Фредерик Марриет - Морской офицер Франк Мильдмей

• Название: Морской офицер Франк Мильдмей
• Автор: Фредерик Марриет
• Издательство: Logos
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-87288-007-3

Капитан Марриэт (псевд. Фредерика Марриэта, 1792 — 1848 гг.) получил известность как автор так называемого морского романа. Марриэт был моряком, участвовал в сражениях, прекрасно знал морской быт. Роман «Морской офицер Франк Мильдмей», вышедший в свет в 1829 г., стал первым литературным опытом автора. Герой романа поступает на флот и проходит все стадии морской службы, сопровождающейся необычайными приключениями. В романе живо и интересно описаны порядки морской жизни, нравы судовой команды и ее главных представителей. В нем удачно соединены достоверность и увлекательный романтический вымысел.

---

— Довольно скор на ответ, — сказал высокий капитан. — Я полагаю, что этот молодец главный оратор на кубрике. С кем бы служили, сэр?

Я сказал ему имена разных капитанов, с которыми служил, в особенности лорда Эдуарда.

— О, этого уж довольно; вы должны быть молодцом, если служили с лордом Эдуардом.

Я понял завистливый и саркастический тон, с каким произнесены были эти слова, и потому приготовился к трудной компании, будучи совершенно уверен, что этот человек, не бывший моряком, почтет себя счастливым, если провалит одного из мичманов лорда Эдуарда. Мне задавали многие задачи, которые я решал скоро. Они рассматривали мои навигационные журналы и аттестации, видимо, с гораздо большею строгостью и потом сделали один вопрос из высших частей математики. Я также решил его, но заметил, что они не обращали никакого внимания на мои знания. Маленький, сухощавый капитан, казалось, огорчился еще, что не мог сыскать у меня ошибки. Трудная задача из сферической тригонометрии лежала перед ними, тщательно списанная, и вывод был ясно означен в конце; но его, разумеется, мне не позволили видеть.

Я скоро решил ее; они сравнили мой вывод с тем, который был для них приготовлен, и, нашедши несходство, сказали мне, что я ошибся. Не смутившись, но весьма внимательно рассмотревши свою работу, я отвечал им, что не могу открыть ошибки и в состоянии доказать верность моего вывода объяснением, по Канону, по Гунтеру или посредством чертежа.

— Мне кажется, вы считаете себя весьма сведущим человеком, — сказал маленький толстый капитан.

— Второй Эвклид! — возразил высокий капитан. — Скажите мне, сударь, знаете ли вы, что значит Pons Asinorum?

— Мост ослов, сэр, — отвечал я с улыбкой, глядя ему прямо в лицо.

Я ясно увидел тогда, что маленький толстый капитан никогда прежде не слышал об Ослином Мосте и поэтому полагал, что я насмехался над высоким капитаном, который всю жизнь свою, как мы говорим «терся при порте», слышал когда-то о Pons Asinorum, но не знал этой Эвклидовой задачи, и каким образом она применена к навигации. Толстый капитан начал смеяться осиплым голосом, говоря:

— Мне кажется, он порядком отделывает вас; вам бы лучше оставить его в покое. Он сейчас приведет вас в замешательство.

Обожженный таким замечанием товарища, высокий капитан налег на свою дородность, упорно настаивал, что последний мой ответ был не удовлетворителен, и поклялся до тех пор не подписывать моего экзаменационного листа, покуда я не решу ему задачи.

Я настаивал на своем: оба вывода были опять сравнены, и уже порешили было меня отправить с носом, как вдруг, к изумлению экзаменаторов, ошибка была найдена в их выводе. Толстый капитан, будучи доброжелательным человеком, усердно смеялся; а другие два посматривали глупо и с большим неудовольствием.

— Мост ослов, сэр, — отвечал я с улыбкой, глядя ему в глаза, — теперь встаньте, и мы посмотрим, как будете вы управляться с кораблем.

Предположено было, что корабль стоит на стапелях, потом спущен на воду; я назначен был на него за старшего лейтенанта, и мне велено приготовить его к походу. Я ввел его в док, смотрел, когда обшивали медью; подвел его под краны и поставил мачты; потом подтянулся у балластной пристани и погрузил чугунный балласт и бочки; привел к блокшипу, или кораблю, откуда получают материалы; оснастил его совершенно; привязал паруса, поставил пушки, поднял все принадлежности и провизию; донес о его готовности; поднял лоцманский флаг; вышел из порта, и должен был входить с ним в другие порты, означая и называя мели и опасные места Портсмута, Плимута, Фальмута, Доунсов, Ярмутских Рейдов и даже до Шотландии.

Но крутой служака и высокий капитан не прощали мне того, что я был прав в решении задачи, и продолжали экзаменовать меня. Они ставили мой корабль во всевозможные опасности, в таком бесконечном разнообразии представляющиеся на поприще морской жизни. Я ставил и убирал каждый парус, от трюмселей до триселя. Мачты мои были сбиты; я соорудил фальшивый, поставил опять паруса и только что благополучно хотел войти в порт, как маленький крутой служака вздумал весьма жестоко поступить с моим кораблем. Он потащил его в темную ночь при урагане на пустынный подветренный берег, предоставляя мне избавить его из этого отчаянного положения. Я отвечал ему, что если меня начнет нести, и место позволит встать на якорь, то я стану и после того буду ожидать своей участи; но если же якорей бросить нельзя, то ни он и никто другой не может спасти корабля, без перемены ветра, или особенной помощи Провидения. Это не удовлетворило Старого Чилийского Уксуса. Я увидел, что меня прижимают, и экзамен будет иметь горестный конец для моих надежд, а потому сделался равнодушен; устал об бесконечных вопросов и задач и на свое счастие, по мнению высокого капитана, ошибся. Я отвечал в то время на один из тех вопросов, о которых часто спорят: то есть, когда у вас обстенит совершенно все паруса, должны ли вы положить руль шлаг или два под ветер, или держать его прямо? Я предпочел последнее средство; но высокий капитан настаивал на первом и представлял свои доказательства. Видя, что со мной начали рассуждать, я приспустил флаг и поблагодарил его за совет, которому, говорил я, непременно последую при первом случае; но сказал это не потому, чтоб был в этом убежден, ибо впоследствии нашел совет несправедливым. Между тем наружное мое признание польстило его самолюбию, и он принял мою сторону. Он оскалил зубы с мертвецкой улыбкой и, обратившись к другим капитанам, спросим, довольны ли они?

Вопрос этот, подобно удару аукционного молотка, положил конец всем спорам, потому что капитаны в таких случаях никогда не противоречат друг другу. Мне сказали, что мой экзаменный лист будет подписан. Уходя, я сделал самый низкий поклон и, возвращаясь в «овчарню», рассуждал, что едва не потерял своего производства, оскорбивши их самолюбие; а польстивши ему, оставил за собой поле сражения. Так-то идет все на свете; и с первых дней моей юности мне суждено было укрепляться и совершенствоваться во всякого рода пороках, от пагубных примеров старших.

Я бы мог быть гораздо легче проэкзаменованным за границей. Мне очень памятно, как в один прекрасный день мы находились в море, в Вест-Индии; шлюпка была спущена на воду и послана с одним молодым мичманом (не совсем еще выслужившим свой срок, и которого возраст и наружность могли ручаться за все другое, кроме сведений) на корабль, бывший тогда с нами. Чрез четверть часа он возвратился с свидетельством к производству.

Мы все удивлялись и спрашивали его, какие задавали ему вопросы. Он отвечал, что никаких, за исключением вопросов о здоровье его батюшки и матушки и о том, не угодно ли ему портвейну или белого вина с водой.

— Когда я уезжал, — прибавил мичман, — один из капитанов просил меня засвидетельствовать нижайшее его почтение лорду и леди Г., приказал заколоть и ощипать индейку и положить ко мне в шлюпку, и пожелал счастливого успеха.

Этот мальчик был вскоре произведен в пост-капитаны29, но, по счастию для службы, умер на пути в Англию.

Конечно, была маленькая разница между его экзаменом и моим; но когда он кончился, то я радовался строгости моих притеснителей. Честолюбие, мое возлюбленное честолюбие было польщено торжеством моих познаний, и, обтерев пот со лба, я начал рассказывать о трудностях экзамена и успехе моем с таким самодовольствием, которое в другом человеке, сам назвал бы величайшим тщеславием. Следствием моего долгого экзамена, продолжавшегося полтора часа, было одно весьма доброе дело: капитаны задавали всем остальным мичманам весьма мало вопросов и признали достойными производства; таким образом пострадали только несчастные, попавшиеся первыми на острие утреннего усердия экзаменаторов, хотя между срезавшимися были молодые люди, более сведущие, чем большая часть тех, которые вышли с распущенным флагом.

Одно обстоятельство, случившееся после экзамена, рассмешило меня. Когда капитаны вышли наверх, маленький Чилийский Уксус подозвал меня к себе и спросил, не родственник ли я мистеру N… ? — Я отвечал, что он мне дядя.

— Ах, Боже мой, сэр, да он мой задушевный приятель! Зачем же не сказали вы мне, что вы его племянник?

Я отвечал с притворным смирением, весьма близким к наглости, что не мог видеть по его лицу, знаком ли он с моим дядей, и даже, зная это, считал бы неприличным напоминать ему в такое время, потому что не только поселил бы недоверчивость к моим знаниям, но заставил бы также других подозревать его самого в пристрастии и желании уклониться от прямого исполнения долга, и что поэтому он мог принять такое напоминание за личное оскорбление.

— Все это очень хорошо и очень справедливо, — сказал ветеран, — но когда будете вы иметь на плечах своих голову постарее и познакомитесь несколько побольше с службою, то научитесь полагаться по крайней мере столько же и на приятелей, сколько на свои достоинства. Поверьте мне, что если бы вы могли сделаться двоюродным братом старому адмиралтейскому коту, то увидели бы тогда, до какой степени это послужило бы в вашу пользу. Но теперь уже все прошло и кончено. Поклонитесь от меня вашему дядюшке и скажите ему, что вы экзаменовались самым беспристрастным и похвальным для вас образом.