Джон Харт - Последний ребенок

• Название: Последний ребенок
• Автор: Джон Харт
• Жанр: Триллер
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-100609-9

Бестселлер New York Times Роман-лауреат премий Edgar Award, Barry Award и Ian Fleming Steel Dagger Award Джон Харт – единственный писатель в истории, дважды подряд получивший одну из главных остросюжетных литературных наград – премию Эдгара Аллана По. Его произведения переведены на 30 языков и продаются в 17 странах мира. Перед вами – история, достойная пера Стивена Кинга. Феноменальная история потери и надежды, обретения себя, стойкости перед лицом зла. Детство Джонни закончилось в одночасье – когда год назад пропала его сестра– близнец Алисса. Отец, не выдержав бремени вины, ушел из семьи. Мать нашла забвение в алкоголе и таблетках. А сам Джонни перестал быть обычным мальчишкой и превратился в одержимого. Каждый день он творит странные ритуалы и посвящает все свое время поискам сестры. Все окрестности и подозрительные соседи изучены вдоль и поперек. Но надежда разгорается с новой силой, когда Джонни внезапно становится свидетелем жуткой погони со смертельным исходом. Последние слова сбитого мотоциклиста дают ему новую зацепку… «Этот роман окончательно утвердил место Харта в созвездии лучших». Library Journal «Абсолютно обязательное чтение для поклонников любого жанра». Booklist

---

Ненавидел.

Вот как сильно изменилась его жизнь.

Он еще раз посмотрел на дверь в комнату матери. Может быть, Кен там, а может быть, нет. Джонни прижал ухо к дереву и затаил дыхание. Обычно определить это не составляло труда, но последние несколько дней сон успешно избегал его, а потом все же дождался и обрушился всей тяжестью, подмял под себя. Джонни как будто провалился в черную, без движений и сновидений, бездну. Проснулся он внезапно, словно от звона разбившегося стекла. На часах было три.

Джонни нерешительно отступил от двери, прокрался по коридору к ванной и щелкнул выключателем. Лампа загудела. В открытом медицинском шкафчике он увидел ксанакс, прозак[4], какие-то голубые таблетки, какие-то желтые. Джонни взял пузырек и посмотрел на этикетку – викодин[5]. Что-то новенькое. Пузырек ксанакса был открыт, и Джонни вспыхнул от злости. Ксанакс помогал Кену прийти в себя после улета.

Так он это называл.

«Улет».

Джонни закрыл бутылочку и вышел из ванной.

Не дом, а свалка. Он напомнил себе, что вообще-то дом вовсе и не их. В их настоящем доме чистота и порядок. И там новая крыша, крыть которую он помогал отцу. Весной, на каникулах, Джонни каждый день ставил лестницу и поднимался по ней с кровельной дранкой и поясом, надписанным его собственным именем и набитым инструментами и гвоздями. Хороший получился дом – с каменными стенами и задним двором, который мог похвастать не только пылью и сорняками, – и стоял не так уж далеко, всего-то в нескольких милях; но воспринимался он как что-то далекое, потому что район был другой, и здания там выглядели ухоженными, а участки – просторными и зелеными. Картинка сохранилась в памяти, но теперь и дом, и участок принадлежали банку. Матери выдали какие-то бумаги, а во дворе поставили столбик с табличкой.

Тот, где они жили сейчас, был одним из сотни, которые Кен сдавал в аренду, и едва ли не худшим: паршивой дырой на краю города. На полу в маленькой кухне лежал серо-зеленый, истоптанный и с загнутыми углами линолеум. В свете висящей над плитой лампочки Джонни медленно прошел взглядом по кругу. Окурки в блюдце, пустые бутылки, рюмки. На кухонном столе – зеркало со следами белого порошка. У Джонни похолодело в груди. На полу валялась свернутая в трубочку стодолларовая бумажка. Он подобрал ее и разгладил, подумав, что за неделю ни разу толком не поел, а Кен собирает сотнягой кокс.

Джонни поднял зеркало, вытер влажным полотенцем и повесил на стену. Бывало, глядя в это зеркало, отец завязывал галстук по воскресеньям; большие, неуклюжие пальцы и неуступчивый галстук. Костюм он надевал только в церковь и смущался, когда замечал, что сын наблюдает за ним. Джонни помнил, как это было: внезапно вспыхнувший румянец, а потом беспечная улыбка. «Слава богу, у нас есть твоя мать», – говорил отец, и она завязывала узел.

Его руки лежали у нее на талии. Потом он целовал ее и подмигивал.

Джонни еще раз вытер зеркало, повесил на стену и поправил, чтобы висело ровно.

Дверь на переднюю веранду открылась с усилием. Он вышел в сырое, темное утро. Ярдах[6] в пятидесяти от дома у дороги тускло мерцал фонарь. Вдалеке на вершину холма взбирались огоньки фар.

Машины Кена не было, и Джонни испытал слегка постыдное, но приятное облегчение. Кен жил на другом краю города, в огромном, красиво покрашенном доме с большими окнами и четырехместным гаражом. Джонни глубоко вздохнул, подумал о склонившейся над зеркалом матери и сказал себе, что у нее это не всерьез. Что это не ее дела, а Кена. Он распрямил стиснутые в кулаки пальцы. Воздух был свеж и чист, и Джонни заставил себя переключиться. Впереди новый день, и что-то хорошее еще может случиться; вот только матери утро давалось тяжело. Каждый раз, открывая глаза, она словно вспыхивала на мгновение прежним светом, прежде чем вспоминала, что они так и не нашли их единственную дочь.

Сестру Джонни.

Двойняшку.

Алисса появилась на свет через три минуты после Джонни, и они походили друг на друга настолько сильно, насколько это возможно для разнояйцевых близнецов. Одинаковые волосы и лица, одинаковый смех. Да, она была девочка, но с двадцати шагов их было почти не различить. Они одинаково стояли и одинаково ходили. По утрам едва ли не всегда просыпались в одно и то же время, хотя и спали в разных комнатах. Мать рассказывала, что когда-то, в детстве, у них был собственный язык, хотя Джонни этого не помнил. Зато он помнил, что почти никогда не был одинок, что их связывало особое чувство близости, почти единства, понятное только им двоим. Но потом Алиссы не стало, и вместе с ней исчезло все. Такова была правда, непреложная и неоспоримая, и эта правда иссушила мать изнутри. Джонни делал, что мог. Проверял, заперты ли двери на ночь. Убирал в доме. Сегодня уборка заняла двадцать минут, после чего он поставил кофе и задумался о свернутой в трубочку банкноте.

Сто долларов.

Продукты и одежда.

Джонни еще раз прошел по дому. Бутылки – убраны. Следы «дури» – стерты. Он открыл окна, чтобы проветрить в комнатах, и проверил холодильник. В молочном пакете почти ничего не осталось. В коробке одно-единственное яйцо. В маминой сумочке обнаружились девять долларов и мелочь. Джонни оставил деньги и закрыл сумочку. Налив воды в стакан и вытряхнув из пузырька две таблетки аспирина, прошел по коридору и открыл дверь в комнату матери.

Первый свет утренней зари уже коснулся стекла, оранжевый ком выпятился за черными деревьями. Мать лежала на боку, ее волосы разметались по лицу. На прикроватном столике расползлись журналы и книги. Джонни сдвинул их, освободив место для стакана, и положил на поцарапанное дерево таблетки аспирина. Остановившись на секунду, прислушался к ее дыханию, перевел взгляд на сложенные стопкой деньги, оставленные Кеном у кровати. Двадцатки, полтинники. Всего, может быть, несколько сотен долларов. Мятых, захватанных грязными пальцами бумажек.

Отбракованных.

* * *

Стоявший на подъездной дорожке универсал отец купил несколько лет назад. Покрытая автомобильным воском краска оставалась чистой, давление в шинах проверялось каждую неделю, но это было все, что Джонни мог делать. Выхлопная труба, когда он повернул ключ, изрыгнула сизый дымок, стекло со стороны пассажира так и не поднялось до самого верха. Джонни подождал, пока дымок побелеет, включил передачу и покатил по дорожке. Прав у него не было и быть не могло, так что, прежде чем свернуть на улицу, он внимательно огляделся. Ехать нужно осторожно, избегая шумных улиц. Ближайший магазин находился всего лишь в двух милях от дома, но это был большой магазин на главной дороге, а значит, Джонни могли там узнать. Вот почему он выбрал другой маршрут, на три мили длиннее, и поехал к скромному бакалейному, где торговали недорогими продуктами. Бензин стоил денег, и покупки обходились дороже, но что еще оставалось? Люди из службы соцобеспечения уже дважды приходили к ним домой.

Универсал влился в поток машин, в большинстве своем старых и американских. Какой-то темный седан пристроился к нему сзади и, подкатив к магазину, остановился у входа. Солнце било в стекло, но сидевший за рулем одинокий безликий мужчина выходить не стал, и Джонни, направляясь в магазин, наблюдал за ним.

Такие одинокие мужчины в стоящих машинах вызывали у него страх.

Толкая вихляющуюся тележку, он прошел по одному проходу, потом по другому. Как и решил, брал только самое необходимое: молоко, сок, бекон, яйца, хлеб для сэндвичей, фрукты. Купил аспирин для матери. Похоже, помогал ей и томатный сок.

В конце прохода номер восемь его остановил коп. Высокий и широкоплечий, с карими глазами, слишком мягкими для изрезанного морщинами лица и твердого угла подбородка. По тому, как он стоял – без тележки, сунув руки в карманы, – Джонни понял, что полицейский вошел в магазин следом за ним. В пользу такого вывода говорила и вся его поза смиренного терпения.

Надо бежать.

– Эй, Джонни. Как дела?

Волосы у него были длиннее, чем помнилось Джонни, – каштановые, под цвет глаз, пронизанные недавно появившимися серебряными нитями. Спускаясь на воротник нечесаными космами, они слегка закручивались. Лицо осунулось, и какой-то частью сознания Джонни понял, что и с ним минувший год обошелся неласково. При всей своей огромности коп выглядел как будто придавленным, но поскольку таким же представлялся Джонни весь мир, наверняка он сказать бы не мог. Голос полицейского был глубокий, участливый, и вместе с ним нахлынуло столько плохих воспоминаний, что на мгновение Джонни как будто сковало. Коп подошел ближе; лицо выражало ту же задумчивость, которую Джонни видел так часто, ту же мягкую озабоченность. В нем было что-то располагающее, ему хотелось верить, но он же был одним из тех, кто допустил, чтобы Алисса исчезла. Одним из тех, кто потерял ее.

– Все хорошо, – сказал он. – Ну вы же знаете. Держусь.

Коп посмотрел на часы, потом на Джонни, его замызганную одежду, черные растрепанные волосы. Без двадцати семь, школьный день.