Дарья Истомина - Леди-бомж

• Название: Леди-бомж
• Автор: Дарья Истомина
• Издательство: АСТ, КРПА «Олимп»
• Жанр: Детектив
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012568-2, 5-7390-1148-5

Ее прошлое — тюрьма и сума. Ее настоящее — отчаянная жизнь авантюристки, которая выходит сухом из воды лаже там, где сделать это невозможно. Ее работа — заменять в крупных аферах женщину, которой уже нет на свете.

Ее девиз — пробиться любой ценой, несмотря ни на что. Ее будущее может оказаться КАКИМ УГОДНО…

Незаконно осужденная внучка академика Лизавета Басаргина выходит на свободу. Теперь она бомж. Потеряв все, женщина одержима жаждой мести… Но страшная находка в салоне иномарки круто меняет ее жизнь.

---

Пожалуй, впервые я поняла, что Большая Монета для людей, которые ее имут. — это еще и вечное проклятие, постоянное ожидание удара исподтишка, не просто пакости — пули или чего-нибудь похожего.

И так же впервые я содрогнулась и прониклась запоздалым уважением, когда догадалась, что Туманская существовала в режиме этого постоянного ожидания удара от тех, кто запоздал к Большой Дележке или преуспел, но остановиться уже не мог и старался оттеснить ее на зады деловой жизни или просто смести и уничтожить. Но, насколько я могла судить, она умела не просто держать удар, но и упреждала его и всегда вовремя огрызалась и переходила в атаку, и похоже, что кто-то именно из тех, кого она сокрушила, решил, что время пришло, и долбанул по Сим-Симу.

Несколько дней я думала о том, что, может быть, это возбудились Щеколдины, и весь этот ералаш — дело Зюньки, но потом поняла, что это у меня просто с перепугу, я как персона для них ничего не значу, для Сим-Сима они тоже — мелочь пузатая, и никакой связи между тем, что стряслось на территории, и тем, что они творили в городе, нету.

Наутро после долбежки я скурсировала в лес, поглядеть, что там и как. Оказывается, что неизвестные злодеи, расположившись в дубняке, пальнули по дому не с земли, а с дощатого помоста, закрепленного на сучьях на высоте метров в десять. Чичерюкин, мрачно посасывая сигаретку, следил за тем, как эти доски охранники скидывали с дерева вместе с какими-то оптически-боевыми железяками, а у его ног валялась здоровенная закопченная ствол-труба военного цвета.

Припорошенная снегом палая листва была затоптана, чуть поодаль валялась наскоро сколоченная лесенка, по которой эти сволочи влезали на верхотуру, а Чичерюкин вертел в руках порожнюю бутылку из-под водки. Еще пара пустых бутылок валялась на земле, и их обнюхивала служебная овчарка. Оказалось, что след она взяла еще ночью, но довела только до проселка, где эти гады сели в ждавшую их машину С земли дома не было видно, только ограда, но с верхотуры, конечно, просматривалось все. Напрямую отсюда до дома было почти полкилометра, но всадили они точно.

— Чуть бы пониже, не в крышу, а в окна — и «Умер наш дядя, а тетя рыдала…», — злобно сплюнул Чичерюкин. — Эта хреновина в Чечне опробована, от любого танка — зола! Согласно принципу реактивного движения. Судя по тому, сколько выжрали, их тут не менее трех голов кувыркалось. А вмазали лихо, видать, не впервой… Спецы! «Кубанская», видишь, а закусывали докторской… Мерзли, значит, дожидаючись. А курили «Петра Первого», с фильтром…

Он бросил бутылку под ноги.

— А зачем так? — удивилась я. — Снять надо же отпечатки пальцев…

— Ты поменьше про Шерлока Холмса читай. Проверено. Нету тут никаких отпечатков! — усмехнулся он — Судя по всему, заезжая бригада. Гастролеры. Исполнили арию — и с концами! Может, уже где-нибудь в Сочах цинандали кушают…

— Если заезжие, как же они знать могли, что Туманский именно на месте, да еще точно — в своем кабинете? — удивилась я.

— Понимаешь… — кивнул он. — Вот и у меня от этого самого — сплошная мозговая чесотка… И так выходит, что сидит где-то в нашем гнездышке какой-то дятел, постукивает. Протечка вышла, Лизавета… Мой прокол!

Он говорил сдавленно, негромко и был совсем не похож на себя прежнего — грубого и уверенного.

Но действовал он стремительно — в двадцать четыре часа вышиб почти всех прежних охранников, сменив на новых парней из какого-то московского частного охранного предприятия, установил жесткий проверочный режим для каждой автомашины, въезжающей на территорию, для чего обзавелся очень дорогой спаниелькой, натренированной в питомнике на запах пластита и иной взрывчатки, которая постоянно дежурила на воротах и ежедневно по утрам обходила дом и нюхала все углы от биллиардной, кухни и до туалетов, и теперь круглосуточно территорию по периметру с внешней стороны объезжали вооруженные патрули на финских снегоходах, оснащенные приборами ночного видения.

Как-то я услыхала, что для Сим-Сима заказан новый «мерс», очень дорогой, бронированный, почти президентский, но на фирме в Германии на эти автомобили большая очередь, в связи с заказами от всяких арабских шейхов, чернокожих монархов и диктаторов и прочих кокаиновых королей. Но в основном — от россиян, таких, у которых задницу подпекает, но которые могут платить почти столько же, сколько те же шейхи.

Туманскому пока «мерсы» были не нужны, ни прежний, ни новый. В каком-то закрытом военном госпитале в Москве, куда его увозили в ту ночь и куда меня не допустили, он пробыл всего неделю, потом его вернули на территорию, но уже не на носилках, а самоходом, и он, грузно опираясь на палку, шипя от боли и ругаясь, проковылял в спальню и засел там, только приказал поставить компьютер и телефоны. Плюс, конечно, портативный бар-холодильничек с выпивкой.

Сим-Сим выглядел жутко: обожженная и подранная голая голова была пятнистой и разноцветной, в пластырях и наклейках, в розовых отметинах подживавшей молодой кожи и коричневых корочках на содранных местах. К тому же башку ему густо промазали какой-то желтой мазью, и она лоснилась, как у тюленя, только что вынырнувшего из воды. Стеклянный осколок, пробивший его правое плечо, проник глубоко, но, к счастью, до легкого не достал и прошел в каких-то миллиметрах от артерии, но рана была глубокой и заживала плохо, так что сквозь бинты еще торчали идиотские дренажные трубки, и приглашенная медсестра, поселившаяся у нас, дважды в день делала перевязки и вгоняла лошадиные дозы антибиотиков. Когда его вышвырнуло из кресла и оно падало на него, накрывая сверху, он сильно ударился коленом о литую каминную решетку, и коленная чашечка треснула, так что теперь он щеголял гипсовым наколенником и обходиться без палки или костылей не мог. Что его больше всего и бесило.

Во время взрыва он кокнул свои обожаемые стеклышки и теперь носил большие очки в массивной оправе, которые ему не шли и в которых он становился похожим на филина. Лицо ему, конечно, отмыли, но из-за мелких порезов и ссадин он бриться не мог, и его возраст вдруг явственно обозначила густая, совершенно старческая неряшливая седая щетина, лишь кое-где пробитая рыжими волосиками. К тому же во время взрыва этого мощного дерьма его так долбануло волной и звуком, что он оглох. Почти начисто. Мне сказали: это что-то вроде контузии и пройдет со временем. Но пока ничего не проходило, и он орал так, словно командует парадом на Красной площади.

Я орать не могла, к тому же были вещи, о которых не стоило громыхать на весь дом, чтобы слышали посторонние.

Он это сразу же сообразил, и мы стали переписываться, используя блокнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.

В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: «За что и зачем ты меня вышибал?»

«Спящий в гробе — мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!» — ответил он.

«Не виляй!»

«Меня „заказали“».

«Кто?»

«Еще не знаю. Есть „братки“. Есть другие. Много».

«Я с тобой. Всегда».

«Зачем?»

«Идиот!» — написала я.

— Дура! — заорал он.

Медсестра, возившаяся со шприцами в дальнем углу спальной, перепуганно ахнула и оглянулась.

Но мы уже ржали, стукаясь лбами.

Наверное, для того, чтобы понять, что для тебя значит человек, нужно вот такое — когда его могло не стать и он больше бы не был. Все мои закидоны и соображения куда-то улетели, растворились в этом каком-то новом счастье — он есть!

И все стало совершенно иным, все приобрело совершенно другое, неизвестное раньше значение. Каждый день, каждый час, каждая минута теперь для меня были просто драгоценными, и, кажется, я впервые поняла, что любить — это прежде всего не брать то, что щедро и безоглядно дают тебе, но отдавать. Всю себя, до донышка, не задумываясь, что там в остатке, ничего не оставляя на завтра, ничего не просчитывая и не прикидывая. Кажется, я мощно и безоговорочно поглупела, просыпалась с ощущением какого-то бесконечного солнечного праздника, ликования и ни от чего не уставала, как будто меня подпитывал какой-то новый источник могучей, неиссякаемой силы.

Элга посматривала на меня с неясным удивлением, но как-то за завтраком не выдержала и сказала:

— Это явление метеорологическое, климатическое или гинекологическое?

— Что именно?

— Я вынуждена признать, что вы похорошели. — Она задумчиво выпустила перед собой струйку табачного дыма и рассекла ее пальцем. — Распустили лепестки, как майская розочка, несмотря на то что скоро Рождество. От вас исходит запах улыбки. И я уже не наблюдаю шипов и колючек, которые недавно вы мне не без успеха демонстрировали. Вы припрятали клыки и втянули когти.

— Очевидно, меня хорошо и вовремя кормят и дрессировщик неплох! А?

— Кажется, вас готовят к большому аттракциону? И когда вы полагаете выйти на манеж в нашем идиотском цирке?