Венедикт Ерофеев - Вальпургиева ночь, или Шаги Командора

• Название: Вальпургиева ночь, или Шаги Командора
• Автор: Венедикт Ерофеев
• Жанр: Современная литература

---

Прохоров. Шел бы ты со своими дхармами знаешь куда!… Человеку только что в ванной навешали колотушек. При чем тут дхармы? Продолжай, Стас…

Стасик. И вот я перехожу из ванной с орхидеями, минуя все залы дхарм (взгляд в сторону паршивца Коли), перехожу из бассейна в Зал Благовоний, а из Зала Благовоний в Зал Песнопений. Те, кто по пути мне встречаются, говорят мне: «Благословенный, не ходи в манговую рощу». А я иду, мне говорят три девушки, одна такая лунная-лунная, а другая пасторальная вся, в венке из одуванчиков, конечно. А уж на третью и я не смотрю и ухожу из Зала Песнопений в манговую рощу.

Прохоров. Давай, давай, Стас, дуй в свою долбанную манговую рощу, дай поговорить с евреем. (Гуревичу) Ты по какому делу и как звать?

Гуревич. Гуревич.

Прохоров. Я так и думал, что Гуревич… А случайно не по этому?… (Делает щелчок по горлу)

Гуревич. Ну… в том смысле…

Прохоров. Я так и думал. Евреи иногда очень даже любят выпить… в особенности за спиной арабских народов. Но не в этом дело. Как только появляется еврей – спокойствия как не бывало, и начинается гибельный сюжет. Мне рассказывал мой покойный дед: у них в лесу водилось оленей видимо-невидимо – как их там? косулей, – невпроворот. И пруд был весь в лебедях белых, а на берегу пруда цвел родо-ден-дрон. И вот в деревню эту приехал лекарь по имени Густав… Ну уж не знаю, насколько он был Густав, но жид – это точно. И что же из этого вышло? – не я рассказываю, рассказывает дед. До появления этого Густава зайцев было столько в округе, что буквально спотыкаешься об них, по ним скользишь и падаешь… Так исчезли для начала все зайцы, потом косули – нет, он в них не стрелял, они пропадали сами собой. (Алехе) Позови старичка Вову.

Вова подходит. Взглянув сначала на Витю, потом на Михалыча,подрагивая, ждет подвоха.

Вова, ты из деревни. Ты можешь представить себе, что на берегу пруда… произрастаешь… тебя зовут Рододендрон. А на той стороне пруда – жид, сидит и на тебя смотрит?…

Вова. Нет, я не могу себе представить… что вот расту…

Прохоров. Ну, к чертям собачьим рододендрон. Вот, вообрази себе, Вова: ты – белая лебедь и сидишь на берегу пруда, а напротив тебя сидит жид и очень внимательно на тебя…

Вова. Нет. Белой лебедью я тоже не могу, это мне трудно представить. Я могу… могу представить, что я стая белых лебедей…

Прохоров. Прекрасно, Вова, ты стая белых лебедей на берегу пруда, а напротив…

Вова. Ну я, конечно, разлетаюсь… кто куда… страшно…

Прохоров. Алеха, уведи Вовочку… Вот видишь, Гуревич?

Гуревич (с трудом улыбаясь) Ну, ладно. (С тревогой взглядывает в сторону Вити, потом наблюдает, как сосед Михалыч делает вздорные попытки вырваться из пут) А этого за что?

Прохоров. Делириум тременс. Изменил Родине и помыслом и намерением. Короче, не пьет и не курит. Все бы ничего, но мы тут как-то стояли в туалете, и зашла речь о спирте, о его жуткой калорийности, – так этот гаденыш ляпнул примерно такое: из всех, поглощаемых нами продуктов спирт, при всей его высокой калорийности, – весьма примитивного химического строения и очень беден структурной информацией. Он еще и тогда поплатился за свои хамские эрудиции: я открыл форточку, втиснул его туда и свесил за ногу вниз – а этаж все-таки четвертый – так и держал, пока он не отрекся от своих еретических доктрин… Сегодня он решением Бога и народа приговорен к вышке… Я не очень верю, что вначале было слово, но, хоть какое-то задрипанное, оно должно быть в конце, так что пусть этот раздолбай лежит и размышляет…

Гуревич. А скажи мне, Прохоров, тебя облекали полномочиями… Э-э… В одной только этой палате или…?

Прохоров. Да, конечно, нет. Все, что по ту сторону Вити. Оба взглядывают туда, Гуревич отворачивается. Это все мои подмандатные территории, но тебе повезло: завтрашний процесс будет внутрипалатным, да еще уголовным к тому же. Паша! Сними с себя простыню! Это Паша Еремин, комсорг, так, вроде ничего, подонок как подонок, но дело серьезное – членовредительство в семействе Клейнмихель!

Сережа (заслышав свою фамилию, встает и подползает в сторону Прохорова) Запишите: у мамы только одна нога осталась на месте… все другие были откручены, и руки тоже, все вместе лежали на буфете…

Гуревич. Так она не кричала, что ли?… Ведь этого быть не может!…

Сережа. Так ведь как бы она кричала, если в это время крестная ушла за бубликами…

Гуревич. Мда… в самом деле… крестная ушла за бубликами – какой смысл кричать?

Стасик (как всегда, проходя мимо) У всех у нас крестные за бубликами поразошлись: кричи-кричи – не до кого не докричишься…

Сережа. Да нет же… При чем тут бублики… ну как вы не понимаете? Ведь он сначала оторвал ей голову, а потом…

Прохоров. До завтра, до завтра все это. До завтра, Сережа, уползи. Так вот, слушай меня, Гуревич: как видишь, у нас порой случаются мелкие бытовые несообразности. А так у нас жить можно. Недели две-три тебя поколют, потом таблетки, потом пинка под зад и катись. У нас даже цветной телевизор есть, кенар с канарейкой. Они только сегодня помалкивают, поскольку завтра Первомай. А так поют. Витя решил их даже не трогать и на вкус не пробовать, а это ли не высшая аттестация для вокалиста, а, Гуревич? А вот от шашек и домино ничего не осталось – все слопал Витя, одну за другой. Чудом уцелела шесть-шесть, Хохуля спрятал ее под подушку и сам с собой играл в шесть-шесть, и всегда выигрывал. А дня через три – небывалое: из-под подушки исчезла шесть-шесть. Хохуля не знает, куда деваться от рыданий, Витя улыбается. Все кончается тем, что Хохуля впадает еще в какую– то прострацию, глохнет и становится сексуальным мистиком… а Витя тем временем берется за шахматы…

Гуревич видит: на тумбочке в центре палаты разложена пустаяшахматная доска и на ней белый ферзь.

Стасик (подскакивая) И ведь все умял! Почему только жалеет до сих пор белую королеву? Он ведь у нас такой бедовый: и тайм-аут съел, и ферзевый гамбит, и сицилианскую защиту…

Прохоров. Вот что, Витя. (Усаживается к Вите на постель) Витя, ты скушал все настольные игры. Скажи мне, ты их кушал просто из нравственных соображений, да? Они показались тебе слишком азартными? Здесь рядом со мной доктор из Центра. (Показывает на Гуревича) О! Это такой доктор! (Палец вверх) Он любопытствует: отчего ты так много кушаешь? Тебе не хватает фуражу-провианту?

Витя. (не выдерживает взгляда старосты, перестает гладить пузо, стыдливо прикрывается рукавом) Вкусно…

Прохоров. А белого ферзя почему пожалел, а?

Витя. Жалко… Он такой одинокий…

Прохоров. Понимаю… А скажи мне, Витенька, – тебе во сне одна только жратва снится?

Витя. Нет… нет… царевна…

Прохоров. Царевна? Мертвая?

Витя. Да нет, живая царевна… И вся из себя такая, и с голубым бантиком. Как Золушка… А вокруг нее все Принц ходит… И все бьет ее по голове хрустальным башмачком.

Прохоров. А ты бы съел этот хрустальный башмачок? Чав-чав?

Стасик. Его не Витя надо называть. Его надо называть Нина. Нина Чав-чав-адзе…

Витя. А башмачок съел бы… Чтобы он только ее не бил.

Гуревич. Но, а если уж царевна мертвая. Ну, то есть, он ее добил? До смерти. Ты съел бы мертвую царевну?

Витя (улыбается) Да…

Гуревич. А если б семь богатырей при ней – то как бы?

Витя. И семь богатырей бы тоже.

Гуревич. Ну, а тридцать три богатыря?

Витя. Да… Если бы медсестрички не торопили… Конечно…

Гуревич. А послушай-ка… А сорок разбойников вместе с Али-Бабой?

Витя (с той же беззаботной страшной улыбкой) Да… (Мечтает)

Гуревич (упорно) А сорок тысяч братьев, тех, что прямо от Вильяма?! Неужели тоже?!…

Прохоров (врывается в беседу) Ну все. Завтра мы тебе выдадим и комсорга Пашку. Какая тебе разница? От Адмирала ты отказался – я тебя понимаю. Адмиралы – они хрустят… Сережа! Клейнмихель! Подойди сюда… Скажи… Замечал ли ты на лице преступника следы хоть малого раскаяния?

Сережа. Нет, не замечал… И мама моя покойная в тот день моргнула: понаблюдай, мол, за Пашкой – будет ли ему хоть немножко стыдно, что он со мной так поозоровал? Нет, ему не было стыдно, он весь вечер после того водку пьянствовал и дисциплину хулиганил… И запрещал мне форточку проветривать, чтобы мамой не пахло…

Стасик (проходя мимо, как всегда) Приятно все-таки жить в эпоху распада. Только одно нехорошо. Не надо было лишать человека лимфатических желез. То, что его лишили бубликов и соленых огурцов, это еще ладно. И то, что лишили дынь, – чепуха, можно прожить и без дынь. И плебисцитов нам не надо. Но оставьте нам хотя бы наши лимфатические железы…