Джон Макдональд - Ужин со смертельным исходом

• Название: Ужин со смертельным исходом
• Автор: Джон Макдональд
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детектив
• Год: 2004
• ISBN: 5-9524-0601-7

Порок и преступление неразрывно связаны между собой, а за ними незримо идет безжалостная смерть.

Уилма Феррис с наслаждением ломает чужие судьбы и создает фальшивых гениев, не подозревая, что ее очередное `детище` несет угрозу ей самой.

---

Уилма разглядела мою значимость. И извлекла ее наружу. Так, чтобы люди показывали на меня, пытались заговаривать со мной и даже обращались ко мне «сэр».

Теперь я очень быстро изготовлю картины. Поначалу они уходили по четыре сотни долларов за штуку, потом по шестьсот пятьдесят, а теперь — по тысяче. Но одна треть достается Эвису. Не понимаю, что он такого делает, чтобы получать одну треть? Когда я его об этом спрашиваю, он начинает разглагольствовать насчет высокой арендной платы за галерею, стоимости упаковки, транспортировки и тому подобных вещах.

А началось это так. Я взял тюбики, выдавил неразведенные краски на ладони, потом совершил руками моющее движение и вытер их о холст. В первый раз перестарался с моющими движениями. Получилось серо, уж не знаю почему. Так что в дальнейшем перестал так усердствовать — краски остаются яркими, резкими, густо намазанными. А тогда я снова и снова переворачивал холст до тех пор, пока это не стало на что-то похоже, наконец маленькой кисточкой с черной краской довел картину до ума, придав ей окончательный вид. Та первая моя работа долго сохла, как я помню.

Теперь я спросил Уилму, зачем она это сделала.

Уилма так долго говорила.

Все были внизу, на причале, плавали в свете фонарей, а там, где находились мы, свет не горел. Мы свесили ноги с обрыва и сидели на аккуратно подстриженной зеленой траве, так что наши бедра и ноги соприкасались, как у друзей.

— Не понимаю, — сказал я.

— Это было такое пари, дорогой. Ну сколько тебе можно объяснять? Ты иногда милый, но, ей-богу, ужасно бестолковый. Почему мы заключили пари? Да потому что был спор, вот почему, — один из этих споров во время коктейля. Этот косный человек с большим самомнением сказал, что в массе своей люди обладают вкусом и проницательностью. Стал убеждать, что их не одурачишь. Я, конечно, ответила, что публика состоит из болванов, которым нравится то, на что им указывают. Он был под мухой. Достаточно под мухой, чтобы поспорить со мной на тысячу долларов, что у меня не получится подобрать кого-нибудь на улице и превратить его в художника. Или, по крайней мере, в то, что публика будет принимать за художника. Ну, я огляделась вокруг. Подумала, что будет забавнее, если я подыщу кого-нибудь посмазливее. И тут подвернулся ты, дорогой, за тем прилавком, в своей дурацкой шапочке и прямо-таки провонявший сексом. С гонораром Стиву Уинсану и деньгами, которые я потратила на тебя, дорогой, выигрыш обошелся мне почти в семь тысяч. Но это было восхитительно, ей-богу! Так что я просто говорю тебе, что концерт окончен. Вот и все.

— Но критики...

Ее голос зазвучал резче:

— Критики, которые хоть чего-нибудь стоят, считают, что ты — шут гороховый. Так оно и есть. А все стадо погналось за последним писком моды. Они не понимали этих выкрутасов, потому что никто на это не способен, а поскольку не могли их понять, говорили, что картины хороши, конечно же подталкиваемые в правильном направлении Стивом. Это создало шевеление, шевеление означало большую известность, а она — большие продажи. Я получила мою выигранную тысячу долларов более месяца тому назад. Бог мой, я не могла позволить тебе пытаться рисовать вещи, предметы, что-либо узнаваемое. Твои работы были бы инфантильными.

— Но ты говорила мне, Уилма... ты говорила, что я особенный. Ты же советовала мне быть...

— Самонадеянным. Конечно. Тебе нужно было отнестись к себе очень серьезно. Тогда и другие будут относиться к тебе так же. Тебе нужно было поверить в себя. Это была часть сценического замысла, дорогой. Боже милостивый, да если замухрышке без конца твердить, что она хорошенькая, девчонка начнет в это верить и даже станет лучше выглядеть. Людей можно лепить, как маисовые лепешки, придавая им определенную форму. Почти любую форму, какую тебе хочется.

— Я — хороший художник, — возразил я.

Она потрепала меня по колену.

— Бедный Гил! Нет, детка. Ты никакой не художник. Вообще никакой. Ты — здоровенный парень с мускулами, и ты хорошо провел время, ведь правда? А теперь конец спектаклю, детка. Все свободны. Возможно, Эвис сумеет сбыть еще кое-что, но через год никто и не вспомнит, кто ты такой. Если только ты не сможешь и дальше платить Стиву гонорары, но я прекрасно знаю, что не сможешь, потому что не скопил ни цента. А я конечно же не собираюсь и дальше этим заниматься.

— Ты нужна мне, — сказал я. — Мне нужно приходить к тебе и разговаривать с тобой. У меня начинает уходить почва из-под ног, когда...

Она убрала свою руку.

— Да послушай же! Ну как можно быть таким бестолковым? Это была хохма. Дошло? Уилма развлекалась. И ты тоже. А теперь Уилме это наскучило — и ты и хохма. Мне просто не интересно в твоем обществе, Гил. Ты не умеешь поддержать разговор, и манеры у тебя неважные, ты только все ходишь, красуешься и поигрываешь мускулами. Я сбрасываю тебя с моей шеи. Если ты не дурак, то найдешь приятный, чистенький прилавок, встанешь за него, наденешь мартышечью шляпу и начнешь подавать сыр на ржаном хлебе.

Уилма ушла. Потом я увидел ее внизу, на причале. Она смеялась со Стивом. Они смеялись надо мной. Я это знал. Я был ничем, они сделали из меня что-то, а теперь снова превращали в ничто. Я сидел опустошенный. Я был словно фигура, которую можно сделать, изогнув проволочные вешалки для пальто так, чтобы они повторили очертания человека. Сквозь меня можно было смотреть и видеть звезды, огни, все остальное. Даже звуки проходили сквозь меня, даже легкий бриз, дувший там наверху, где я сидел.

Но потом в самой середине этой проволоки начала расти та маленькая штучка. Круглая, прочная и блестящая. Она все росла и росла, пока не заполнила всю проволоку. Тогда я снова стал самим собой и мне захотелось громко рассмеяться. Самой лучшей шуткой будет та, которую я сыграю с ней.

Сестра Элизабет повесила мой рисунок на пробковый стенд. Прикрепила на плотную белую бумагу четырьмя желтыми чертежными кнопками, по одной в каждом уголке. Я там вырисовал каждый листок. На это ушли долгие часы. Каждый маленький листик имел пять кончиков. Однажды рисунок куда-то исчез. Я спросил, куда он подевался, но никто не знал, что с ним случилось. Я хотел сделать его заново, но не было времени, потому что тогда мы разбивали сад. Я ненавидел этот сад. Я работал весь день, раздавливая пальцами каждое семечко перед тем, как положить его в ямку, которую выкапывал палкой. Там ничего не выросло.

Уилма думала, что сделала меня. Я сам себя сделал. Но видел опасность даже в этом. Опасно, если она проболтается. Станет смеяться над этим. И другие станут смеяться. Вот так, как они смеялись там, внизу. Я не мог этого допустить. Не мог этого позволить.

Я встал и почувствовал себя высоким. Почувствовал, будто мои плечи упираются в небо. Оглянулся вокруг. Тусклые отблески света падали на молотки для крокета, на полосатые колышки. Я подошел туда, и у меня было такое ощущение, будто мое тело сделано из кожи и пружин и не знает устали. Я потянул колышек из земли. Это была твердая древесина, с полосами, нарисованными яркой краской, а на ее конце, уходящем в землю, надет медный наконечник с острием.

Древесина была твердая. Я держал колышек обеими руками, прижимая к груди. И медленно наращивал усилия. У меня даже похрустывало в плечах. Мускулы рук поскрипывали. Горло сдавило, мир померк, а ладони обжигало болью. Это должно было произойти, а иначе ничего не будет.

Наконец твердый кленовый колышек издал слабый хруст, обломился, а я упал на колени, внезапно обессилевший, со звоном в ушах, со жжением в глубине легких. В левой руке я держал перевернутый медный наконечник с прикрепленными к нему четырьмя-пятью дюймами отполированного дерева. Встав, я отбросил за спину то, что осталось от колышка, услышал, как оно покатилось по гравию. Короткий конец я засунул за резинку плавок. Медь холодила живот.

Колышек сломался, и я был сильным, важным и понятным себе. Снова цельным и значимым. Я спустился к ним. Смех весело плескался у меня в груди, словно какие-то маленькие разжиженные серебристые частицы, будто разлитая ртуть. Я затесался среди них. Это было важно — то, что я спустился с возвышенности. Сестра Элизабет читала нам мифы про обитателей Олимпа, которые, забавы ради, холодно и без сострадания, могли спуститься вниз, чтобы поиграть среди смертных, скрывая божественность, пряча свою блестящую исключительность так, как у меня сейчас был спрятан от них этот полосатый кусок дерева с медным колпачком. Спрятан, потому что служил доказательством силы, о которой они не могли знать, а если бы я выставил его напоказ, они посмотрели бы на меня слишком понимающе и устыдились бы. Я был благодарен Уилме, потому что она сделала необходимым пройти испытание силы, последнюю проверку.

Я плавал вместе с ними, стараясь не потерять символ. Мне было достаточно знать, что он там. И я обнаружил, что могу разговаривать с ними хитро, так, чтобы они ни о чем не догадались. Это меня порадовало.