Саймон Магинн - Овцы

• Название: Овцы
• Автор: Саймон Магинн
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1991
• ISBN: 5-17-004975-7

Смерть издревле реет над открытыми всем ветрам равнинами Уэльса. И древние домены Смерти остаются в ее владении и теперь. Пока еще — неявно. Пока еще — незаметно. Пока еще... Ненадолго... Потому что в старинной валлийской усадьбе уже обнаружены странныекости, захороненные много лет назад... Потому что молодая художница уже захлебывается в пучине безумия, и работы ее начинают обращаться во что-то очень странное... Потому что маленький мальчик уже балансирует на грани между миром реальным и миром ирреальным — миром странным, погибельным, темным... И все отчаяннее, все жалобнее, все безнадежнее блеют в ветреной ночи всезнающие овцы...

---

Саймон Магинн Овцы

1. Утопленница

Это слово звенело в голове. Маленькая девочка тонула в море. Он стоял на вершине холма и наблюдал за тем, как женщина пытается удержаться и удержать своего ребенка над поверхностью воды. От его внимания не ускользнуло то, что море было достаточно спокойным. Наверняка ей удастся добраться до берега. По крайней мере сама женщина это, конечно, понимала. Он подумал, что она совсем недалеко от того места, где уже может упереться в дно ногами. Женщина билась и вертелась, словно морское чудовище; девочка пинала ее ногами, визжала и царапалась. Надо будет объяснить ей, что нельзя так вести себя с матерью. Женщина открыла рот и, прежде чем вода успела захлестнуть его, выкрикнула его имя:

— Джеймс!

Звук не сразу достиг его ушей, казалось, он будто завис в воздухе. Нет, подумал он, настала пора ей научиться твердо стоять на земле обеими ногами. Потом он сообразил, что вряд ли она может стоять там, в воде, и снисходительно хихикнул. Порой она так непрактична, так эмоциональна. Все, что ей нужно сейчас сделать, — это перестать орать и вытащить ребенка из воды. Будь я на ее месте, я бы закинул девочку на плечо — тогда можно было бы грести одной рукой. Почему она не делает этого?

— Джеймс! Умоляю тебя!

Ну вот, подумал он, глядя на то, как девочка показалась над водой последний раз, теперь обмякшая и спокойная. Ну вот. По крайней мере у нас есть еще один ребенок. Он обернулся и посмотрел на стоявшего за спиной мальчика, который улыбался и что-то лепетал о костях.

Он проснулся. Его саваном окружала тьма. Подушка промокла. Сердце отчаянно билось. Он сел и уставился в пространство перед собой. Теплые слезы катились по подбородку. Он попытался откашляться, но в результате всхлипнул и чуть не потерял сознание. Его затошнило. Он встал с кровати и пошел в ванную. Громкий и успокаивающий щелчок выключателя. Дергаешь за шнурок — и включается свет. Ну почему весь мир не устроен именно так?! Тогда бы не было мертвых дочерей, виноватых отцов, ночных кошмаров. Он плеснул на лицо воды и посмотрел на себя в зеркало.

— Господи, — громко сказал он. — Я похож на тысячелетнего старика.

С тех пор как погибла Руфи, он начал стремительно стареть.

В это невозможно поверить, но я никогда не думал, что начну стареть, подумал он. Правда. В собственном сознании он всегда видел себя двадцатилетним: отражение, которое увидел когда-то в стеклянной двери душевой в раздевалке университетского спортзала. Мокрый, блестящий, черноволосый (с ног до головы), с очень добрыми (и очень сексуальными, как он, покраснев, тогда подумал) глазами и легким стройным телом, мускулистым, но не перекачанным. И улыбка, которая способна заворожить с расстояния в двести шагов (кто это сказал такое?). А чему я улыбаюсь теперь? Он увидел, как лицо в зеркале ванной уныло улыбается ему в ответ. Черточки морщин вокруг глаз. Господи!.. Как такое могло случиться? Как я мог это допустить? Холодную одинокую ванную комнату и ту пропаренную раздевалку разделяли миллионы километров. Здесь находился тридцатидвухлетний мужчина, у которого умерла дочь, а сын взрослел и становился все более странным.

Странным. Чужим. Жутковатым, что-то бормочущим, скрытным. Похожим на своих друзей, вежливых, аккуратных, что собирают досье. И в один прекрасный день материалов там будет достаточно, чтобы приговорить отца безнадежно и навсегда.

Он не знал, что творится в голове Сэма. Вряд ли он знал и половину того, о чем думает сын. Может, десять процентов. Может, пять. Точно сказать нельзя. Сэм внезапно прекратил есть мясо. Никаких сосисок, никакого бекона (никакого бекона? — скептически думал он). Рыбный паштет вместо мясного — в коробке для завтраков с Бартом Симпсоном. Почему? Джеймс понятия не имел. Порой он натыкался на сына, когда тот сидел в своей комнате, или на лестнице, или на ограде вокруг качелей и бормотал. Джеймс удивлялся страху, который внушало ему это бормотание. Он не понимал, как вообще можно бояться собственного сына. Но дело обстояло именно так. Однажды, когда Джеймс приехал за ним в школу, его встретил Сэм, зареванный и мрачный.

— Что случилось, мисс Брайент? — спросил он школьную учительницу.

— Ну, это непросто объяснить, мистер Туллиан. Сэм начал рассказывать детям стихи.

— Стихи? О Боже, вы же не хотите сказать, что это непристойные... — Он не смог договорить и почувствовал, что не может даже дышать. — Боже мой, что же вы имеете в виду?

— Камнем уходит на дно к черту в гости,

Дьявол теперь заберет ее кости.

* * *

— Что?

* * *

В эту ночь, стоя в одиночестве перед зеркалом, Джеймс посмотрел в глаза своему отражению и признался, что уже не знает собственного сына. А Адель, спросил тихий далекий голос, ее ты знаешь? Его сердце на мгновение остановилось. Он не был в этом уверен. Пейзажи, которые она рисовала, — такие пустынные, такие заброшенные. Плечи отражения опустились, и Джеймс почувствовал, как задрожало его тело, когда он попытался произнести слово «смерть». Неоновая лампа загудела, загорелась, словно луна. Он плеснул воды на лицо, чтобы избавиться от рези в глазах. Затем высморкался, слушая, как шум разносится по тишине дома, выключил свет и пошел по темному коридору в комнату Сэма.

Джеймс понял, что Сэм не спит. Недавно у сына появилась привычка притворяться спящим, когда ему просто не хотелось разговаривать, но Джеймс уже научился определять, что происходит на самом деле. Сэм не знал и не мог знать, что когда он спал, то приоткрывал рот, и его вытекающая слюна образовывала клейкую нить между головой и подушкой. Джеймс берег свое знание как волшебство: это была секретная информация, власть, власть над собственным вежливым сыном. Кроме того, как бы это повлияло на самооценку мальчика, если бы ему сказали, что он пускает слюни во сне, словно грудник? Джеймс притворялся, что не знает, когда Сэм притворяется, и просто ждал, когда любопытство возобладает и Сэм «проснется». Он остановился в дверях. Через тридцать секунд глаза Сэма раскрылись, и Джеймс улыбнулся.

— Как преется, шеф?

Это была фраза из кинофильма, который они ходили смотреть вдвоем, только он и Сэм. Американская комедия, в которой главный актер постоянно нес какую-то белиберду, а этой фразой он здоровался. Услышав ее в первый раз, Сэм вскрикнул от радости и несколько следующих дней почти ничего другого не говорил. Джеймс сказал так, чтобы стало ясно: все в порядке, просто папа пришел проверить, не умер ли ты во сне. Ничего серьезного. Сэм улыбнулся и зевнул.

— Скока время?

— Не знаю. Уже поздно. Уже давно пора спать. Спи дальше. До завтра. — Джеймс подошел к стоявшей у окна кровати и потрепал Сэму волосы. Подбородок был влажным. Теплая ночь. — Хочешь, открою окно?

— Нет. Лучше прилепи его себе на морду. (Это было из того же фильма.)

— Ладно.

Джеймс ушел, стараясь не шуметь. С Сэмом было все в порядке. Вообще все было в порядке. Он старался не замечать, какой большой стала комната после того, как из нее убрали кровать Руфи.

* * *

Сэм медленно досчитал до двадцати, а потом прочитал в уме четверостишие:

Камнем она опустилась на дно,

Дьявол возьмется теперь за нее.

Кончится ночь, день наступит опять,

Он уползет и отправится спать.

Потом он поднялся и сел в кровати. На столике рядом стояла стеклянная чашечка. В ней плавал крохотный аквалангист с кислородными баллонами за спиной, в голубых ластах и маске. Если перевернуть чашечку, то аквалангист очень медленно погружался на дно; можно было отвернуться, десять раз сказать свое имя, повернуться обратно и увидеть, что он только-только начал движение. Сэм перевернул чашечку, тут же отвернулся и не смотрел на аквалангиста, пока тот почти не коснулся дна. В щель между шторами проникал свет с улицы. Сэм сконцентрировал свое внимание на нем, скривив лицо и прищурившись, как полицейский из фильма.

Чтобы занять время, он стал размышлять о том, чем может быть так расстроен его отец. Сэм слышал, как он бормотал во сне, потом раздался шумный вздох, а потом, после небольшой паузы, — шаги в сторону ванной комнаты и плеск воды. В туалет отец не зашел, но руки помыл. Затем он три раза высморкался — Сэм впервые слышал, как отец сморкался, если не считать тех случаев, когда он был простужен. У отца были красные глаза, но так бывает, когда люди просыпаются среди ночи. К тому же отец не стал бы так близко подходить к нему, если он простужен. Когда у него был грипп, он вообще запретил Сэму входить в его комнату. Сэм плакал — тогда он был еще слишком маленьким, чтобы понять, почему ему запрещено видеть собственного отца. А когда умерла Руфи (Сэм знал все об этом, а на самом деле он знал даже больше других, потому что они-то не догадывались, что Руфи вернется), отец с матерью, конечно, много плакали. Отец постоянно сморкался и ходил с красными глазами. Но с тех пор прошла уже тысяча лет. Сэм резко развернулся. Аквалангист был еще очень далеко от дна.