Нина Мечковская - Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий

• Название: Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий
• Автор: Нина Мечковская
• Издательство: Агентство «Фаир»
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1998
• ISBN: 5-88641-097-Х

Эта книга – о связях языков и древнейших религий мира (ведическая религия, иудаизм, конфуцианство, буддизм, христианство, ислам). Показаны особенности религиозного общения в различных культурах, влияние религии на историю языков, фольклора, литературных и филологических традиций. Читатель узнает о церковных конфликтах, связанных с переводом и толкованием священных книг, о мифопоэтических истоках ранней и современной философии языка.

Пособие адресовано студентам гуманитарных факультетов вузов и колледжей. Может быть использовано при изучении курсов «История и философия религии», «Введение в общую филологию», «Семиотика», «Основы языкознания», «Философия и история культуры», «Социальная психология».

---

К сожалению, в переводах анаграмматические эффекты во многом теряются, и все же эту насыщенность текста значимыми созвучиями и ключевыми корнями можно почувствовать по следующему фрагменту из «Заговора на возвращение коров» («Ригведа», X, 19):

О возвратитель, приведи!
О возвратитель, верни!
Четыре стороны земли –
Из них верни их!

(Ригведа, 1972, 214)

20. От слова – станется? (Фольклорные представления о магии имени)

Верой в магические свойства имени пронизан весь фольклор. Даже в поздних фольклорных жанрах (таких, как былички, бывальщины, легенды, устные рассказы и т.п.) смысл бесчисленных историй сводился к тому, что если знать имя нечисти, то именем можно нечисть и отвести; если отгадать имя, то получишь власть над тем, кто носит имя; от слова зависит судьба и жизнь.

Вот сюжеты нескольких польских быличек. Три богини приходят к женщине, чтобы забрать ее ребенка, но исчезают, когда она угадывает их имена. Упырь выходит из гроба и, взобравшись на колокольню, выкрикивает имена людей: кто слышит его голос, умирает. Во время мора холера ходила под окнами домов и спрашивала людей: Спите? Если жители отвечают: Спим, холера говорит. Тогда спите навеки, и все в доме умирают. Если же они скажут: Не спим, а Бога хвалим, она отвечает. То хвалите вовеки, и люди выживают (Этнолингвистика, 1988, 103).

В.И. Даль, приводя в «Толковом словаре» присловья От слова не станется, От слова не сбудется, указывает, что так «говорят помянув что недоброе» (Даль, IV, 222), т.е. назначение приговорки – не допустить, чтобы сказанное сбылось: От слова не сбудется означает ‘Пусть от этого слова не сбудется’; ср. близкое белорусское присловье: Каб не прагаварыць, т.е. ‘не сказать такое, что потом исполнится’. Ср. также присловья или отдельные значения слов, когда-то связанные с представлениями, что помянуть, назвать может означать ‘позвать, вызвать’: Помяни по имени, а он тут; Легок на помине; Сиди тихо, не поминай лиха!; напророчить, накаркать; Типун тебе на язык! (последнее говорят как недоброе пожелание, впрочем, сейчас чаще шутливое, тому, кто говорит не то, что следует).

С древней верой в имя связано то внимание к имени, которое сохраняется в современных культурах, в том числе в психологии безрелигиозных людей – например, при выборе родителями имени ребенку или при знакомстве парня и девушки в начале ухаживания (которое представляет собой во многом безотчетное, полуинстинктивное ролевое поведение): девушка отказывается тотчас назвать свое имя, парень же стремится не просто знать имя – он добивается, чтобы девушка сама его назвала. Ср. также некоторые любопытные фольклорные данные, говорящие о внимании народа к имени. В сборнике Даля «Пословицы русского народа» (1862) и в его «Толковом Словаре» читаются, например, такие максимы: Корова без клички – мясо; Ребенок без имени – чертенок; Аминь человека спасает; Аминь дело вершит. Рядом же – пословичная «полемика»: Аминем квашни не замесишь; От аминя не прибудет. В том, что пословицы противоречат друг другу, и заключается народная мудрость, но разумеется, этот «спор» принадлежит сравнительно недавнему времени.

21. Лексико-фразеологические свидетельства словесной магии

Даже по достаточно поздним народным представлениям, слово, имя – это главный «инструмент» магии. Характерно, что в восточнославянских языках почти все обозначения колдовства и того, кто колдует, связаны по происхождению с глаголами речи[43]. Так, в словах колдун, колдовать этимологи находят древний индоевропейский корень, родственный литовскому слову kalba ‘язык’, латышскому kalada ‘шум, ссора’, латинскому calo ‘вызываю, созываю’ (Фасмер, II, 287). Слова волхв, волхвовать – по происхождению звукоподражания: это имитация неразборчивой, неясной речи[44]; его латинское соответствие balbutire означало ‘заикаться, запинаться, бормотать’; ‘чирикать, щебетать’, ‘говорить невразумительно’. В свой черед от волхв происходят слова волшба, волшебник. Слово кудесник происходит от древнерусск. кудеса ‘чары, колдовство’ (позже его звуковой облик изменился: стало чудеса); древняя основа, к которой восходит слово куда (чудо), связано с обозначениями восприятия речи – ‘замечать, внимать, слушать’ (ср. также родственное слово чуять), В древнерусском было еще одно слово со значением ‘колдун, ведун, знахарь’ – балий (оно означало также ‘врач, лекарь’). По происхождению балий связано с древнерусск. баяти, ‘говорить, рассказывать; заговаривать, лечить’; к баяти восходит слово басня (ср. пети – песнь, баяти – баснь). Что касается слова врач (известного уже первым славянским текстам в значении ‘лекарь, врач’), то оно, как и балий, волшебник или колдун, тоже происходит от глаголов речи – именно от слов врать и ворчать (т.е. оно образовано по модели, характерной для обозначений колдунов); неудивительно, что в болгарском языке врач до сих пор означает ‘колдун’, а в сербском – ‘прорицатель’.

С глаголами речи связаны также некоторые обозначения того, кто предсказывает будущее: гадалка – производное от глагола гадати, которое в древности означало ‘говорить’ (судя по тому, что именно это значение зафиксировано у древнейшего из индоевропейских соответствий, см.: Трубачев, 1979, VI, 78); далее, пророк, прорицатель, производные от корня рек– / рок– / риц– / речь)[45]. С этим же корнем связаны слова урок ‘колдовство, порча, сглаз’ (известное во всех восточнославянских языках), бел. сурочыць ‘сглазить’, русск. изурочить ‘околдовать’, сурочить ‘освободить от колдовства, вылечить заговорами’ (Фасмер, IV, 169); ср. также урочливый ‘легко подпадающий порче, урокам, кто боится сглазу, кого легко изурочить’ (Даль, IV, 509). С этим же корнем связано слово рота ‘клятва, присяга’ (устаревшее в восточнославянских языках, но сохранившееся в польском, словенском, сербском, хорватском языках; впрочем, у Даля рота, ротьба приводятся еще как вполне живые слова: это «божба, клятва, клятьба; особые заклинанья вроде отсохни рука (если неправду говорю), чтоб мне провалиться… и пр.)». Вполне очевидна связь с глаголом речи и таких поздних обозначений знахарей, как шептун, шептунья. С глаголами речи связаны и обозначения самого колдовства: русск. заговор, нашепты, зарок (ср. у Даля: Он зароки знает ‘заговоры знает’, Клад кладется с зароком); белорусск. замова, шэпты, украинск. замовляння. Вообще, заветное, или вещее слово, или прямое слово – это именно то, чем творился заговор.

Для заговора как жанровой разновидности фидеистических текстов характерна принципиальная неопределенность (туманность, загадочность) самой ситуации заговорного речевого акта (см. подробно §36–37). Неясно, кто творит заговор : он «простой» человек или колдун; христианин или язычник; неясно, к кому он обращается. Конечно, совершенно неумопостигаемо, каким образом осуществляется желаемое. Но что в заговоре или колдовстве несомненно, так это то, что они «действуют» силой слова. Как сказано у классика, Колдун не колдун, а слово знает (А. Островский).

22. Табу и эвфемизмы

Табу (от полинезийского tapu – всецело выделенный, особо отмеченный) – запрет совершать определенные действия (употреблять те или иные предметы, пищу, питье) или запрет произносить те или иные слова, выражения (особенно часто – собственные имена). Эвфемизм (греч. euphemismes от eu – хорошо и phemi – говорю) – это замена табуированного слова (в современных культурах – также и резкого или нарушающего приличия выражения) приемлемым[46].

Табу сопровождает всю историю человечества, но в наибольшей мере табуирование слов и выражений характерно для первобытной поры. Существовали табу, связанные с охотой, рыболовством; со страхом перед болезнями, смертью; с верой в домовых, в «сглаз», порчу и т.п. Для разных половозрастных групп были свои запреты; свои табу были у девушек и у юношей до брака, у кормящих грудью, у жрецов и шаманов.

Словесные табу, по-видимому, могли быть разного происхождения. Видный этнограф и фольклорист Д. К. Зеленин считал, что первые словесные запреты возникли из простой осторожности первобытных охотников: они думали, что чуткие звери, понимающие человеческий язык, могут их подслушать и поэтому избежать капканов или стрел (Зеленин, 1929, 119). С древнейшими представлениями о том, что животные понимают речь человека, Зеленин связывал также переговоры с животными в быту, которые позже переросли в заклинания.

Источником табу могла быть и неконвенциональная (безусловная) трактовка знака: древний человек относился к слову не как к условной, внешней метке предмета, а как к его неотъемлемой части (см. §13). Чтобы не разгневать «хозяина тайги», избежать болезни или другой беды, не потревожить души умершего, запрещалось произносить «их» имена.

Табуированные слова заменялись эвфемизмами, но и они вскоре табуировались и заменялись новыми эвфемизмами. Это приводило к быстрому обновлению словаря в древности. Вот как описывает эту динамику Дж. Фрэзер: