иначе, чем отдать ей остатки своей еды.

Дожевав бутерброд, Ингрид рассказала мне свою историю.

Девушка оказалась почти моей ровесницей, нелегальной иммигранткой из Мексики. Пару лет назад она пешком перешла границу США в районе Калифорнии и теперь работала в Вашингтоне официанткой. А год назад она родила мальчика от гражданина Америки. С отцом ребенка отношения не сложились. И сегодня, в ее день рождения, разъяренный отец ворвался в дом Ингрид не на праздничный торт, а чтобы забрать ребенка. Мать сражалась за сына как могла, и даже двинула рослому пухлому пожилому американцу в нос. Он не готов был смириться с таким отношением и вызвал полицию, которая загребла Ингрид и доставила в полицейский участок, где ее и оформили ко мне на подселение.

Девушка призналась, что очень боится насекомых, а полчища тараканов продолжали подступать со всех сторон. Я тоже боялась тараканов, но пересилив собственный страх, отправила ее полежать на верхние нары – там было больше света, а значит, и меньше рыжих усачей, плюс Ингрид была совсем по-летнему одета – в одной черной маечке на тоненьких бретельках и голубых узких джинсах. Сперва отказываясь и не понимая причин моей доброты, она со временем приняла мой «подарок» в день рождения, как я это назвала, и залезла на верхнюю полку.

Мои туалетно-бумажные зарубки показывали, что наступает ночь. Обещанного визита адвоката все не было, а стоны и крики вокруг только нарастали, как и возрастало число вновь прибывших «клиентов» обезьянника.

Вдруг в шуме промышленного вентилятора и гаме жителей железной тюрьмы послышалось красивое низкое глубокое женское пение, сначала немного робкое, негромкое, но все больше разгонявшееся и набиравшее силу. Так петь могут только чернокожие. Нам, белым, это не под силу. Я узнала знакомую песню Уитни Хьюстон «Я всегда буду любить тебя».