Томми Ориндж - Там мы стали другими

• Название: Там мы стали другими
• Автор: Томми Ориндж
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-04-118252-6

Литература и кино сформировали романтизированный образ индейцев, живущих в полной гармонии с природой. Но коренное население Америки – народ, который прошел трагический путь и был загнан в резервации. Это история двенадцати индейцев, родившихся в больших городах. Каждый из них пытается найти свое место в жизни и справиться с вызовами современного общества. У них разные судьбы, и только неугасающая связь с предками помогает сохранить свою идентичность в этом мире. «Потрясающий литературный дебют». – Маргарет Этвуд «Роман Томми Оринджа открывает для нас не только нового автора, но и целый мир, в котором трагическая история коренных народов Северной Америки отзывается в судьбах их потомков, нынешних городских индейцев. И это совсем не те «краснокожие» из полюбившихся нам вестернов. Незримая нить прошлого связывает двенадцать персонажей, каждый из которых отчаянно ищет свое место на этой земле и отстаивает свою идентичность. Неспешное повествование постепенно набирает обороты и приводит к драматической кульминации, и тут в полной мере проявляется мастерство автора, сумевшего зацепить читателя, заставить его проникнуться атмосферой «индейскости» и переживать вместе с героями». – Ирина Литвинова, переводчик «Это Томми Ориндж. Запомните его имя. Его книга взорвет вам мозг». – Пэм Хьюстон, автор романа «Ковбои – моя слабость» Бестселлер The New York Times. Финалист Пулитцеровской премии. Номинация на Медаль Карнеги.

---

Я набираю ключевые слова «мозг и запор» и задаю поиск. Перехожу по ссылкам, прокручиваю несколько страниц. Я читаю кучу материалов и остаюсь ни с чем. Так и летит время. Ссылка за ссылкой – и вас уносит аж в XII век. И вдруг оказывается, что уже шесть утра, и мама стучит в дверь, уходя на работу в Индейский центр – куда пытается пристроить и меня, уговаривая подать заявление.

– Я знаю, что ты еще не ложился, – говорит она. – Я слышу, как ты там щелкаешь по клавиатуре.

В последнее время я стал слегка одержим мозгом. Пытаюсь найти объяснения всему, что связано с мозгом и его частями. Беда в том, что информации слишком много. Интернет – своего рода мозг, вскрывающий мозг. Теперь моя память в полной зависимости от интернета. Нет смысла запоминать что-то, если он всегда рядом. Точно так же когда-то все знали номера телефонов наизусть, а теперь не могут вспомнить даже свой собственный. Запоминание само по себе становится старомодным.

Гиппокамп – часть мозга, связанная с памятью, но я не могу точно вспомнить, какова его функция. То ли гиппокамп выступает хранилищем памяти, то ли подобен щупальцам памяти, которые проникают в другие участки мозга, где она на самом деле хранится в узелках, складках или карманах? И всегда ли он активен? Выдает ли воспоминания, воспроизводит прошлое, не дожидаясь запроса? Набирает ли в строке поиска ключевые слова, прежде чем я успеваю подумать об этом? Прежде чем успеваю подумать, что думаю вместе с ним.

Я узнаю, что тот же нейромедиатор, что связан со счастьем и благополучием, предположительно имеет отношение к пищеварительной системе. У меня явно что-то не так с уровнем серотонина. Я читал о селективных ингибиторах обратного захвата серотонина, которые являются антидепрессантами. Не придется ли мне принимать антидепрессанты? Или принимать их повторно?

Я встаю и отхожу от компьютера, откидываю голову назад, разминая шею. Я пытаюсь подсчитать, сколько времени провел за компьютером, но, когда запихиваю в рот кусок пиццы двухдневной давности, мои мысли уносятся к тому, что происходит у меня в мозге, пока я ем. Не прекращая жевать, я кликаю на другую ссылку. Когда-то я читал, что ствол головного мозга составляет основу сознания, что язык почти напрямую связан со стволом мозга, и поэтому еда – самый прямой путь к тому, чтобы почувствовать себя живым. Эти чувства или мысли прерываются страстным желанием выпить пепси.

Заглатывая пепси прямо из бутылки, я смотрю на себя в зеркало, которое мама повесила на дверцу холодильника. Неужели она сделала это для того, чтобы я мог увидеть себя, прежде чем полезу за едой? Неужели хотела сказать: «Посмотри на себя, Эд, посмотри, во что ты превратился, чудовище»? Но это правда. Я страшно опух. Все время вижу свои щеки, как носатый человек всегда видит свой шнобель.

Я выплевываю пепси в раковину за спиной. Оглаживаю щеки обеими руками, потом трогаю их отражение в зеркале, втягиваю щеки, прикусывая изнутри, пытаясь представить себе, как могло бы выглядеть мое лицо, если бы я скинул фунтов тридцать[40].

Я не рос толстым. И не страдал лишним весом. Я был не из тех, у кого ожирение или богатырский размер одежды, или как там это теперь можно назвать, чтобы соблюсти политкорректность и не выглядеть бестактным или невеждой. Но я всегда чувствовал себя толстым. Не означало ли это, что мне суждено было однажды стать толстым, или же навязчивые мысли о собственной тучности, даже когда и намека на нее не было, в конце концов привели меня к ожирению? Неужели нас неизбежно настигает то, чего мы больше всего стараемся избежать, и все потому, что уделяем этому чересчур много внимания и излишне тревожимся?

* * *

Компьютер подает сигнал уведомления от Facebook, и я возвращаюсь в свою комнату, зная, что меня ждет. Я все еще подключен к аккаунту моей мамы.

Мама помнила о моем отце лишь то, что его зовут Харви, он коренной американский индеец и живет в Финиксе. Меня бесит, когда она говорит «коренной американец», употребляя этот странный политкорректный термин, который можно услышать только от белых, никогда не знавших настоящих туземцев. И это напоминает мне о том, как я далек от них из-за нее. Не только потому, что она белая, и я, стало быть, наполовину белый, но и потому, что она никогда не пыталась помочь мне связаться с моим отцом.

Я предпочитаю называть себя туземцем, как это делают и другие коренные жители, пользователи Facebook. У меня 660 друзей. Тысячи туземцев в ленте. Впрочем, большинство моих друзей – это люди, мне не знакомые, но они с радостью «зафрендились» со мной по моей просьбе.

Получив разрешение от мамы, я отправил с ее странички личные сообщения десяти разным Харви из тех, кто казался «очевидным» индейцем и проживал в Финиксе. «Возможно, ты меня не помнишь, – написал я. – Много лет назад мы провели вместе незабываемую ночь. Я не могу ее забыть. Таких, как ты, у меня не было ни до, ни после той ночи. Сейчас я в Окленде, в Калифорнии. Ты все еще живешь в Финиксе? Мы можем поговорить, встретиться как-нибудь? Ты не собираешься в наши края? Или я могла бы приехать к тебе». Меня коробит от того, что я веду переписку от лица собственной матери, пытаясь соблазнить своего потенциального отца.

Но вот и оно. Сообщение от возможного отца.

«Привет, Карен, я действительно помню ту сумасшедшую ночь, – с ужасом прочитал я, надеясь, что не последует никаких подробностей о том, что сделало ту ночь сумасшедшей. – Через пару месяцев я собираюсь в Окленд на Большой Оклендский пау-вау. Буду там ведущим».

Сердце бешено колотится, тошнотворная пустота разливается в животе, когда я набираю ответ: «Прости, что я так поступил. Думаю, я – твой сын».

Я жду. Постукиваю ногой по полу, не отрывая глаз от экрана, зачем-то откашливаюсь. Я представляю себе, что он, должно быть, чувствует. Каково это – размечтаться о короткой интрижке с бывшей пассией и тут же получить сына из ниоткуда. Зря я это сделал. Пусть бы мама встретилась с ним. Я мог бы попросить ее сфотографировать отца.

– Что? – всплывает в окне чата.

– Это не Карен.

– Ничего не понимаю.

– Я – сын Карен.

– О.

– Да.

– Хочешь сказать, что у меня есть сын и это ты?

– Да.

– Ты уверен?

– Мама сказала, что это более чем вероятно. 99 процентов.

– Выходит, никаких других парней у нее в то время не было?

– Я не знаю.

– Извини. Она рядом?

– Нет.

– Ты похож на индейца?

– У меня коричневая кожа. Более или менее.

– Это все из-за денег?

– Нет.

– У тебя нет фотографии в профиле.

– У тебя тоже.

Я вижу крошечную иконку с расширением JPEG. Дважды щелкаю по ней. Он стоит с микрофоном в руке на фоне танцовщиков пау-вау. Я вижу себя в лице этого человека. Он крупнее меня, выше ростом и толще, длинноволосый, в бейсболке, но ошибки быть не может. Это мой отец.

– Мы с тобой похожи, – пишу я.

– Пришли мне фотографию.

– У меня нет ни одной.

– Так сфоткайся.

– Хорошо. Подожди, – отвечаю я, делаю селфи камерой на компьютере и отправляю ему.

– Вот черт, – пишет Харви.

«Вот черт», – думаю я.

– Из какого племени ты/мы? – спрашиваю я.

– Шайенны. Южные. Из Оклахомы. Записаны в члены племен шайеннов и арапахо Оклахомы. Но мы не арапахо.

– Спасибо! – И тут же добавляю: – Все, мне надо бежать! – Как будто и впрямь надо. Но я чувствую, что больше не выдержу. Все это выше моих сил.

Я выхожу из Facebook и перебираюсь в гостиную смотреть телевизор и ждать, когда мама вернется домой. Правда, забываю включить телевизор. Так и сижу, уставившись на черный плоский экран, и думаю о нашем разговоре.

Сколько лет я умирал от желания узнать, что же такое – вторая половина меня? Сколько племен я придумал за это время, отвечая на вопросы о моем происхождении? Я проучился четыре года на факультете изучения культуры коренных американцев. Копался в истории племен, искал какие-то признаки, все, что могло бы напоминать меня, что казалось знакомым. Два года в аспирантуре я изучал сравнительную литературу с акцентом на творчество коренных американцев. Написал диссертацию о неизбежном влиянии принципа чистоты крови на идентичность современных индейцев и о влиянии творчества писателей-полукровок на идентичность в индейской культуре. И все это не зная своего племени. Мне всегда приходилось защищаться. Как будто я не совсем индеец. А я такой же краснокожий, как Обама – чернокожий. Но все иначе. Для индейцев. Я знаю. Просто не могу понять, как быть. Какой бы путь я ни выбрал, чтобы заявить о себе как о коренном жителе этой земли, он оказывается ошибочным.