Розалин Майлз - Глориана

• Название: Глориана
• Автор: Розалин Майлз
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 0-330-30-977-3,5-7027-0196-8

Королева Англии Елизавета Первая продолжает вспоминать свою бурную жизнь, в которой были и блестящие победы, и горькие поражения. Не скрывает она и потаенные стороны королевского бытия. Она была страстной женщиной, но умела сдерживать свой темперамент. Она любила, но те, кто удостаивались ее любви, либо предавали Елизавету, либо приносились ею в жертву государственными интересами.

Но главное в романе — размышления королевы о том, какой ценой достается власть и стоит ли платить за нее такую цену…

---

Долгий, как жизнь…

…как смерть…

Он вздрогнул, словно жеребенок, отпрянул, уставился на меня, чувства молниеносно сменялись на его лице. И вдруг я увидела мальчика, того самого, что вырвался из моих объятий двадцать лет назад, в нашу встречу у Берли.

Любой ребенок назвал бы меня тогда старой — накрашенную, в морщинах, ничуть не более желанную, чем Медуза Горгона или древняя королева змей.

Что он подумал сейчас?

Мне все равно.

Я получила, свой поцелуй, поцелуй Пуды, горький и сладкий, ведь за, дверьми стояла стража, чтобы его взять. Но поцелуй, которого я желала, — поцелуй, которого я заслужила.

Бери что хочешь и плати за это, говорит Бог.

Женщина Елизавета свое получила. Теперь дело за королевой.

— Стража!

Его допрашивал Тайный совет, все, кто был со мной, и все, кого удалось в спешке собрать, — Роберт и Говард, Бакхерст и лорд-хранитель печати, молодой Ноллис и молодой Кобем.

— И хотя допрос длился пять часов. Ваше Величество, решение приняли меньше чем в пять минут, — доложил Роберт.

Роберт никогда не носит ароматического шарика и не душит волос; когда он входит, от него никогда не пахнет мужчиной. С чего бы это? Я закрыла глаза.

— И?..

Я не хотела слышать ответ.

— Выяснилось лишь то, что было известно и ранее. Однако милорд Эссекс не объяснил своих действий и не представил оправданий. Даже за малейший из его проступков кара — смерть.

Вряд ли остается другой путь, кроме как немедля заключить его в тюрьму и сразу судить.

Я набрала в грудь воздуха:

— Больше ничего не известно?

Роберт сделал паузу, потом сказал со старательным нажимом:

— Ничего больше не выяснилось, никаких новых признаний не получено. Однако переговоры с ирландским бунтовщиком так и не получили объяснения.

Я сухо рассмеялась:

— Однако это уже не такая и загадка, сэр Роберт. Если мой лорд не замышлял низложить меня и захватить трон, если он не в сговоре с нашими внешними врагами, то с кем же?

Роберт притворился, что раздумывает.

— Верно, госпожа, он мог помышлять о том, кто, возможно, унаследует ваш трон. Однако согласно завещанию вашего покойного батюшки вмешиваться в дела престолонаследования само по себе измена.

Измена — рассуждать о том, кто меня сменит?

Измена — думать о последнем из Тюдоров, короле, более известном как Стюарт, о молодом Якове, говорить о нем с Тироном?

Уверена, они все о нем думают, ведут с ним переговоры, состоят в тайной переписке. Как королева на пороге библейских семидесяти лет, я не могла бы уважать человека, который не заглядывает вперед, не взвешивает возможности, да, и не старается подстелить соломку!

Наши взгляды встретились. Очи Роберта были чисты, как омут, точь-в-точь у его отца, когда тот особенно лукавил.

— Да, милорд секретарь, — сказала я с недрогнувшим литром, — надеюсь, что всякому, кто участвует в таких изменнических сношениях, достанет ума и сноровки сохранять их в тайне.

Я смотрела на Роберта в упор, но он выдержал мой взгляд.

— Безусловно, мадам, — согласился он. — В противном случае такой человек не годился бы в советники кошке, не имел бы права жить, тем паче — жить и служить Глориане, такой, как Ваше Величество.

Я кивнула:

— Совершенно верно.

Роберт заколебался:

— Так что же делать с милордом?

Действительно, что?

Бросить в тюрьму — разумеется, однако, пока я в силах этому помешать, его не казнят!

Сколько ни возмущались Говард и Рели, сколько ни писал мне Фрэнсис Бэкон (бывший протеже и соратник моего лорда, державшийся за него, покуда тот, словно Икар, не подлетел слишком близко к солнцу, после чего люди поумнее поспешили отыскать покровителей в других сферах), я не могла лишить его жизни.

— Ваше Величество, назовите мне хоть одну причину, по которой этот негодяй не достоин смерти! — взывал Рели.

Я не могла назвать ни одной, кроме твердого убеждения, что он не совершил измены, не злоумышлял против моей короны. Да, он по-детски тщеславен и бесконечно обидчив, но совершенно не опасен, разве что для моей гордости. Он оскорбил меня лично, но угрозы державе не было. Опрометчивость его поступков доказывала, на мой взгляд, что он не в себе. И впрямь, недуг, тлевший в нем со дня приезда в Ирландию, разыгрался не на, шутку. Заключенный в Йорк-хауз, он слег с болезнью настолько тяжелой, что все удивлялись, как он вообще добрался до Англии живым.

Дьяволовой задницей называют Ирландию — даже дизентерия там хуже, чем где-либо еще.

Господи, не дай ему умереть, как умер его отец!

Он находится между жизнью и смертью, не ведая, что творится в мире и какое ему готовится наказание. Мне показалось излишним издавать королевский указ, подтверждающий его арест, воспрещающий ему занимать государственные посты, являться ко двору и приближаться к моей особе ближе чем на двадцать миль, когда у него сил меньше, чем у самого слабого в помете суточного поросенка, и, подобно этому жалкому существу, он не в силах даже открыть глаза.

Суждено ли ему было умереть?

Господь так не считал.

Однако что-то умерло. Ибо тем поцелуем я с ним попрощалась, и лорд, которого я любила, для меня умер.

Однако не для него самого. В те дни, когда год катился к Рождеству Христову, раскручивая маховик следующего столетия, и весь мир, затаив дыхание, молился о наступлении новой эры, когда в 1600 году обновлялся век, мой лорд, подобно Лазарю, воскрес. Но что такое жизнь без любви, занятий, общества? А особенно без денег — теперь, когда мои щедроты и его кошельки истощились, кредиторы слетелись, словно стервятники на раненого зверя. Запертый в Йорк-хаузе, мой лорд гнил без употребления, а мир шел вперед без него. Я мечтала его отпустить — нужно быть извергом, чтобы держать такую птичку в клетке. Ведь простил же Господь блудного сына! Однако меня и так бранили за опасную снисходительность, и едва ли хоть один из моих лордов не обрадовался бы, увидев его в гробу, и не побежал бы босиком, приплясывая, за его катафалком.

И все же я пыталась! Словно нежная мать, я не оставляла надежды, что непутевый отпрыск наконец исправится.

Подходящее поручение, чтобы испытать одного из моих юных лордов — того, кто никогда не был его врагом и может еще стать другом.

— Передайте моему лорду в любезных выражениях следующее. Если он хотя бы выкажет раскаяние, проявит искреннее сожаление, если он решится служить мне, как я сочту нужным…

— Будет исполнено, Ваше Величество!

Юный Вильям Ноллис, раскрасневшийся от спешки, вернулся из Эссекс-хауза раньше, чем, я думала, он ушел. Я протянула ему руку для поцелуя:

— Ну, что он сказал?

Он замялся, изменился в лице, смущенно прошелся по комнате:

— Ручаюсь, милорд не в себе, и телом, и духом! Когда я пришел…

— Что он сказал?!

Ноллис упал на одно колено.

— Простите меня, мадам, — воззвал он. — Не вините за грубость его языка!

— Говорите!

Он пробормотал так тихо, что я еле разобрала слова:

— Ваше Величество, милорд Эссекс сказал:

Клянусь Богом, ее условия так же кривы, как и ее стан!»

Я улыбнулась. Почти так же кривы, мой сладкий лорд, как ваш бедный заблудший дух. Взглянула на обмершего от ужаса Ноллиса и ободряюще хохотнула:

— Ладно, сэр, посмотрим, может быть, кривая старая черепаха еще обгонит молодого зайца! Благодарю за услугу…

Жаль моего бедного лорда! Вместе с благоразумием он утратил теперь и ясность рассудка.

— Он просыпается по ночам. Ваше Величество, и страшно кричит во сне, — докладывал человек, чьему надзору я его поручила. — Трепещет за свою жизнь и ругает сэра Роберта Сесила виновником своих бед!

Господи, за что? Как мой лорд, рожденный любимцем природы и королем меж людей, отмеченный ростом, статью, лицом, мог так забыться, чтобы ревновать к горбуну, бедному пигмею, выброшенному на свет недоделанным, уродцу, чью тень облаивает каждая собака!

Ради его душевного и телесного здоровья я разрешила моему лорду вернуться в собственный дом на набережной.

— Пусть остается под надзором моих тайных советников! — предупредила я Бакхерста. — Однако я позволяю ему получать и отправлять письма, принимать гостей и начинать жизнь снова, покуда он никому не причиняет вреда.

Воспользуется ли он этим шансом, этой отсрочкой? На следующий же день, как я и ожидала, от него пришло первое письмо. Я, словно школьница, спрятала его на груди, под корсажем, и на весенней пойме у Ричмонд-парка, когда моя свита прогуливалась в отдалении, дрожащими руками развернула пергамент:

Сладчайшая королева!

Вашему всеведущему Величеству известно, что через неделю истекает срок моего откупа на продажу в Англии сладких вин. Без него я не смогу содержать себя, оплачивать кредиторов или держать голову прямо, как самый жалкий из людей.

Если б я мог рассчитывать на милостивое продление…»