Говард Лавкрафт - Запертая комната

• Название: Запертая комната
• Автор: Говард Лавкрафт
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Возможно, Лютер, ты и прав в том, что главной причиной чуть ли не всеобщей неприязни к Маршам являются расовые предрассудки. Уж кто-кто, а. я-то знаю, как здешние люди относятся к представителям других рас. Что ж, с учетом их крайне скудного образования, они и в самом деле нередко скатываются в пропасть всевозможных суеверий и ничем не обоснованных предубеждений. Однако я не согласен с тобой в том, что абсолютно все здесь может быть объяснено именно сквозь призму этих самых предрассудков. Сказать по правде, я ума не приложу, что за раса могла придать всем отпрыскам Обеда Марша столь странную внешность. Взять хотя бы ост— индийцев, которых я довольно хорошо помню по своим молодым годам, когда тоже занимался торговлей — в сущности, они мало чем отличаются от нас, разве что кожа другого цвела, чуть бронзовая, я бы сказал. Однажды мне, правда, довелось видеть одного аборигена, у которого были аналогичные черты лица, но едва ли это можно было назвать типичным случаем, поскольку в доках той гавани, где я повстречал этого парня, его сторонились буквально все рабочие. Не помню уже сейчас, где это было — кажется, на Понапе.

Правда, надо отдать им должное Марши вообще не склонны распространяться о себе и своих делах, да и остальные семьи, которые живут здесь, также не отличаются особой разговорчивостью. При этом они фактически заправляют всей жизнью города. Возможно, это покажется характерным, а может, на самом деле всего лишь совпадение, однако когда один из членов городского управления по какому— то вопросу выступил против них, то его труп вскоре выловили в море. Я прекрасно знаю, что нередко случаются и еще более странные совпадения, однако странно как-то получается— в большинстве подобных случаев так или иначе оказываются замешанными люди, настроенные враждебно по отношению к Маршам.

Впрочем, я достаточно хорошо тебя знаю и представляю, как отнесется ко всему этому твой холодный, аналитический ум, а потому намерен поведать тебе еще кое о чем.

И все — больше ни слова, Эбнер скрупулезно перебрал оставшиеся связки писем, однако все его усилия оказались тщетными. В остальных своих посланиях Эрайя касался лишь самых обычных, бытовых вопросов. По-видимому, Лютер вполне конкретно выразил ему свое неудовольствие по поводу подобного увлечения всевозможными слухами, поскольку, даже несмотря на свою молодость, отличался ярко выраженными рационализмом и самодисциплиной. Помимо писем Эбнеру удалось обнаружить еще лишь одно сообщение, каким-то образом связанное с тайной Иннсмаута. Это была вырезка из газеты, и, судя по ее содержанию, можно было предположить, что автор заметки весьма слабо знал фактическую сторону описываемых событий. Речь в ней шла о действиях федеральных властей, предпринятых в 1928 году как в самом Иннсмауте, так и поблизости от него — об их попытке разрушить риф Дьявола, о взрывах, проведенных в располагавшихся вдоль береговой линии строениях, а также о массовых арестах членов семей Марша, Мартинса и некоторых других. Однако данные события по времени на несколько десятилетий отстояли от всего того, о чем писал Эрайя.

Эбнер положил в карман письма, которых речь шла о Маршах, а остальные сжег на костре, который в тот же вечер соорудил на берегу реки и в который побросал много других ненужных ему вещей, обнаруженных при осмотре дома. Пока пламя пожирало свою добычу, он стоял рядом и подправлял костер палкой, опасаясь того, что от резкого порыва ветра может ненароком вылететь какая-нибудь искра, которая перекинется на, окружающую траву — в столь необычно засушливое лето это могло обернуться весьма тяжкими последствиями. Ему всегда нравился специфический аромат костра, а сейчас тем более, поскольку он перебивал доносившийся со стороны реки запах какой-то мертвечины — скорее всего, это были полуразложившиеся останки крупной рыбины, припасенной впрок каким-то животным вроде выдры. Стоя рядом с костром, он машинально скользил взглядом по старому дому Уотелеев и с тоской думал о том, что и в самом деле стоит снести эту мельницу, тем более, что несколько стекол разбитою им окна в комнате тети Сари, а также часть сломанной рамы вывалились наружу, и сейчас их осколки лежали разбросанными на лопастях мельничного колеса.

Начало смеркаться, Огонь к тому же стал постепенно угасать, а потому можно было уходить, не опасаясь пожара. Вернувшись в дом, он проглотил свой бесхитростный ужин и почувствовал, что уже немало перечитал за сегодняшний день всякой всячины, а потому отказался от задуманных было поисков тех самых записей деда, о которых упоминал дядя Зэбулон Уотелей. Вместо этого он прошел на веранду, чтобы полюбоваться сгущающимися сумерками, в которых отчетливо слышалось все более усиливающееся пение лягушек и козодоев. Довольно скоро он с особой отчетливостью почувствовал навалившуюся на него усталость и решил пораньше лечь спать.

Сон, однако, никак не шел. Ночь выдалась особенно душная, и в воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Кроме того, даже несмотря на заливистые лягушачьи рулады и несмолкаемое, почти демоническое неистовство козодоев, его все более донимали странные звуки, казалось, доносившиеся откуда-то изнутри самого дома: поскрипывания и постанывания массивного деревянного строения, словно также готовившегося отойти ко сну; странный шорох и шелест, как будто кто-то полуподпрыгивая — полуволочась перемещался по доскам перекрытий — последнее Эбнер приписал крысам, которые должны были в изобилии водиться в помещении мельницы. Звуки были какие-то приглушенные и достигали его словно с некоторого удаления... но внезапно к ним примешался треск дерева и звон разбиваемого стекла, которые, как показалось Эбнеру, донеслись непосредственно из располагавшейся над ним комнаты. Создавалось впечатление, что дом попросту разваливается на части, и сам он является чем-то вроде катализатора окончательного разрушения старого, обветшалого строения.

Подобная мысль даже немного позабавила его, поскольку получалось, что таким образом он, сам того не желая, выполнял последнюю волю своего деда. С этими мыслями он наконец погрузился в сон.

Утром Эбнера разбудил телефонный звонок, поскольку на время своего пребывания в Данвиче он предусмотрительно подсоединил аппарат к розетке. Он уже снял слуховую трубку висевшего на стене древнего переговорного устройства, когда до него дошло, что сигнал шел по общему для всего поселка проводу, а потому необязательно предназначался именно ему лично. Тем не менее обрушившийся на него пронзительный женский голос с такой настойчивостью разрывал окружающую тишину, что он так и не отнял трубку от уха и продолжал слушать, неподвижно застыв на месте.

— ...и знаете, что я еще вам скажу, мисс Кори, — вчера ночью я слышала такие звуки, словно вся земля заговорила, а ближе к полуночи раздался этот вопль... Верите ли, я и представить себе не могла, что корова способна так орать буквально, как свинья, когда ее режут, только гораздо ниже, разумеется. Это оказалась корова Лети Сойер — они нашли ее сегодня утром. От туши осталось не больше половины — все остальное сожрало это зверье...

— Но вы же не думаете, мисс Бишоп , что они снова вернулись?

— Я не знаю. И молю Бога, чтобы этого не случилось. Но все происходит в точности, как и тогда. — Они только одну корову задрали? — Только одну. О других, вроде, ничего не слышно, Но ведь и тогда, мисс Кори, все начиналось точно так же.

Эбнер тихо опустил трубку на рычаг и мрачно усмехнулся по поводу этого образчика необузданного суеверия данвичских жителей. Ранее он не имел ни малейшего представления об истинной глубине невежества и религиозных предрассудков, обуявших жителей такого Богом забытого уголка как Данвич, и подобный диалог, как он понимал, был еще далеко не самым ярким их проявлением.

Впрочем, у него не было времени предаваться подобным размышлениям, поскольку надо было идти в поселок за свежим молоком, а потому он ступил под затянутое облаками утреннее небо с чувством некоторого облегчения — приятно было хотя бы ненадолго вырваться из этого дома.

Завидев приближающегося Эбнера, Тобиас Уотелей, казалось, еще более помрачнел и замкнулся в себе, причем в его поведении ощущалась не только неприязнь — теперь к ней явно примешивались признаки самого настоящего страха. Это немало удивило Эбнера, и поэтому заметив, что на все его вопросы торговец отвечал исключительно короткими, односложными словами, он, желая хоть немного развязать ему язык, решил заговорить о том, что случайно подслушал по телефону.

— Я знаю, — коротко отреагировал на рассказ Эбнера Тобиас и впервые за все это время глянул на молодого человека с выражением неприкрытого ужаса.

Тот буквально окаменел от изумления. В глазах Тобиаса он увидел жуткую смесь дикого страха и непримиримой враждебности. Поняв чувства стоявшего напротив него человека, он поспешно расплатился за покупки. Продавец опустил глаза, взял деньги и негромко спросил: