Орхан Памук - Чумные ночи

• Название: Чумные ночи
• Автор: Орхан Памук
• Жанр: Историческая литература
• ISBN: 978-5-389-20691-5

Орхан Памук – самый известный турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Его новая книга «Чумные ночи» – это историко-детективный роман, пронизанный атмосферой восточной сказки; это роман, сочетающий в себе самые противоречивые темы: любовь и политику, религию и чуму, Восток и Запад. «Чумные ночи» не только погружают читателя в далекое прошлое, но и беспощадно освещают день сегодняшний. Место действия книги – небольшой средиземноморский остров, на котором проживает как греческое (православное), так и турецкое (исламское) население. Спокойная жизнь райского уголка нарушается с приходом страшной болезни – чумы. Для ее подавления, а также с иной, секретной миссией на остров прибывает врач-эпидемиолог со своей женой, племянницей султана Абдул-Хамида Второго. Однако далеко не все на острове готовы следовать предписаниям врача и карантинным мерам, ведь на все воля Аллаха и противиться этой воле может быть смертельно опасно… Впервые на русском!

---

У дверей доктор Нури увидел толпу встревоженных горожан. Три дня назад, когда число больных чумой начало увеличиваться, посредине самой большой палаты поставили ширму, чтобы отделить их от остальных пациентов. В короткое время часть, предназначенная для зачумленных, стала более многолюдной и теперь оказалась переполнена недавно поступившими больными. Они громко бредили, их рвало, порой кто-нибудь начинал кричать от невыносимой головной боли или биться, словно безумный, в предсмертных судорогах. Все это, конечно, пугало больных по другую сторону ширмы. Что же до бездомных, нищих и стариков, то большинство из них за последнюю неделю разбрелись кто куда. Директор больницы, пожилой доктор Михаилис, рассказал дамату Нури и доктору Илиасу, что между обычными больными, страдающими, скажем, астмой или заболеваниями сердца, и отчаявшимися, обезумевшими от страха зачумленными то и дело вспыхивали стычки из-за коек, в которые втягивались и родственники.

Радушно поприветствовав гостей, доктор Михаилис признался, что до последнего не верил, будто имеет дело с чумой. Поначалу он ждал результатов лабораторных анализов, а тревожные признаки: жар, рвоту, учащенный пульс, слабость и истощение – хотя и принимал всерьез, но находил похожими на симптомы холеры.

С больными доктор Михаилис обращался строго, однако выражение его лица говорило: «Не волнуйтесь, справимся!», и оттого пациенты доверяли ему, показывали налитые гноем бубоны на шее, в подмышках, в паху и из последних сил молили его подойти к своим койкам. Еще в палате находился доктор Александрос из Салоник, молодой человек с густыми бровями.

От него доктор Нури узнал, что старик, который постоянно впадает в сонное забытье, а если на несколько минут просыпается, то начинает стонать и плакать, – рыбак (рыбацкий пирс и квартал, где жили рыбаки, находились рядом с пристанью, с которой когда-то отгружали мингерский мрамор), пришедший в больницу два дня назад. Работающий в палате санитар рассказал, что находящаяся в полубессознательном состоянии пожилая женщина, тихо близящаяся к смерти, приходится сидящему рядом мужчине с заплаканными глазами не женой, а сестрой; в первый день больную безостановочно рвало, а вчера она, как и многие другие пациенты, непрестанно бредила. Жар и бред наблюдались у всех больных. Один из них, портовый грузчик, встал с койки, но идти не смог: сделал два неверных шага, качаясь, будто пьяный, и рухнул обратно. Доктор Илиас уделил этому упорному человеку немало времени, желая вернуть ему надежду, волю к жизни и стремление выйти на свежий воздух; он даже предложил недужному полюбоваться в окно на замечательный вид и сказал, что навершия башен похожи на забавные колпаки.

У всех больных глаза наливались кровью, нестерпимо болела голова, начинались странные подергивания конечностей. Некоторых одолевали страхи, подозрительность, тревога; другие время от времени совершали непроизвольные движения: крутили головой из стороны в сторону (как сидящий у окна таможенный чиновник) или словно бы пытались вскочить с койки (как мастер-гончар, владелец лавки на проспекте Хамидийе, у которого из глаз все текли слезы). У большинства больных на шее, за ушами, в подмышках или в паху было по нарыву величиной с половину мизинца – то, что европейцы называют бубоном. Однако, по уверениям врачей, у некоторых пациентов никаких бубонов не было, но тем не менее наблюдались жар, сонливость, слабость, за которыми вдруг наступала смерть – или же исцеление.

У одного тощего, кожа да кости, больного (кровельщика) так пересохло во рту, что язык не ворочался и бедняга лишь время от времени издавал непроизвольные, бессмысленные звуки. Иные отчаянно чего-то добивались, и доктор Нури пытался понять, чего именно. Да, бубон можно было вскрыть и дать выход гною, чтобы на некоторое время человеку стало лучше, чтобы к нему вернулись силы. Все больные, даже те, кому эта операция пока не требовалась, просили о ней, но это не было лечением. Пациенты, у которых начинался приступ, от боли порой так крепко вцеплялись в свои пропитанные потом и блевотиной простыни, что казалось, будто их кожа и ткань становятся единым целым. Иногда недуг вызывал неутолимую жажду, заставляя кое-кого из врачей принимать его за холеру. Стоны, крики боли и тяжкие вздохи сливались в один нескончаемый гул, словно бы набухавший от пара, что валил из котла у входа в больницу, где постоянно кипятили воду, и висящего в воздухе страха смерти.

Работая в Хиджазе и наблюдая бедных, невежественных паломников с Явы, из Индии и других уголков Азии, которых англичане и за людей-то не считали, доктор Нури стыдился сознавать себя образованным, знающим французский язык человеком. Теперь же совесть его тяготило сознание того, что он ничем, кроме пустых утешений, не в силах помочь несчастным, понимающим, что они подхватили смертельную заразу, – утешений тем более лживых, что ему известно: впереди их ждут еще более тяжелые дни.

В больнице «Хамидийе», куда врачи отправились затем, положение дел мало чем отличалось. Доктор Илиас, несмотря на боль утраты и страх, внимательно осматривал всех больных и сочувственно выслушивал их жалобы. Это тронуло дамата Нури.

Но когда они остались наедине, доктор Илиас проговорил:

– Долго так тянуться не может. Меня тоже убьют. Прошу вас, не забудьте, что его величество хочет, чтобы я как можно скорее вернулся в Стамбул!

Когда ландо направилось в сторону аптеки Никифороса, доктор Нури, желая посмотреть, что происходит на улицах города, попросил кучера ехать дальней дорогой. Удивительно и странно было видеть, что вокруг отелей на улицах, ведущих к гавани, по-прежнему течет обычная жизнь в европейском стиле, что мингерцы преспокойно сидят в кафе, закусочных, парикмахерских, вместе над чем-то смеются, строят планы пойти на рыбалку или совершить какую-нибудь торговую сделку. Когда ландо въехало в квартал Вавла и доктор Нури увидел весело бегающих по пыльным, неухоженным переулкам босоногих ребятишек, ему показалось, что он попал в прожаренный солнцем город где-то далеко на Востоке.

Аптекарь Никифорос сразу начал с того, что никаких неулаженных финансовых споров в связи с концессией и компанией между ним и покойным Бонковским не было.

Не стал ходить вокруг да около и доктор Нури.

– Как по-вашему, кому было выгодно убить Бонковского-пашу? – спросил он.

– Не все убийства совершаются из соображений выгоды. Иногда убивают, оказавшись в безвыходном положении перед лицом несправедливости, а бывает, что человек становится убийцей просто в силу стечения обстоятельств, заранее этого не замышляя. После того, что произошло с паломничьей баржей, крестьяне из деревень Чифтелер и Небилер, которым по приказу господина губернатора пришлось посидеть в тюрьме, и завсегдатаи текке Теркапчилар ненавидят врачей и все, что связано с карантином. Кто-нибудь из них мог прийти в город, чтобы продать яиц, случайно увидеть Бонковского в Вавле и куда-нибудь его заманить. Я намекнул своему дорогому другу, что ему следовало бы сходить в Герме и Вавлу, посмотреть, что там и как. Убийцам, очевидно, это было известно, потому-то они и подбросили труп сюда, рассчитывая, что меня заподозрят.

– Да, вы один из подозреваемых, – подтвердил доктор Нури.

– Но это все подстроено, – вознегодовал аптекарь и повернулся за поддержкой к доктору Илиасу.

– Я предупреждал его, чтобы он не ходил в те кварталы один, – заговорил тот. – Раньше, в других городах, где мы боролись с заразой, Бонковскому-паше уже случалось ходить по улицам, если он не был удовлетворен тем, что ему показывали люди губернатора или глава карантинной службы.

– Зачем?

– На самом деле ведь ни одному губернатору или мутасаррыфу, ни одному богачу, торговцу не хочется, чтобы вводили карантин. Никто не расположен признавать, что всегдашняя привольная жизнь закончилась и он может даже умереть. Люди сопротивляются карантинным мерам, нарушающим их покой, отрицают, что вокруг гибнут им подобные, даже злятся на умирающих. Но, видя перед собой знаменитого главного санитарного инспектора и его помощника, они понимали, что положение дел и в самом деле очень серьезное, раз это заметили из Стамбула. Но здесь вышло иначе. Здесь нам не дали ни с кем встретиться.

– Эти меры были приняты по настоянию его величества, – напомнил дамат Нури.

– Бонковского-пашу весьма обеспокоили эти меры, – вставил аптекарь Никифорос. – Остров, где скрывают случаи смерти и замалчивают вспышку эпидемии, очень сложно подготовить к введению карантина. Тем более что здесь существует сила, готовая убивать карантинных врачей. Все мы теперь вправе страшиться следующего убийства.

– Не бойтесь! – успокоил фармацевта дамат Нури.

От этих опасений аптекаря и доктора Илиаса ему сделалось не по себе, даже как-то совестно: он чувствовал, что греки правы и у них куда больше оснований опасаться за свою жизнь, чем у мусульман. Поскольку эта книга, в конце концов, сочинение историческое, я не вижу ни малейших препятствий для того, чтобы уже сейчас сказать: интуиция не обманула дамата Нури и читателям, увы, предстоит увидеть, что не только аптекарь Никифорос и доктор Илиас, но также стамбульский художник будут убиты по политическим мотивам.