АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ - Газогенератор (Части 1-3)

• Название: Газогенератор (Части 1-3)
• Автор: АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ
• Жанр: Современная проза

Рроман о жизни молодых военных учёных в последние советские годы (не окончен)

---

– Чего ищем, товарищ серж… э-э-э… виноват, Тонзиллит?

– Да комара! Живого и редкого. Даже супер-супер редкого. Если заметишь – не убивай! Мне его, гада, живьём взять надо.

– Да вот он, на твоей подушке сидит!

Деркачёв поднялся и накрыл сидящего комара Феликсовой банкой. Потом не отрывая банки, он снял с подушки наволочку и обмотал её вокруг горлышка. За наволочку можно не переживать, у сержантов такого дерьма в запасе порядочно – всё равно они их на подшиву, в смысле на подворотнички пускают. Затем банку поставили на стол, достали громадную энтомологическую лупу, открыли атлас на нужных страницах и принялись устанавливать уже точную видовую принадлежность. Тут уже ошибка стопроцентно исключалась.

– Слышь, Фил, как ты думаешь, откуда у нас эта гостья?

– Да притащили курсанты с Пятого Факультета. Какие-нибудь там сльвадорцы или никарагуанцы…

– Глупость городишь, Фил! Комар не глиста и даже не вошь – его на себе не протащишь. Антропоносительство можно исключить стопроцентно.

– Ну тогда с каким-нибудь товаром. Вон кофе у меня бразильский, расстворимый…

В ответ Деркачёв уже заржал в голос:

– Не тупи, Фил, ты же в Акадении учишься! Пойми ты – нимфы ауронифелиид моментально умирают от простого высыхания. Однако во влажной среде могут кратковременно терпеть довольно низкие температуры, но без мороза. Кратковременно – сответсвенно без гибернации! Не может ни этот комар, ни его личинка, ни даже яйцо пережить русскую зиму. При морозе они впадают не в анабиоз, а сразу в полный пиздец. А раз эта тварь живая, то должна она размножаться ни где-нибудь – а у нас в общаге! Где могут жить её ларвы? Должно быть относительно тепло и постоянно мокро, но не вода – мокрая почва, болото.

– Ну тогда в душевой. Там тепло и всегда мокро.

– Вряд ли. На кафельной плитке что-ли? А чего им там жрать?

– Выпавшие курсантские лобковые волосы и смытый с кожи эпидермис!

– Ой, Фил, может за рабочую гипотезу и сойдёт, да как-то не верится. Пошли посмотрим.

Они спустились в душевую. Там как раз наряд приступил к наведению порядка – все горячие краны открыты, и из клубов пара валят потоки кипятка. Курсант из факультетского наряда остановил эту долину гейзеров, перекрыв главный винтиль на трубе с горячей водой. Уняв стихию, он в сердцах плюнул на кафельный пол, потом обильно полил его лизолом, затем хорошенько посыпал хлоркой и принялся развозить эту гадость шваброй. В глазах сразу защипало, а в горле запершило.

– Тут жизни нет! – констатировал Тонзиллит и пулей вылетел из душевой. Следом кашляющий дневальный принялся опять откручивать винтиль, пуская кипяток на «моечный автопилот».

– Слышь, Сява! Давай в подвал слазим. Там замок правда…

– Наука требует жертв!

С этими словами сержант Деркачёв пошёл в чулан-инвентарку и вскоре вернулся с громадным ломом и карманным фонариком. Затем они вдвоём быстро взломали замок на двери, что вела в подвал общежития и сразу поняли, что не напрасно. В подвале было тихо, тепло и сыро. Где-то над бойлером, у здоровенной трубы-теплобменника, под низким потолком висела лампочка. А вокруг неё в тусклом свете носились комары. Чуть поодаль в полумраке были видны ржавые разводы на трубах, на которых блистели капли воды, а под ними стояли малюсенькие лужицы, по объёму не больше блюдца. Изредка слышался тихий шум падающей капли. Подвальный пол – обычная ленинградская глина, у лужиц весьма мокрая и противно тёплая, но кое-где обильно удобренна кошачьим, мышиным и крысиным помётами и поросшая вонючей плесенью. Сто процентов – в этих оазисах была жизнь! Сява копнул пальцем грязь и подставил её под свет фонарика. В грязи копошился небольшой серенький червячёк с редкими щетинками – промежуточная нимфа ауронифелииды. Несмотря на подвальный мрак, секрет полноциклового самовозобновлящюегося воспроизводства этого вида был ясен, как божий день.

Секрет первоначального появления ауронифелиид в ленингрдских подвалах с полной достоверностью так и не разгадан. Кто-то обвинял во всём соседнюю Финляндию, в изобилии импортировавшую живые орхидеи и бромелии из Южной Америки. Мол в их посадочном субстрате, в вечно влажной смеси из сопервшей коры, мха-сфагнума и лёгкого торфа, эта гадость и приехала в Северную Европу в виде яиц. Потом яйца вылупились трансформировались в личинки, затем в куколки и наконец в комаров, которые в летнее время ветром были разнесены по всей округе, включая Ленинград. А в уж в Питере, с его громадным количеством вечно протекающих подвалов и дымящихся тёплых канализаций, у этой твари нашлись тысячи микронишей, обеспечивших круглогодичное безбедное существование нежного тропического комара в суровых условиях Северной Пальмиры. Другая гипотеза связывалась с местным ботаническим садом, что на берегу Малой Невки. Были предположения о роли танкерной балластной воды, когда возили нефтепродукты на помощь никарагуанской революции и сальвадорским повстанцам, где слив бензин и дизель, танкера закачивались местной водичкой со всей дрянью, что в ней плавает. Прийдя домой, весь этот зоопарк просто выливается в Финский залив. Личинка в воде не живёт, а вот яйцо – запросто. И лёгкую солёность легко выдерживает. Более экзотические версии касались частного провоза тропических цветов в горшках или лягушек вместе с террариумным грунтом. Как бы там ни было – этот экваториальный нелегальный эмигрант уже десятилетиями жил в Ленинграде, кусая среди зимы его изумлённых аборигенов.

Научной сенсации не получилось. Даже когда Сява полностью воссоздал возобновляющийся цикл у себя в кювезе – за этим комаром так и не нашлось никаких злодеяний, в виде переноса инфекций при укусах. Тварь, на радость ленинградцам и на горе Деркачёву, оказалась совершенно не трансмиссивна. Крошка имела лужёный желудок и отличную переваривающую способность кишечных соков, где любая зараза подчистую съедалась вместе с кровью, а отрыгивать непереваренных паразитов при следующем укусе насекомое наотрез отказывалось. Хоть одно скрашивало Тонзиллитову печаль – в соавторстве с доцентом Тумко он получил настоящий патент на изобретение технологии лабораторной культивации этой ауронифелииды. Как и все «комариные» дела, патент сразу засекретили – вот не фиг врагам знать в каком соотношении Деркачёв разводил желатин глюкозой, и сколько он туда добавлял куриной крови. И тем более не фиг знать какой материал использовал, делая тёплые пузыри со средой для кормления самок. И всё остальное им тоже знать незачем – выданное патентное свидетельство об изобретении было кратким – «патент за номером таким-то, спецтема». Одно хорошо – Деркачёву, пополам с Тумко дали премию. Правда не Государственную. Обычную, кафедральную, в размере четыреста двадцать рублей. Доцент забрал себе сотню на рестораны, а остальное отдал Деркачёву – это его работа, а размениваться на мелочах Тумко не любил.

И тут Сяву взял настоящий охотничий азарт. Он понял, что экспедиции в дальние страны не единственное и далеко не обязательное условие научного успеха. В увольнения и самоволки старший сержант Деркачёв стал ходить исключительно небритым, в резиновых сапогах, вязаной шапочке, в грязной фуфайке и с маленьким чемоданчиком из тех, что так были популярны у советских сантехников. Вид у Тонзиллита тоже был вполне сантехничный, да и лазил он в основном по их же местам – по канализациям и подвалам. Одно отличие было – в чемодане кроме ножевки по металлу, толстой монтировки и тонкой фомки, никакого другого слесарного инструмента не было. Там лежала сильная лупа, как у Шерлока Холмса, специальный энтомологический садок в толстом термоизолирующем кожухе из пенопласта. Ну ещё сачёк, фонарик, термометр, маленький совочек, пинцет, куча стерильных пробирок и баночки со спиртом и формалином. Для чего ломики и ножевка – понятно, замки с подвалов снимать. Остальное для непосвящённых не понятно. Поэтому Деркачёв предпочитал лазить по ленинградским подвалам тихо, не будоража жильцов и представителей правопорядка. Уж очень трудно было объяснить, что залёз старший сержант под их дом не за компотами и иными дарами с пригородных дачек, а чистой науки ради. Да не какой-нибудь там «ботаники» – а настоящей военной биологии в коктейле с эпидемиологией. Да по идее такое должен офицер по плану спецмероприятий проводить, а не «курок в самоходе» – курсант в самовольной отлучке.

Однажды ранней весной где-то на Лиговке Сява-Тонзиллит вылез с очередного гязного подвала под какой-то котельной. Настроение у него было средненькое – хоть садок опять пополнился ещё одним кровососом, но похоже впустую. Сява был уверен, что поймал местный вид, просто радикально сокративший в тёплом подвале сроки своей зимовки – таких «оранжерейных» случаев Деркачёв уже описал десятки. И будь он не военным медиком, а каким-нибудь университетским биологом, то уже на этом материале можно смело писать диссертацию. В принципе именно об этом сейчас Тонзиллит и думал – как «гражданской» теме придать военный облик. Смеркалось, на улице ударил крепкий мартовский морозец. Колкий холодок забирался под расстёгнутую фуфайку и мерзко пощипывал тело, вспотевшее после жаркой котельной. Нахлобучив на уши свою шапочку, Сява быстро застегнулся, втянул шею в плечи и ссутулившись побежал к метро. Перемазанный грязью, весь в побелке и подвальной пыли он больше всего походил на уркагана со стажем.