Говард Лавкрафт - Заброшенный дом

• Название: Заброшенный дом
• Автор: Говард Лавкрафт
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Энн Уайт, со своими эксетерскими суевериями, распространяла наиболее экстравагантную и, в то же время, наиболее последовательную версию, уверяя, что прямо под домом находится могила одного из тех вампиров, то есть мертвецов с сохранившимся телом, питающихся кровью или дыханием живых людей, и чьи богомерзкие легионы высылают по ночам в мир свои образы или призраки, дабы те охотились за несчастными жертвами. Для уничтожения вампира необходимо, как советуют всеведущие старушки, его откопать и сжечь у него сердце или по крайней мере, всадить ему в сердце кол. Именно та настойчивость, с которой Энн требовала проведения раскопок в погребе, и стала решающей причиной для ее увольнения.

Тем не менее, ее небылицы имели широкую и благодарную аудиторию и принимались на веру тем охотнее, что дом действительно стоял на том месте, где раньше находилось кладбище. Для меня же все значение этих историй заключалось не столько в упомянутом обстоятельстве, сколько в том, как замечательно они увязывались с некоторыми другими фактами в частности, с жалобами вовремя уволившегося слуги Береженого Смита, который жил в страшном доме намного раньше Энн и совершенно не был знаком с ней, на то, что по ночам нечто отсасывает у него дыхание ; со свидетельствами о смерти четырех жертв лихорадки, выданными доктором Чедом Хопкинсом в 1804 году и сообщающими о том, что у покойников наблюдалась необъяснимая нехватка крови; и, наконец, со смутными обрывками бреда несчастной Роуби Гаррис, сетовавшей на острые зубы полуневидимого чего-то с тусклым взглядом.

Как бы ни был я свободен от непростительных предрассудков, сообщения эти вызвали во мне странное ощущение, которое было усугублено парой газетных вырезок, касавшихся смертей в страшном доме и разделенных изрядным промежутком времени: одна из Провиденс Газет энд Кантри-Джорнел от 12 апреля 1815 года, другая из Дейли Трэнскрипт энд Кроникл от 17 октября 1845 году. В обеих заметках излагалось одно и то же ужасное обстоятельство, повторяемость которого, на мой взгляд, знаменательна. В обоих случаях умирающий (в 1815 году знатная пожилая дама по фамилии Стэнфорд, в 1845 году школьный учитель среднего возраста Илиазар Дюрфи) претерпевал самое чудовищное видоизменение, а именно: вперив перед собой тусклый взгляд, пытался укусить за горло лечащего врача. Однако еще более загадочным был последний случай, положивший конец сдаче дома внаем: я имею в виду серию смертей от малокровия, каждой из которых предшествовало прогрессирующее умопомешательство, причем пациент коварно покушался на жизнь своих родных, пытаясь прокусить им шею или запястье.

Упомянутый ряд смертей относится к 1860-61 гг., когда мой дядя только приступал к врачебной практике; перед уходом на фронт он много слышал об этих случаях от своих старших коллег. Что действительно не поддается никакому объяснению, так это тот факт, что жертвы люди простые и необразованные, ибо никаким другим невозможно было сдать этот обладающий дурными запахом и славой дом бормотали проклятия по-французски, между тем как ни один из них в принципе никогда не имел возможности хоть сколько-нибудь изучить этот язык. Нечто подобное происходило за сто лет до этих смертей с несчастной Роуби Гаррис, и совпадение это настолько взволновало моего дядюшку, что он начал коллекционировать факты из истории страшного дома, особенно после того, как узнал кое-что из первых рук от докторов Чейза и Уитмарша, вскоре по своем возвращении с войны. Я лично имел возможность убедиться в том, как глубоко размышлял дядюшка над этим предметом и как рад он был моему интересу к нему интересу непредвзятому и сочувственному, позволявшему ему обсуждать со мной такие материи, над которыми другие просто посмеялись бы. Фантазия его не заходила так далеко, как моя, он чувствовал, что жилище это неординарно по своей способности вызывать творческий импульс и заслуживает внимания хотя бы в качестве источника вдохновения в области гротескного и макабрического.

Я, со своей стороны, склонен был отнестись ко всему этому с исключительной серьезностью и сразу же приступил не только к проверке показаний очевидцев, но и к собиранию новых фактов насколько это было в моих силах. Я неоднократно беседовал со старым Арчером Гаррисом, тогдашним владельцем дома, вплоть до его смерти в 1916 году и получил от него и от еще живой его сестры, девицы Элис, подтверждение всех семейных дат, собранных моим дядюшкой. Однако, когда я поинтересовался у них, какое отношение мог иметь дом к Франции или французскому языку, они признались, что столь же искренне недоумевают по этому поводу, как и я. Арчер не знал вообще ничего; что же касается мисс Гаррис, то она поведала мне о некоем упоминании, которое слышал ее дед, Дьюти Гаррис, и которое могло пролить некоторый свет на эту загадку. Старый морской волк, на два года переживший своего погибшего в бою сына по имени Желанный, припоминал, что его няня, старая Мария Роббинс, смутно догадывалась о чем-то, что могло придать особый смысл французскому бреду Роуби Гаррис, который ей доводилось слышать в последние дни жизни несчастной. Мария жила в страшном доме с 1769 вплоть до переезда семьи в 1783 году и была свидетельницей смерти Мерси Декстер. Как-то раз она обмолвилась в присутствии маленького Дьюти об одном несколько странном обстоятельстве, сопровождавшем последние минуты Мерси, но он впоследствии и очень скоро совершенно забыл, что это было за обстоятельство, за исключением того, что оно было отчасти странным. Но даже и это внучке его удалось вспомнить с большим трудом. Она и ее брат не так интересовались домом, как сын Арчера Кэррингтон, который является его нынешним владельцем и с которым я беседовал после своего эксперимента.

Выжав из семейства Гаррисов всю информацию, какую оно только могло мне предоставить, я набросился на старинные городские летописи и документы с еще большим рвением, нежели то, какое в этом отношении подчас выказывал дядюшка. Я стремился к тому, чтобы иметь исчерпывающую историю того участка, где стоял дом, начиная с его застройки в 1636 году, а еще лучше и с более древних времен, если бы только удалось откопать какую-нибудь легенду индейцев Наррагансетта. Прежде всего я установил, что этот участок в свое время представлял собой часть длинной полосы земли, изначально пожалованной некоему Джону Трокмортону; одной из многих подобных полос, бравших начало от Таун-стрит возле реки и простиравшихся через холм, почти совпадая с нынешней Хоуп-стрит. Участок Трокмортона в дальнейшем, конечно, неоднократно подвергался разделам, и я весьма прилежно проследил судьбу той его части, по которой позднее пролегла Бэк-, она же Бенефит-стрит. Действительно, ходил такой слух, что раньше там располагалось семейное кладбище Трокмортонов; однако, изучив документы более тщательно, я обнаружил, что все могилы давным-давно были перенесены на Северное кладбище, то, что находится на Потакет-Уэст-Роуд.

Потом вдруг я наткнулся на одно свидетельство (благодаря редкостной случайности, ибо оно отсутствовало в основном массиве документов и легко могло быть упущено из виду), которое возбудило во мне живейший интерес, поскольку замечательно согласовывалось с некоторыми наиболее туманными аспектами проблемы. Это был договор, составленный в 1697 году и предоставлявший в аренду клочок земли некоему Этьену Руле с женой. Наконец-то появился французский след а, помимо него, еще один, и намного более значительный, нежели все прежние, налет ужасного, который имя это вызвало из самых отдаленных уголков моего разнородного чтения в области жуткого и сверхъестественного, и я лихорадочно бросился изучать план участка, сделанный еще до прокладывания и частичного выпрямления Бэк-стрит между 1747 и 1758 гг. Я сразу нашел то, чего наполовину ждал, а именно: на том самом месте, где теперь стоял страшный дом, Руле с женой в свое время разбили кладбище (прямо за тогдашним одноэтажным домиком с мансардой), и не существовало никакой записи, в которой упоминалось бы о переносе могил. Заканчивался документ совершенной неразберихой, и я вынужден был обыскать библиотеки Шепли и Исторического Общества штата Род-Айленд, прежде чем мне удалось найти местную дверь, которая отпиралась именем Этьена Руле. В конце концов, мне-таки удалось кое-что откопать, и хотя это кое-что было весьма смутным, оно имело настолько чудовищный смысл, что я немедленно приступил к обследованию подвала страшного дома с новой и тревожной скрупулезностью. Руле прибыли в эти края году этак в 1696 из Ист-Гринуича, спустившись вдоль западного побережья залива Наррагансетт. Они были гугенотами из Кода и столкнулись с немалым противодействием со стороны членов городской управы, прежде чем им позволили поселиться в Провиденсе. Неприязнь окружающих преследовала их еще в Ист-Гринуиче, куда они приехали в 1686 году после отмены Нантского эдикта; носились слухи, будто неприязнь эта выходила за рамки обычных национальных и расовых предрассудков и не имела отношения даже к спорам из-за дележа земли, вовлекавшим иных французских переселенцев в такие стычки с англичанами, которые не мог замять сам губернатор Эндрос. Однако их ярый протестантизм слишком ярый, как утверждали некоторые, и та наглядная нужда, которую они испытывали после того, как их, в буквальном смысле, вытолкали взашей из поселка, помогли им снискать убежище в Провиденсе. Этьен Руле, склонный не столько к земледелию, сколько к чтению непонятных книжек и черчению непонятных схем, получил место канцеляриста на складе пристани Пардона Тиллингаста в южном конце Таун-стрит. Именно в этом месте спустя много лет возможно что лет через сорок, то есть, уже после смерти Руле-старшего произошел какой-то бунт или что-то в этом роде, со времени которого о семействе Руле, похоже, ничего больше не было слышно.