Юрий Лебедев - Тургенев

• Название: Тургенев
• Автор: Юрий Лебедев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-235-00789-1

Книга доктора филологических наук, профессора Ю.В. Лебедева посвящена жизненному пути и духовным исканиям великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Эта биография написана с учетом новых, ранее неизвестных фактов жизни и творчества писателя, которые подчас проливают неожиданный свет на личность Тургенева, позволяют глубже понять его мир.

---

«Вот она, старая-то Русь!» — писал впоследствии Тургенев. Солоно обходились мужикам широкие барские затеи, трещали крестьянские спины, надрывались от непосильного труда ивановские лошаденки, выросшие на тощих мужицких кормах. Да уж и крут был Иван Иванович в обращении с подвластным ему деревенским людом. Чуть что не по нем — розги на конюшне, это в лучшем случае, а то подведет и под красную шапку — отправит в солдатскую службу на 25 лет вые очереди или сошлет в дальнюю деревню на самые что ни есть тяжелые работы. Но вот привыкли, обтерпелись, научились относиться к барскому гневу и немилости как к стихийному природному бедствию. Сердись на непогоду, грози небу кулаком — а что толку! У природы свои законы, и к ропоту людскому она равнодушна. Так и барин — чем строже взыщет, тем милее мужику...

Вспоминал Тургенев о своих предках Лутовиновых, когда писал «Записки охотника», когда работал над рассказом «Два помещика». Мардарий Аполлонович Стегунов, дворянин старого патриархального покроя, попивал на веранде чаек и, прислушиваясь к ударам розог на конюшне, добродушно приговаривал в такт: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» А спустя четверть часа после этой экзекуции потерпевший буфетчик Василий так отзывался о своем барине: «А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни, ни. У нас барин не такой; у нас барин... такого барина в целой губернии не сыщешь».

Часто всматривался Тургенев в портрет Ивана Ивановича в спасской фамильной галерее: бледно-русые волосы, высокий открытый лоб с глубокой волевой морщиной между бровей, а в углах рта — две складки, придающие лицу и надменное, и какое-то нервное выражение. Сразу виден характер — энергичный и жесткий. Художник изобразил его сидящим за столом, с рукою, положенною на счеты.

Всю жизнь он подчинил накопительству и обогащению. Используя высокое положение в кругах мелкого провинциального дворянства, Иван Иванович правдами и неправдами расширял границы своих владений, а под старость лет вообще превратился в Скупого рыцаря. Особое пристрастие питал он к жемчугу, который складывал в специально сшитые мешочки. Случалось, что он брал вещь втридорога, заметив в ней жемчужные зерна, и, вынув дорогие жемчужины, возвращал ее владельцу. Ивана Ивановича Лутовинова имел в виду Тургенев в повести «Три портрета», где старик-скупец пересчитывает палочкой кульки с деньгами.

Скопидомство и жестокость уживались в нем с довольно широкой образованностью и начитанностью. Из Пажеского корпуса Иван Иванович вынес знание французского и латинского языков, в Спасском он собрал великолепную библиотеку из сочинений русских и французских классиков XVIII века. Вряд ли предполагал суровый старик, кому послужат верой и правдой именно эти, подлинные его сокровища.

И хоть восхищалась старая крестьянская Русь энергией и силой, размашистой предприимчивостью своего барина, недобрую славу оставил он о себе в народе. Все легенды об основателе спасской усадьбы неизменно окрашивались в какие-то жутковатые тона. Погребен был Иван Иванович в фамильном склепе под часовней, им самим сооруженной при въезде в усадьбу, в углу старого кладбища. С этой часовней и расположенным невдалеке от нее Варнавицким оврагом связывали крестьяне страшное поверье. Два эти места считались в народе нечистыми: неспокойно лежалось усопшему барину в каменном склепе, мучила совесть, давила могила. Говорили, что по ночам выходит он из часовни и бродит по зарослям глухого Варнавицкого оврага и по плотине пруда в поисках разрыв-травы. Из поколения в поколение передавалась эта легенда, и не случайно звучит она в устах крестьянских ребят из «Бежина луга». Да и сам Тургенев еще мальчиком обегал это проклятое народом место, а в 1881 году говорил гостившему у него в Спасском Я. П. Полонскому: «Ни за что бы я не желал быть похороненным на нашем спасском кладбище, в родовом нашем склепе. Раз я там был и никогда не забуду того страшного впечатления, которое оттуда вынес...»

Другим проклятым урочищем считались остатки старой лутовиновской усадьбы на Ивановском поле: канавы, служившие оградой барского дома, сада и парка, пересохший пруд, затянутый илом и поросший болотной осокой, три одинокие ели из бывшего сада, росшие близко одна от другой, в двадцати метрах от пруда, стройные и такие высокие, что вершины были видны на горизонте чуть ли не за 60 верст от Ивановского. Старожилы утверждали, что эти ели посажены при основании усадьбы и в ясную погоду их можно рассмотреть даже из Орла. Не все по силам оказалось и Ивану Ивановичу: выкопать с корнем эти вековые деревья и перевезти в спасскую усадьбу он не смог. В 1847 году одна ель упала во время бури на вал канавы так, что вершина ее осталась над землей и служила забавными качелями для крестьянских ребят, пока однажды ель не скатилась и не захлестнула вершиной мальчика и девочку.

С этими елями тоже связано было страшное предание. Рассказывали, что жил некогда по соседству в сельце Губарево бедный помещик и служил главным управляющим спасской вотчиной у богатых Лутовиновых. Часто он наказывал кнутом и розгами спасских крестьянок. Наконец одна из них не выдержала, подстерегла жестокого управляющего при выезде из Чаплыгина леса и убила толкачом в голову. Хватились господа, стали искать, да так и не нашли и не узнали, куда исчез их верный слуга. А крестьянка закопала его у Ивановского пруда под тремя елями.

Спасские легенды, художественно осмысленные Тургеневым, органически вошли в роман «Рудин»: «Авдюхин пруд, возле которого Наталья назначила свидание Рудину, давно перестал быть прудом. Лет тридцать тому назад его прорвало, и с тех пор его забросили. Только по ровному и плоскому дну оврага, некогда затянутому жирным илом, да по остаткам плотины можно было догадаться, что здесь был пруд. Тут же существовала усадьба. Она давным-давно исчезла. Две огромные сосны напоминали о ней; ветер вечно шумел и угрюмо гудел в их высокой, тощей зелени... В народе ходили таинственные слухи о страшном преступлении, будто бы совершенном у их корня; поговаривали также, что ни одна из них не упадет, не причинив кому-нибудь смерти; что тут прежде стояла третья сосна, которая в бурю повалилась и задавила девочку. Все место около старого пруда считалось нечистым; пустое и голое, но глухое и мрачное, даже в солнечный день, оно казалось мрачнее и глуше от близости дряхлого дубового леса, давно вымершего и засохшего. Редкие серые остовы громадных деревьев высились какими-то унылыми призраками над низкой порослью кустов. Жутко было смотреть на них: казалось, злые старики сошлись и замышляют что-то недоброе. Узкая, едва проторенная дорожка вилась в стороне. Без особенной нужды никто не проходил мимо Авдюхина пруда».

Отшумела и ушла в небытие старая жизнь, но память о ней хранилась в народных рассказах. Да и сама природа как бы излучала ее. Это излучение с детских лет улавливала эстетически чуткая натура Тургенева. И о деде своем, Петре Ивановиче, довелось услышать ему из уст спасских крестьян жуткие истории. Кроме Петровского, владел он будто бы землей и усадьбой в селе Топки Ливенского уезда, и была окружена эта усадьба соседями-однодворцами. Одна из тяжб с ними закончилась кровопролитием. Собрал барин своих мужиков с дубьем, расставил в засадах и послал сказать противникам своим, чтобы убирались со своей земли подобру-поздорову. Сбежались однодворцы, началась брань, а потом страшное побоище. Лутовинов выехал со всею охотой, напоенной допьяна и стрелявшей из пистолетов. «Когда Лутовинов одолел, тогда собрал все мертвые тела и повез их в город Ливны; едучи туда через селение противников, зажег оное с обеих концов и кричал: «Я — бич ваш!» Приехавши в Лизны, он прямо доставил убитых в суд и сказал судьям: «Вот, я управился». Его, разумеется, взяли, и он сидел в деревне своей более 15 лет на поруках».

Таков рассказ одного из орловских старожилов, рассказ, как выяснилось в наши дни, полулегендарный: в действительности такое бесчинство совершил не Петр, а Алексей Иванович Лутовинов. Тургенев об этом не знал и заставил однодворца Овсянникова из «Записок охотника» по-своему пересказать эту историю: «А хоть бы, например, опять-таки скажу про вашего дедушку. Властный был человек! Обижал нашего брата. Ведь вот вы, может, знаете, — да как вам своей земли не знать, — клин-то, что идет от Чаплыгина к Малинину?.. Он у вас под овсом теперь... Ну, ведь он наш, — весь как есть наш. Ваш дедушка у нас его отнял; выехал верхом, показал рукой, говорит: «Мое владенье» — и завладел... Подите-ка, спросите у своих мужиков: как, мол, эта земля прозывается? Дубовщиной она прозывается, потому что дубьем отнята».

Широко и размашисто жили Лутовиновы, ни в чем себе не отказывая, ничем не ограничивая властолюбивых и безудержных натур: сами творили свою судьбу, исподволь становились жертвами собственных прихотей. Двоим из них так и не удалось свить семейного гнезда. Впрочем, и Петру Ивановичу семейная жизнь была заказана: женился он в 1786 году, а умер 2 ноября 1787 года1, не дожив двух месяцев до рождения дочери Варвары, появившейся на свет 30 декабря уже сиротой. До восьми лет жила девочка в Петровском под присмотром своих теток: нелюбимое было чадо у матери. А потом Екатерина Ивановна вышла замуж вторично за соседа по имению, дворянина Сомова, тоже вдовца с двумя дочерьми, владельца села Холодова, в сорока верстах от Спасского-Лутовинова.