Джон Ирвинг - Четвертая рука

• Название: Четвертая рука
• Автор: Джон Ирвинг
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-334-5

Американский писатель Джон Ирвинг — мастер психологической прозы и блестящий сценарист. Фильмы, поставленные по его романам, не сходят с экранов всего мира. Это и оскароносный «Мир глазами Гарпа» («Мир от Гарпа» в нашем прокате), и «Отель Нью-Хэмпшир», и «Правила виноделов» — за сценарий к нему Ирвинг тоже получил «Оскара», а режиссер Лаосе Хальстрём номинировался на эту премию. Теперь они вместе работают над экранизацией романа «Четвертая рука». Предполагается, что на главную роль — журналиста, которому во время телерепортажа из индийского цирка лев отгрыз руку, — будет приглашен Джордж Клуни.

Герой Ирвинга — красавец, любимец женщин — успешно поднимался по карьерной лестнице, когда с ним случилась эта прискорбная история. Репортаж видели миллионы телезрителей, и журналист стал знаменитостью. Его будет оперировать лучший врач-трансплантолог, а безвестная вдова отдаст для пересадки руку своего погибшего мужа, — но с одним условием, и каким!

---

Например, рок-певцы были подвержены гостиничным травмам двоякого рода. К наиболее типичным случаям доктор Заяц относил, во-первых, «гнев на обслуживающий персонал», что приводило к различным ранениям, порезам, ожогам (вследствие пролитого чая или кофе), а также к непредвиденным и опасным столкновениям с бесчисленным множеством предметов; во-вторых, оскальзывание на мокром полу ванной. Надо сказать, ванная представляла опасность не только для рок-звезд, но и для звезд кино.

Звезды кино получали увечья и в ресторанах, в особенности когда покидали эти заведения. С точки зрения Заяца как специалиста по хирургии верхних конечностей, всегда лучше стукнуть по самому фотографу, чем по его фотоаппарату — хоть руки останутся целы. Да и вообще не стоит проявлять излишней враждебности к изделиям из металла, стекла, дерева, камня или пластика. Однако звезды предпочитали сражаться с неодушевленными предметами; эта пагубная привычка служила основным источником травм, с которыми приходилось иметь дело доктору Заяцу.

Вспоминая покорные лица своих прославленных пациентов, доктор все отчетливее сознавал, что их самодовольный и уверенный вид не более чем маска.

И это, по всей вероятности, крайне занимало доктора, но его коллег по клинике «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» занимал он сам. Они, конечно, никогда не называли доктора в лицо «звездецом» или «звездолюбцем», но прекрасно знали о его слабости и чувствовали по отношению к нему некоторое превосходство, правда, лишь в этой области. Как хирург он был недосягаем. Они это понимали и злились.

Но если сотрудники компании «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» не позволяли себе высказываться насчет звездолюбия доктора Заяца, то постоянно выражали озабоченность его чрезмерной худобой. По общему убеждению, брак Заяца распался из-за того, что он стал более худым, чем его жена; впрочем, никому в компании «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» не удалось убедить доктора Заяца есть побольше, чтобы спасти этот брак, как не удалось уговорить его хоть немного потолстеть и после развода.

Что же касается соседей доктора, то им больше всего досаждала его любовь к птицам. По причинам, абсолютно неведомым местным орнитологам, доктор был убежден, что чрезмерное количество собачьего дерьма на улицах Большого Бостона крайне неблагоприятно воздействует на местных птиц.

Коллеги доктора с наслаждением описывали друг другу (хотя лишь один из них наблюдал это воочию), как воскресным утром знаменитый хирург вышел в заснеженный двор своего дома на Браттлстрит в высоких сапогах до колен, красном купальном халате и нелепой лыжной шапочке с эмблемой «Нью-Ин-гленд Пэтриотс»; в одной руке он держал большой пакет из коричневой крафт-бумаги, в другой — детскую клюшку для лакросса, с которой он и принялся рыскать по двору в поисках собачьих какашек. У самого доктора Заяца собаки не было, зато были весьма безответственные соседи. К тому же Браттл-стрит — одно из самых популярных мест в Кембридже для прогулок с собаками.

Клюшку для лакросса Заяц купил сыну, шестилетнему мальчику отнюдь не атлетического сложения, — он приходил к отцу по выходным раз в три недели. Замкнутый тревожный ребенок стал еще тревожнее после развода родителей и упрямо отказывался от еды. Вполне возможно, тут не обошлось без наущений его матери, которая задалась нехитрой целью довести чудаковатого доктора до полной потери рассудка.

Мать мальчика, которую звали Хилдред, желая прервать неприятный разговор на тему патологической худобы сына, неизменно восклицала: «А с какой стати ребенок будет есть? Отец-то, можно сказать, голодом себя морит, вот мальчик и следует его примеру!» Именно поэтому при разводе Хилдред поставила условие, доктор сможет встречаться с сыном раз в три недели и оставлять его у себя только на уик-энд. Ее требование было признано законным. И подобный развод власти штата Массачусетс еще смеют называть «разводом по согласию сторон», так сказать, полюбовным! («Полюбовный развод» — Уоллингфорд не переставал восхищаться этим оксимороном.)

На самом же деле доктор Заяц мучительно пытался понять, почему сынишка так плохо ест, и постоянно искал способы решения этой проблемы — как медицинские, так и психологические. (Хилдред вряд ли даже себе самой призналась бы, что у ребенка какие-то нелады со здоровьем.) По выходным, когда мальчик — его звали Руди — навещал доктора, Заяц устраивал настоящий спектакль: поглощал на его глазах немыслимое количество пищи (которую потом, вызвав у себя рвоту, исторгал в унитаз). Однако Руди был зрителем неблагодарным: он либо вообще не смотрел на отца во время этих показательных выступлений, либо смотрел, но сам, так или иначе, к еде не притрагивался.

Дошло до того, что один педиатр-гастроэнтеролог весьма настоятельно посоветовал Заяцу прооперировать сына и выяснить, нет ли у мальчика каких-либо повреждений пищеварительного тракта. Другой врач прописал Руди сироп — особый сахар, не усваиваемый организмом и действующий как слабительное. Третий предположил, что с возрастом все пройдет само собой; и это был единственный совет, который и доктор Заяц, и его бывшая жена оказались способны принять.

Между тем от Заяца ушла экономка, проживавшая у него в доме, — ей невмоготу было видеть, сколько первосортной еды выбрасывается на помойку каждый третий понедельник месяца. Поскольку Ирма, новая помощница доктора, обижалась, когда ее называли «экономкой», Заяц стал величать ее своей «ассистенткой», хотя в основном она занималась уборкой и стиркой. Доктор также вменил ей в обязанность ежедневно убирать со двора собачьи какашки, что, возможно, и довело ее до нервного срыва: ей осточертел позорный пакет из крафт-бумаги, она плохо умела обращаться с детской клюшкой для лакросса, да и само поручение казалось ей унизительным.

Ирма была домовитой, крепко сбитой девицей лет под тридцать, и ей даже в голову не могло прийти, что служба у «медицинского доктора» включает в себя такую черную работу, как борьба с привычкой окрестных собак гадить где попало.

Кроме того, доктор, сам того не подозревая, сильно оскорбил ее, почему-то решив, что она лишь недавно приехала в страну и английский язык для нее неродной. Кстати сказать, других языков она просто не знала. А вся эта путаница возникла из-за телефонного разговора, случайно подслушанного костлявым доктором.

В ее комнатке рядом с кухней был отдельный аппарат, и вечерами Ирма довольно часто болтала с матерью или с одной из сестер. А в тот вечер доктор Заяц как раз решил наведаться к холодильнику и немного перекусить. (Худой, как скальпель, хирург довольствовался сырой морковкой, которую хранил в миске с подтаявшим льдом.)

Доктору показалось, что экономка говорит на каком-то иностранном языке. Правда, слышно было плоховато — во-первых, он с аппетитом хрумкал морковкой, а во-вторых, вокруг гомонили певчие птицы, клетки с которыми были расставлены и развешаны по всему дому. Но главная причина заключалась в том, что при всяком разговоре с матерью или сестрами Ирма истерически рыдала, рассказывая, как доктор ее недооценивает и даже унижает.

Ирма неплохо готовила, но доктор почти никогда не обедал и не ужинал. Она хорошо умела шить и штопать, но доктор свел уход за своей одеждой (включая медицинские халаты) к минимуму, он просто сдавал все в химчистку, так что стирать приходилось только насквозь пропотевший спортивный костюм, в котором он бегал по утрам — до завтрака, порой еще затемно, и по вечерам — тоже чаще всего в темноте.

Доктор Заяц принадлежал к числу тех сорокалетних поджарых мужчин, которые бегают по набережной реки Чарльз с неимоверным упорством — словно соревнуются со студентами, облюбовавшими окрестности Мемориал-драйв для занятий бегом и спортивной ходьбой. В снег, в дождь, в слякоть, в летний зной и даже в грозу легконогий хирург упорно продолжал бегать. При росте пять футов одиннадцать дюймов доктор Заяц весил всего сто тридцать пять фунтов.

Ирма же, при росте пять футов шесть дюймов весившая около ста пятидесяти фунтов, не сомневалась в том, что доктора она ненавидит. И в тот самый вечер, когда она завела волынку, перечисляя свои обиды и обливая слезами телефонную трубку, знаменитый хирург случайно ее услышал и задался вопросом, кто же она такая: чешка? полячка? литовка?

Когда же доктор Заяц прямо спросил Ирму, откуда она родом, «ассистентка» раздраженно буркнула:

— Из Бостона, откуда же еще!

Ну что ж, решил доктор, такие чувства делают ей честь. Какой патриотизм сравнится с любовью иммигрантов-европейцев к стране, давшей им приют? С тех пор Заяц постоянно поздравлял Ирму с «успехами в английском», а Ирма еще горше плакалась по вечерам в телефонную трубку.

Смущало ее и то невероятное количество съестного, которое доктор закупал каждую третью пятницу, и каждый третий понедельник без каких бы то ни было объяснений требовал выбросить на помойку. Утром в понедельник он просто выставлял еду на кухонный стол — нетронутого цыпленка, целый кусок ветчины, кучу фруктов и овощей, подтаявшее мороженое — и прилагал напечатанную на принтере записку: «Прошу выбросить».