Джоанн Харрис - Узкая дверь

• Название: Узкая дверь
• Автор: Джоанн Харрис
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2022
• ISBN: 978-5-04-177440-0

Джоанн Харрис возвращает нас в мир Сент-Освальдз и рассказывает историю Ребекки Прайс, первой женщины, ставшей директором школы. Она полна решимости свергнуть старый режим, и теперь к обучению допускаются не только мальчики, но и девочки.  Но все планы рушатся, когда на территории школы во время строительных работ обнаруживаются человеческие останки. Профессор Рой Стрейтли намерен во всем разобраться, но Ребекка день за днем защищает тайны, оставленные в прошлом. Этот роман – путешествие по темным уголкам человеческого разума, где память, правда и факты тают, как миражи. Стрейтли и Ребекка отчаянно хотят скрыть часть своей жизни, но прошлое контролирует то, что мы делаем, формирует нас такими, какие мы есть в настоящем, и ничто не остается тайным.

---

А вот дома у нас образ Конрада со временем не только не побледнел и не выцвел, но, напротив, разросся настолько, что затмил все остальное в нашей жизни. Его комната содержалась точно в том же виде, в каком он ее оставил, уходя в школу, только белье на постели ему меняли каждое утро. За обеденным столом его место всегда оставалось незанятым. Именно о нем мои родители говорили непрестанно, причем так, словно он просто вышел из дома на часок-другой и скоро вернется, а не исчез бесследно неделю (или десять дней, или полгода) назад. Время шло, но в доме моих родителей оно словно остановилось. Кристаллизовалось, как кристаллизуется соль в глубинах Мертвого моря на некогда упавшем на дно тюке, обернутом грубой тканью. И в тот день, много лет спустя, когда моя дочь, вернувшись из школы, гордо продемонстрировала мне нарисованную на уроке картинку, дом моих родителей на Джексон-стрит выглядел точно так же, как в 1971 году, – стены увешаны фотографиями Конрада, его место за обеденным столом по-прежнему свободно, на столе его столовый прибор, а над его кроватью по-прежнему висит постер с группой «The Doors». Когда-то родители этот ансамбль просто ненавидели, но Конраду он очень нравился, и теперь, естественно, этот постер превратился в реликвию, а мама иногда даже ставила записи этой группы, убирая у него в комнате – ей тогда казалось, что сын по-прежнему сидит за письменным столом, делает уроки и слушает музыку. «Doors» были куда лучше номерных радиостанций, но я предпочитала классическую музыку или те псалмы, которые мы часто пели в церкви. Впоследствии выяснилось, что у меня даже какой-то голос имеется, и я с удовольствием этим пользовалась. Но как бы громко я ни пела, родители меня не слышали – мой голос был как бы заглушен горестным звоном колоколов, вечно звучавшим у них в ушах. А когда я из дома ушла, то вновь обрела свой голос – на этот раз в качестве учительницы.

В тот день, когда Эмили принесла домой «портрет» мистера Смолфейса, мы с Домиником уже полгода жили вместе. Уже полгода я не тревожилась из-за того, есть ли дома какая-то еда и хватит ли денег, чтобы заплатить за квартиру. Уже полгода у Эмили была собственная комната, ей купили новую одежду, новые игрушки, новую обувь, новые книжки. Мало того, и у меня намечались приятные перемены. Я целых двенадцать месяцев безуспешно искала место постоянного преподавателя, и тут вдруг мне позвонили из школы «Король Генрих». Там произошло ЧП – внезапно скончался от инфаркта преподаватель французского языка, а поскольку было самое начало летнего триместра, им срочно понадобилась замена, хотя бы на временной основе. Хотя преподавала я в основном английский, но диплом у меня был «двойной», что обеспечивало мне необходимую для данной работы квалификацию, и потом, я так долго ждала возможности вновь попасть в эту школу.

Для расписания занятий, да еще и в конце учебного года, подобное «выбывание из строя» одного из преподавателей было поистине катастрофичным, тем более что договоры на следующий учебный год, начиная с сентября, со всеми доступными кандидатами были уже подписаны. Это был тот самый случай, когда даже недавние выпускники колледжей, едва успевшие получить диплом, зачастую оказываются недоступны. И «Королю Генриху» пришлось довольствоваться кем-то из внештатных преподавателей, согласных доработать хотя бы до конца триместра.

На такое место я и была приглашена, но с перспективой продлить контракт в сентябре, если Совет сочтет, что я полностью соответствую требованиям школы. Этот «вердикт», переданный мне через секретаря директора, выглядел одновременно и снисходительным, и смутно подозрительным – казалось, некий прибывший в колонию белый миссионер обращается к представителю местного племени, ранее с ним в контакт не вступавшего. Да и Доминику моя затея с «Королем Генрихом» страшно не понравилась. А я прекрасно понимала, что именно он спас нас с Эмили. Однако Доминик ненавидел эту школу с пылом, достойным недавно обращенного фаната-евангелиста, и все время твердил мне:

– Ты заслуживаешь большего! И уж во всяком случае не того, чтобы тебя постоянно обливали презрением эти снобы в оксбриджских галстуках и докторских мантиях, которые так гордятся своими связями, сохранившимися еще со времен школьного Дома[29]. Ты только представь, как ты будешь с ними работать!

Я только головой покачала:

– Зато там деньги хорошие платят.

– Но ведь ты в деньгах больше не нуждаешься. – И это была чистая правда; я вообще почти перестала волноваться насчет денег с тех пор, как мы в прошлом году переехали к Доминику. – К тому же, подумай, как ты будешь себя чувствовать, вернувшись в то место, где бесследно пропал твой брат?

– Но это же только временно, – сказала я. – И вообще не волнуйся: со своими чувствами я вполне могу справиться.

– Надо было тебе все-таки добиться того места в «Саннибэнк». – Год назад в школе «Саннибэнк Парк» действительно была вакансия на английской кафедре, и я по просьбе Доминика подала заявку, но это место досталось кому-то другому. И он до сих пор был этим возмущен. Мало того, он еще и меня обвинял в нерасторопности.

– Ничего, что-нибудь другое найдется, – говорила я.

– Но вряд ли другое место будет таким же хорошим, – возражал он.

В общем, Доминик рассерженно отвернулся и стал заваривать чай. Он всегда начинал возиться с чаем, если бывал чем-то огорчен или разгневан. По-моему, он уже нарисовал себе заманчивую картину нашей будущей совместной работы в «Саннибэнк», как это было, когда я впервые попала в эту школу в качестве внештатного преподавателя и мы с ним виделись каждый день. Но меня-то всегда манили более высокие вершины. И вот теперь негодование Доминика стало прямо-таки физически ощутимым. Даже его смуглое приветливое лицо казалось твердым, как кусок дубовой древесины. И на меня он совсем не смотрел, полностью сосредоточившись на приготовлении чая.

– Ты же знаешь, Дом, я пыталась туда устроиться. Но мне отказали.

Доминик пожал плечами:

– Это ты сейчас так говоришь.

– Неужели ты считаешь, что я мало старалась? Что я умышленно не прошла собеседование?

Я тоже начинала злиться и невольно повысила голос. Хотя прекрасно знала, что рядом Эмили – затаилась в уголке над своей книжкой-раскраской и внимательно слушает. Эмили всегда сразу чувствовала любое возникшее между нами напряжение. Доминик стал споласкивать под краном чайные чашки, но слишком сильно открыл воду, и водопроводная труба тут же запротестовала: застонала, задребезжала. Я эти звуки всегда ненавидела. Они почему-то неизменно вызывали у меня воспоминания о Конраде и о каком-то темном пространстве со спертым воздухом.

Вот там он и живет. В сливном отверстии. Туда он и детей забирает.

Я заставила себя говорить спокойней и, положив руку Доминику на плечо, примирительным тоном сказала:

– Это же только временно. Честное слово, я спокойно со всем справлюсь, если ты по-прежнему будешь на моей стороне.

Выражение лица у него сразу стало менее напряженным. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну, конечно, я всегда на твоей стороне, Бекс. Извини, я, кажется, несколько перегнул палку. Просто мне хочется, чтобы у вас, у тебя и Милли, все было хорошо. И ты это отлично понимаешь, да?

– Да. Я все это прекрасно понимаю, Дом.

В общем, кризиса мы избежали. Доминик всегда очень остро переживал любую несправедливость по отношению ко мне и всегда стремился меня защитить. В этом он был похож на хорошего пса: такой же надежный, полностью мне доверяющий и зависимый. А еще он был очень добрый и смешной. И был, безусловно, умен. И внешностью обладал весьма привлекательной. И в постели был на высоте… И я уже далеко не впервые задала себе вопрос: так почему же я не смогла по-настоящему его полюбить? В нем не было ровным счетом ничего, что стоило бы не любить; однако в душе моей, в том самом месте, где должна была бы цвести моя к нему любовь, была лишь некая свистящая пустота, вроде разбитого окна. А может, это «разбитое окно» действительно образовалось там, где должна была бы существовать моя любовь ко всем близким людям – к моим родителям, к Доминику, к Эмили?..

Вот тут-то Эмили и сообщила нам из своего угла:

– А я в школе картинку нарисовала. Хотите посмотреть?

– Конечно, хотим, – тут же откликнулся Доминик и поманил ее к себе. Я хорошо помню, как ее розовая мордашка появилась из темной части гостиной, и в одной руке она держала листок из альбома для рисования, на котором в самом низу крупными неровными буквами было ею написано то самое имя. Я уже раскрыла ей навстречу объятия, надеясь ласково ее обнять, однако она прямиком направилась к Доминику. Собственно, так теперь было всегда. Возможно, и Эмили подсознательно чувствовала у меня в душе то разбитое окно.

– Между прочим, твоя мама сегодня работу получила, – сообщила я ей. Она никак на это не отреагировала.