Егор Лигачев - Предостережение

• Название: Предостережение
• Автор: Егор Лигачев
• Издательство: Газета «Правда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-8202-0016-0

Воспоминания о событиях в СССР второй половины XX века — столетия великих свершений и больших трагедии. В книге — картины созидания в советское время и разрушения в период капитализации общества. Причины разлома могучей державы и путь выхода страны из состояния упадка.

---

В назначенное время приезжал Горбачев. Минут десять мы уточняли два-три вопроса, связанных с поездкой. Михаил Сергеевич делился с нами дополнительными соображениями о том, какие проблемы намеревается поднять в поездке. Мы высказывали к ним свое отношение. А затем все шли провожать Генсека к трапу самолета.

На следующий день в газетах обязательно появлялась официальная фотография проводов. Знаю, эту фотографию с большим вниманием изучали многие люди не только у нас в стране, но и за рубежом: по тому, как выстраивались вокруг Генсека члены Политбюро, пытались определить расстановку сил в политическом руководстве. Это тоже давняя традиция.

Известно, что при Брежневе у каждого члена Политбюро было свое место на трибуне Мавзолея в дни политических и государственных праздников, а также во время официальных церемоний, и он это место не уступал.

Люди, знавшие кремлевские «правила» тех лет, пытались с такой же меркой подходить к изучению официальных фотографий и после 1985 года. Однако, скажу откровенно, ни я, ни мои товарищи по Политбюро вовсе не стремились встать поближе к Генсеку, демонстрируя тем самым свое влияние. Все образовывалось как-то само собой. У Горбачева была иная тактика: он просто брал под руку кого-либо из членов Политбюро или заговаривал с ним по пути к трапу самолета, и это в итоге определяло наши места на фотографии. Брежнев предоставлял своему окружению право состязаться за близость к нему. Горбачев выделял близких людей сам.

Так складывалась процедура проводов Горбачева. Процедура встречи была несколько иной. Но о ней речь пойдет особо, в главе под названием «Тбилисское дело».

Нужно ли объяснять, с какими чувствами ехал я в воскресенье, 14 мая, во «Внуково-2», чтобы проводить Горбачева в Китай? Мысленно прокручивал разговор с Михаилом Сергеевичем, но все вышло совсем-совсем иначе, чем я предполагал.

Горбачев прибыл за несколько минут до отлета. Поздоровался со всеми, перекинулся несколькими репликами. И уже на ходу, перед тем как идти к трапу, подошел ко мне, сказал:

— Егор, я знаю о выступлении по телевидению. Ну что ж, это надо пережить…

И все.

Признаться, я ожидал чего-то более определенного. Что значит «пережить». Верит Горбачев в предъявленное мне обвинение или отвергает его? В жизни мне довелось пройти через многие испытания, характер закалился, раскисать я не собирался. Мне нужны были не советы, а моральная поддержка. Мне хотелось услышать, что в мою честность верят, а выступление следователя считают недобросовестным.

Увы, ни того, ни другого я не услышал. Позже, когда ехал домой, что-то очень тягостное, неприятное начало наполнять душу. Я не мог сформулировать, не мог точно выразить, что это было. Я не мог в тот момент предвидеть последствий случившегося. Но хорошо помню, что испытывал такое чувство, будто получил удар в спину.

Рашидов

Впервые мы познакомились с Андроповым в феврале восемьдесят третьего, когда я пришел к нему для решения одной из нефтяных проблем.

Как раз накануне «Известия» опубликовали статью о том, как в Томске воюют с «заседаловкой», с бюрократией, как заботятся о деловом стиле работы, и Юрий Владимирович, покончив с нефтяным вопросом, заговорил о статье, стал допытываться о деталях. И хотя речь шла, казалось бы, о конкретном, частном вопросе, я сразу, как говорится, между слов, ощутил, что Андропову известно обо мне достаточно много.

Вообще говоря, ничего странного, загадочного в этом не было. Человек большого политического опыта, да вдобавок много лет проработавший на посту председателя КГБ, должен был не только хорошо знать руководящие кадры страны, но и объективно их оценивать. В этом заключались его сила, его преимущество. Было просто смешно, когда на Западе подняли истошный крик по поводу того, что Генсеком у нас стал бывший шеф КГБ, а значит, мол, дело повернется к завинчиванию гаек. Многие крупные политики США прошли через должность директора ЦРУ, в том числе президент Буш.

Возвращаясь к той первой встрече с Андроповым, могу сказать, что она была истинно рабочей, вопросов личного характера он мне не задавал. Правда, потом я узнал, что в тот же день Юрий Владимирович выступал перед заведующими отделами ЦК и в качестве примера борьбы с «заседаловкой» приводил Томскую парторганизацию.

А месяца через полтора меня вызвали к Андропову, и он предложил мне, как я уже писал, возглавить один из ключевых отделов ЦК — партийной работы.

Новая работа была захватывающе интересной, и часы рабочего времени я не считал. Приходилось вникать в дела, знакомиться с положением в самых разных регионах страны. И отчетливо помню, как из кажущегося первозданного хаоса новых проблем довольно быстро стали выделяться, выкристаллизовываться самые болевые точки.

Одна из них — Узбекистан.

Эту проблему поставил передо мной заведующий сектором среднеазиатских республик нашего отдела Виктор Ильич Смирнов, именно тот Смирнов, который впоследствии был злонамеренно обвинен во взяточничестве. Причем должен сказать сразу, что от Смирнова потребовалось немалое упорство, чтобы пробиться ко мне со своими опасениями и предложениями. Ведь он, как принято говорить, «замыкался» на своего замзава и обязан был докладывать именно ему. Тем не менее Смирнов, игнорируя субординацию и рискуя впасть в немилость у непосредственного начальника, пришел прямо ко мне и с болью вывалил все свои беды.

Оказывается, из Узбекистана шли тысячи писем от простых людей, в которых говорилось о злоупотреблениях, беззаконии. Письма эти приходилось направлять в ЦК КП Узбекистана для расследования, но оттуда неизменно приходили ответы такого содержания: либо жалобы не подтверждаются, либо меры приняты. А люди между тем писали в Москву снова и снова, криком крича о том, как с ними сводят счеты за критику.

— Вы новый человек, — сказал мне Смирнов. — Вас пригласил в ЦК Андропов, и я верю, что вы займетесь этим делом.

О той беседе стало широко известно в отделе, и мне казалось, что все сотрудники испытующе смотрят на меня: как я себя поведу? Спущу вопрос на тормозах или не оплошаю?

Но это так, кстати. А вспоминая ту долгую беседу со Смирновым, когда он одно за другим предъявлял мне кричащие письма простых дехкан и сельских учителей, агрономов и председателей колхозов, я каждый раз думаю о том, что не мог такой человек быть взяточником. Нет, не мог! С какой же тогда стати он с таким упорством ставил вопрос о злоупотреблениях в Узбекистане? Зачем бил в набат, привлекал к ним внимание? Ведь меня он не знал, мог бы, как говорится, и обжечься.

Вот почему, когда арестовали Смирнова, я счел своим моральным долгом вступиться за него, дать ему добрую рекомендацию. И всегда так поступал, когда знал человека, чего бы мне это ни стоило.

После того разговора я стал изучать проблему внимательно. Работая в Томской области с середины 60-х годов, я, конечно, понятия не имел о том, что происходило в некоторых республиках. Оказывается, их разъедали приписки, очковтирательство, коррупция, взяточничество. Жизненный уровень простых людей был невысок, зато процветали те, в чьих руках была власть. Особенно в этом отношении тревожил Узбекистан. Все, или почти все, здесь решал один человек: Шараф Рашидович Рашидов. Двадцать лет работал он первым секретарем ЦК компартии республики. К тому же Рашидов — кандидат в члены Политбюро, награжден двумя золотыми звездами Героя Социалистического Труда. Десять орденов Ленина! По-моему, это своеобразный рекорд, во всяком случае мне ничего подобного неизвестно[1]2.

Увы, вскоре мои предположения оправдались.

Но я забегаю вперед. А здесь надо бы еще сказать о том колоссальном влиянии, каким пользовался Рашидов в Москве. Он был невероятно обласкан Брежневым. Республика оказалась вне критики, вошла в разряд неприкасаемых. В прессе допускались исключительно хвалебные статьи.

Все это я понял быстро. Но как заведующий отделом партработы, разобрался и в другом: кадры в Узбекистане — партийные, советские, хозяйственные, правоохранительные — подбирались во многом только по принципу личной преданности Рашидову. В аппарате ЦК компартии республики работали четырнадцать (!) родственников первого секретаря.

Чтобы сделать такой анализ, пришлось затратить много труда. И, пожалуй, главное — познакомиться со множеством писем из Узбекистана. Их за три года — с 1980 по 1983 г. — в ЦК КПСС поступило из этой республики десятки тысяч. Люди жаловались, что невозможно добиться правды, многие руководители ведут себя, как баи. Не дашь взятку — никакого вопроса не решить. Помню, после чтения тех писем я возвращался домой почти разбитый, в жутком настроении: что ни письмо — произвол, беззаконие, изломанная судьба, крик души. После смерти Брежнева поток писем из Узбекистана в Москву ударил с новой силой. Но все оставалось по-прежнему — Рашидов был неуязвим и неприкасаем.