Альберт Бертран Бас - Память – это ты

• Название: Память – это ты
• Автор: Альберт Бертран Бас
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2023
• ISBN: 978-5-86471-922-0

Гомер – единственный ребенок в хорошей барселонской семье, он остался совершенно один в разгар гражданской войны в Испании. Его жизнь превратилась в борьбу – внутреннюю и внешнюю – за выживание, за то, чтобы остаться собой. Гомер отчаянно стремится разыскать своего отца. В этих поисках он встретит однажды Хлою, девушку с фермы, которая спасет ему жизнь. Они принадлежат к разным мирам, но их судьбы переплетутся еще дважды. Этот роман – удивительное путешествие по истории Испании, проделанное 15-летним мальчиком, его путь пересечется с такими историческими фигурами, как знаменитый фотограф Роберт Капа, Эрнест Хемингуэй, генерал Франко. В своем путешествии Гомер встретит любовь на всю жизнь, настоящую дружбу, совершит немало геройских и безрассудных поступков, путь ему будут указывать как обычные люди, так и загадочные призраки американских индейцев, пытающиеся вернуть похищенные реликвии. Приключенческий роман и роман взросления, историческая панорама и любовная история, вымысел и реальные факты – в романе Альберта Бертрана Баса соединилось очень многое.

---

– Ты не спрашивал себя, что будет, если выбрать индейцев? Может, тогда получится сразиться на равных?

– У ковбоев пистолеты, – настаивал я.

– А у индейцев будешь ты, – улыбнулся отец.

Несколько секунд я размышлял над этим, а отец постукивал по столу костяшками пальцев. Мог ли я изменить расстановку сил? Наверняка, но…

– Но зачем мне рисковать?

– Вот истинная суть вопроса: зачем рисковать?

– Это мой вопрос!

– А если кто-то наставит пистолет на нашу маму?

– Антон, ради бога! – укоризненно воскликнула мать, вставая и направляясь на кухню.

Отец подмигнул мне и подождал, пока она уйдет.

– А у меня тоже есть пистолет?

– Нет. Ты стоишь с голыми руками. Ты бы рискнул, чтобы спасти ее?

– Да, – ответил я не задумываясь.

– Почему? Твои шансы на победу ничтожны.

– Потому… потому что это мама.

Отец улыбнулся. Я готов был поклясться, что в его взгляде блеснула гордость.

– В таком случае ты выбираешь уже вне зависимости от того, каковы твои шансы на победу или поражение. Зачем ты тогда сражаешься?

Он всегда так поступал со мной. Никогда не давал ответа, предоставляя мне найти его самостоятельно.

– Потому… потому что я защищаю то, что люблю, – сказал я убежденно.

Я понял, что ответ верный, потому что отец удовлетворенно кивнул.

Мать принесла еду, но отец хотел еще подытожить:

– Ты должен знать, что в жизни не все делится на черное и белое, хороших и плохих, индейцев и ковбоев. Мир полон оттенков. И умение видеть и понимать их возвышает нас, обогащает.

– И помогает выбирать?

– Да. Хотя лучше было бы, если бы нам не приходилось выбирать.

Жидкий бульон стал нашей ежедневной пищей, но по случаю Рождества на сей раз в нем было чуть меньше воды и чуть больше всего остального. Настоящая роскошь. Еще годом ранее я, скорее всего, объявил бы голодовку в знак протеста против такой еды. Но теперь все, что можно было отправить в рот, казалось даром богов. Кроме того, мама варила великолепный бульон. И даже в жидком варианте сохранялся тот особый вкус, который она умела придать ему.

– Веточка розмарина для моего сына.

И так рождалось волшебство. Ее волшебство. Я расправился со своей порцией в мгновение ока, и отец отдал мне то, что оставалось в его тарелке. Похоже, он перекусил на работе плотнее обычного и не хотел есть. Мать сделала ему замечание, но во взгляде ее была только нежность. Я доел отцовскую порцию так же быстро, как и свою, и встал, чтобы отнести тарелки на кухню.

Когда я вернулся, на столе напротив моего места лежал сверток, завернутый в газету. Я сел и взволнованно ощупал его.

– Книга!

Я разорвал обертку, клочья газеты полетели на мои старые ботинки. Нетерпеливый взгляд упал на первое слово: “Двадцать…” Сорвав наконец всю упаковку, я оторопел:

– Что это?

– Моя первая книга, – с гордостью сказал отец.

– Заметно… – ответил я, не в силах скрыть досаду.

Книга была обтрепана по краям, страницы высохли и пожелтели.

– Я знаю, что это не “Двадцать тысяч лье под водой”, но…

– Стихи? Серьезно? – с досадой перебил я.

Я слишком долго ждал своего последнего Жюля Верна и не сумел скрыть разочарование.

– Этому миру нужно больше поэзии, Гомер…

– Но мне нужен Жюль Верн, а не… Пабло Неруда. – Я небрежно уронил книгу на стол.

– “Двадцать стихотворений о любви и одна песнь отчаяния” – это та причина, по которой ты появился на свет, – улыбнулся отец.

Я с удивлением посмотрел на него, а он залился своим обычным смехом.

– Какое отношение ко мне имеет эта книга?

– С ее помощью я убедил твою маму поцеловать меня.

– За первый поцелуй благодари Беккера, дорогой. Это потом ты подключил Неруду.

– Ты уверена?

Мать подошла к отцу, устремив на него взгляд своих бирюзовых глаз.

– Что такое поэзия?[2] – спросила она игриво.

– Неужели не знаешь? Поэзия – это ты.

Они страстно поцеловались, совершенно забыв обо мне.

– Ты права, милая моя Аурора, – проронил отец, отстранившись на мгновение, – это был Беккер.

– Ладно, ладно. Ясно… – Я хотел, чтобы они прекратили нежничать.

– Поверь, эта книга защитит тебя.

– Защитит? От чего?

– От человеческой глупости.

Отец улыбнулся, глядя на мать. И взъерошил мне волосы, руке его более привычно писать мелом по доске, чем гладить меня.

В это мгновение кто-то постучал в дверь. Судя по тому, как отец с матерью переглянулись, это не предвещало ничего хорошего. Отец встал:

– Кто там?

– Антон, это Матиас. Открой.

Сколько я себя помнил, Матиас то и дело заходил в гости. Я толком не знал, как они познакомились с отцом, но по его внешности и манере выражаться можно было понять, что работает он не в университете. Иногда он приносил мне подарок – как правило, самодельную игрушку. Он был мастер на все руки, и я его любил, хотя мама в последнее время посматривала на него с неудовольствием – вероятно, потому, что он стал заходить намного чаще и задерживаться дольше. Матиас тяжело дышал. Голова у него была перевязана бинтом с большим красным пятном с одной стороны, на уровне уха. Я вздрогнул, увидев кровь.

– Что случилось?

– Чепуха.

– Чепуха? Ты весь в крови. Ну заходи.

– Нет. Некогда.

– Что такое?

– Нам уже пора.

– Сейчас?

– Сейчас.

– Но ведь… – отец оглядел нас, прежде чем продолжить, – ведь сегодня Рождество.

– Черт, Антон. Думаешь, я не знаю? Я только что оставил жену и девочек у тестя с тещей.

– Вот черт. Но посмотри на себя, Матиас. Тебе нужно…

– Сегодня ночью.

Эти слова, вероятно, значили что-то важное, потому что отец – необычное дело – замолчал.

– Вот черт… Я сейчас.

Он торопливо натянул пальто, взял перчатки, подошел к маме и молча поцеловал ее. В их взглядах было что-то такое, чего я раньше не видел. Все было не так, как когда он прощался, уходя на работу.

Матиас ждал у двери. Кровавое пятно расплывалось и становилось темнее. На лице Матиаса читалось какое-то беспокойство. А может, раскаяние? Стыд? Страх? Боль? Я не знаю. Заметив, что я наблюдаю за ним, он улыбнулся, подмигнул и, наставив на меня палец, как пистолет, сделал вид, будто стреляет. Он всегда так делал, и я всегда смеялся. Но тут я был заворожен ярко-алым пятном. Кровь закапала на пол, самодельная повязка промокла насквозь. Я даже подумал, что, может, у него нет уха. Не заметно было ни выпуклости, ни очертаний.

– Антон, пожалуйста, не уходи так. Что происходит?

Мама говорила шепотом, но я слышал ее четко и ясно. Может быть, даже Матиас разбирал что-то, стоя у двери.

– Лучше тебе не знать, Аурора. Но если я не вернусь…

– Что ты такое говоришь! Почему ты не вернешься? Антон… Антон…

Отец подошел ко мне. Взял книгу Неруды, которая так и лежала на столе, и вручил мне.

– Береги эту книгу, ладно? – улыбнулся он.

– Ты уходишь?

– Нужно кое-что сделать.

– Что именно?

– С Рождеством, сынок. Береги маму…

Когда я открыл рот, чтобы сказать “До свидания”, они с Матиасом уже вышли на улицу.

Никогда я не забуду молчание, воцарившееся в доме, после того как дверь закрылась. Словно стены говорили, что ничего уже не будет так, как прежде. Ничего.

Отец не вернулся ни в ту ночь, ни в две следующие. Мать готова была ждать его вечно, но теперь она вынуждена была позаботиться обо мне. Из окна мы видели, как несколько человек ворвались в дом напротив и вытащили всю семью Серра, включая Ремедиос, мою ровесницу. Такое случалось все чаще. Говоря об этих людях, мать прибегала к аббревиатурам, которые я не мог расшифровать, хотя слышал их уже больше года: НКТ, ПОУМ, ВСТ, ОСПК, ФАИ[3] и еще другие, которые я не запомнил. Как было их отличить? Да и была ли между ними разница?

Но разговоры – это одно, а видеть такое у себя прямо под окнами – совсем другое. По-видимому, накануне ночью соседи укрыли у себя нескольких священников. Сеньор Серра дал им одежду, чтобы они могли снять свои сутаны и попробовать скрыться. Всех вывели на улицу и расстреляли тут же. У той самой стены, где я играл с мячом.

Думаю, в тот момент я понял, что значит война. Но более всего меня поразило лицо матери. Ее ласковое выражение, мягкая улыбка… они исчезли навсегда. Мать как будто вдруг состарилась у меня на глазах. Уже с некоторых пор ее любезность стала несколько натянутой, а после случая с соседями она даже не пыталась притворяться. Возможно, она поняла, что не сможет спасти меня, просто ограждая от происходящего. А может, поняла, что надо бежать. За несколько минут она собрала немногие имевшиеся у нас ценности, и мы покинули наш дом и нашу жизнь. Я спросил ее, когда мы вернемся, но молчание уже стало ее любимым ответом.

Следующие дни были еще хуже. Аббревиатуры – неотличимые друг от друга – забрали то немногое, что у нас было. В военное время у каждого была своя правда, и одна не лучше другой. Все прятались за названиями своих организаций, но на деле были просто бандитами с Дикого Запада. Законченные мерзавцы. Они врывались в дома, угрожая оружием, и забирали все что хотели – “именем революции”, разумеется. Мать твердила, что мы не фашисты, но поскольку у нас не было доказательств, это ничего не меняло. “Тогда почему вы убегаете?” – говорили ей. Им было все равно. Оставалось радоваться, что нас не убили.