Розалин Майлз - Незаконнорожденная

• Название: Незаконнорожденная
• Автор: Розалин Майлз
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 0-330-30-977-3,5-7027-0196-8

Роман написан в форме мемуаров английской королевы Елизаветы Первой, правившей в 1558-1603 гг. Долгая, полная приключений жизнь позади. Королева вспоминает дворцовые интриги и религиозные войны, которые одних ее сподвижников привели к вершинам власти, а других — на эшафот. Она пишет о своем отце, короле Генрихе VIII, убийце ее матери; о двоюродной сестре Марии Стюарт, павшей жертвой в борьбе за престол; о себе самой — забитой девочке, превратившейся в великую правительницу…

---

И при всем своем всемогуществе, Он, подобно ярмарочному шуту, не считает зазорным повторить добрую шутку и дважды, и трижды. И вот, три Марии в жизни Генриха, как у подножия Креста. И каждой — своя доля горечи.

Сесил ушел, отказавшись от ужина, Парри, начавшая было квохтать о нарядах, получила нагоняй и приказ укладывать вещи, а я вышла из королевиных покоев только в сопровождении Эшли и двух пажей. Сказать по правде, я не знала, куда идти, но направила стопы на закат, словно застигнутая тьмою паломница, чтобы идти, пока не подогнутся колени.

Мой отец и Мария Болейн.

Она была красавица, сестра моей матери, — об этом как-то говорила Кэт, — пышная и белокурая. Они с темноволосой Анной составляли пикантный контраст — одна дебелая, словно молочный сыр, другая — огонь и воздух. Мария вышла за сельского помещика, доверенного слугу короля, Вильяма Кэри, он потом умер от чумы, а она, как все, замаранные родством с Анной, никогда не показывалась при дворе. От мужа у нее было двое детей. Генри и Кэт. Потом она умерла, Генри женился, Кэт вышла замуж, и пути наши никогда больше не пересекались.

А что я на самом деле знаю об этой далекой, давно умершей тетке? О тех чарах, которыми она когда-то приворожила моего отца?

Разумеется, для меня не было секретом, что он заводил шашни. Задолго до моего рождения — например, с Бесси Блант, дочерью Шропширского помещика, спелой, как первая земляника; король заприметил ее, когда Екатерина Арагонская очередной раз была на сносях. В довершение королевиных мук ровно через девять месяцев Бесси Блант разрешилась крепким мальчишкой, Генри Фитцроем. Вот уж кто был в полном смысле этого слова незаконнорожденный! Однако, хотя отец и сделал его герцогом Ричмондом, юный Генри не успел насладиться своим титулом, поскольку умер на восемнадцатом году жизни.

Но сестра моей матери! Сесил не оговорился: мистрис Мария обучалась постельному ремеслу при французском дворе, где Его Галльское Величество знавал ее как «английскую кобылку». И хотя Мария ублажала на своем ложе двух королей да еще и тешилась со множеством особ более низкого звания, никто, как заверил меня Сесил, не называл ее потаскухой. Ведь она была хорошего рода, благородного происхождения и еще более благородных устремлений. Ее мать — фрейлина Екатерины Арагонской, отец — один из первых лордов на крестинах принцессы Марии.

И пусть его прадед был всего лишь богатым лондонским купцом и торговал шелком. Что с того? «Золотые перья украсят любого ухажера, — говорил он сыновьям. — Летите повыше!»

Окрыленный этим напутствием, его внук посватался к старшей Говард, дочери герцога Норфолка, и не встретил отказа. В соответствии со своим знатным происхождением Мария была принята при французском дворе и стала фрейлиной французской королевы.

А с ней и младшая сестра, Анна.

Анна Болейн.

Моя мать. Как странно было слышать эти слова после стольких лет молчания. У меня не было матери. Я повторяла эти слова, пробуя их на язык. И чувствовала один привкус — привкус смерти.

Медвяная вечерняя теплота растаяла в воздухе, от реки тянуло промозглым туманом. Но у меня не хватало сил повернуть к дому, и я прибавила шагу.

О, Господи — впервые в жизни во мне родились нечистые мысли. Король, мой отец, взял мою тетку Марию из постели своего брата-короля, а потом переспал с ее младшей сестрой. Я читала о подобных вещах — у римского историка Светония, например когда он описывает разнузданные нравы цезарей. Неужто отцу нравилось делить женщину, словно коня или плащ? Говорят, это нравится мужчинам. Или это такое удовольствие — спать с двумя сестрами, сперва со старшей (Марией, белокурой, пышной, податливой), потом с младшей (яростной, темноволосой, страстной)?

И я считала эти мысли грязными.

Когда девчонкой я была неопытной, незрелой, с неразбуженными чувствами, подумать только, как я тогда рассуждала! Доживи Генрих до моих дней, увидь он, что привозят из заморских краев мои моряки, чего бы он пожелал, дабы распалить свою похоть и ублажить свою плоть ?

Одну черную девку и одну белую ?

Тройняшек-девственниц ?

Чудовищно сросшихся сиамских близнецов ?

Довольно!

Я жалко цеплялась за слова Сесила. Венчанный муж блудит не ради собственного удовольствия. Королевские совокупления направляются свыше. Господь руководил Генрихом, когда тот оставил старую жену, Екатерину, и добивался новой, Анны. Господь открыл своему наместнику на земле Via, Veritas, Vita — путь, истину, жизнь.

Что еще?

Многое.

По крайней мере, в этот ужасный день Сесил открыл мне, что моя мать, Анна Болейн, не была развратницей. Будь она вроде Марии, удовольствуйся она ролью королевской наложницы, согласись по его первому слову оголять полные грудки, раздвигать пухлые ножки или поднимать округлый задок королю на десерт, она бы через год приелась своему властелину, вышла замуж за какого-нибудь услужливого придворного, из тех, кто не гнушается хозяйскими объедками, стала бы, как Мария, честной женщиной и почтенной матроной и дожила бы до преклонных лет.

Она бы не умерла.

А я — не появилась на свет.

И не шагала бы сейчас вдоль реки вне себя от злобы и возмущения. Против отца. Против того, что он сделал.

Пора было идти домой. Близилась ночь, дальнейшая прогулка грозила нездоровьем. На другом берегу сидели в гнезде два лебедя, два изящных серебристых силуэта поблескивали в сгущающихся сумерках. Я помнила их гадкими птенцами, когда они передвигались враскачку и хлопали крыльями, словно чистильщики улиц в бурых ученических куртках. Как быстро они выросли! Как быстро растем мы все!

— Миледи! — Эшли догнал меня и тронул за рукав. Он без слов кивнул на дорогу, по которой приближались люди, — до нас уже доносились звуки дружеской возни и звонкий мужской гогот. — Соблаговолите повернуть назад?

Эшли был, разумеется, прав. Не пристало королевской дочери в темноте встречаться с ватагой придворных кутил. Однако, даже припусти я бегом, в тугом корсаже, в тяжелой робе и бесчисленных юбках мне все равно не скрыться. Лучше уж, раз встречи не избежать, встретиться лицом к лицу.

— Вперед, сударь!

Эшли лучше жены умел скрывать неудовольствие. Он просто кивнул и, подав знак пажам, отступил на шаг.

С каждой минутой становилось все темнее. Развеселая компания быстро приближалась.

— Чума на вас, посторонитесь, чуть в Темзу меня не столкнули!

— А что, может, тебя искупать?

— Прочь! Не напирай! — Шум мальчишеской возни, раскаты мужского хохота. — Эй, Джон! Посвети сюда, дороги не видать!

— Сейчас, сэр!

Блеснул фонарь, вырвав из темноты три лица, четко очерченных в свете дрожащего фитиля. Дальше неясно вырисовывалась толпа слуг: можно было угадать ливреи, остальное терялось во мраке. Всех троих я нередко встречала при дворе — это были юный Уайет, обычно очень бледный, а сейчас раскрасневшийся, еще смеющийся после шуточной потасовки с широкоплечим, мужественным рыцарем по имени Пикеринг, а между ними молчаливый, отрешенный, с потемневшим, будто от скрытой тоски ангельским лицом…

Кому ж это быть, как не лорду Серрею? Фонарь, высветивший их лица, озарил и мое. После всего, что мне пришлось в себе обуздать за прошедшее с ухода Сесила время, сделать бесстрастное лицо оказалось сущим пустяком.

— Милорды.

Пикеринг поклонился, как-то странно сверкнув глазами.

— Вы поздно прогуливаетесь, леди Елизавета.

— Как и вы, сэр.

Уайет хохотнул и взмахнул шляпой.

— Но мы веселились, мадам, а вы прогуливаетесь в одиночестве.

Я не удержалась и взглянула на Серрея.

— Милорд Серрей выглядит сегодня отнюдь не веселым.

Уайет расхохотался и пьяно вытаращился на Серрея.

— Мадам, он почитает себя оскорбленным. Старая сводня до нашего прихода отправила его любезную потаскушку с другим. На обратном пути он только и вымолвил: «Не ждал, что они посмеют так оскорбить принца».

— Молчи, болван, пока тебе кишки не выпустили!

С этими словами милорд потянулся к эфесу шпаги. Никогда я не видела его в таком гневе.

— Том, придержи язык. — Пикеринг грубо хлопнул Уайета по плечу, словно лев, утихомиривающий расходившегося львенка. Потом поклонился, в глазах его блеснула настороженность. — Простите его, мадам, он немного перебрал на нашей дружеской пирушке, и, поверьте, леди, не в притоне греха, не среди непотребных женщин, а в таверне, где милорда знают и чтут. Милорд, — кивнул он в сторону Серрея, который по-прежнему стоял, угрожающий, напряженный, как струна, — милорд озабочен важными государственными делами…

— Которыми отнюдь не следует тревожить принцессу, Пикеринг.

Серрей выступил в освещенный фонарем круг. Глаза его сейчас были агатовыми — не янтарными, не цвета выдержанного хереса; его густые кудри лучились в дрожащем свете, его улыбка притягивала меня, манила в заколдованный круг, как адамант притягивает железо.