Анна Антоновская - Ходи невредимым!

• Название: Ходи невредимым!
• Автор: Анна Антоновская
• Издательство: Мерани
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1979

---

– Сказывал мне еще пятисотенный, что-де тому, почитай, шестнадцать веков спустя после явления…

– Да ну тебя к лешему! – вскрикнул Среда. – Вот цепкий! Да казаки задолго до Христа оседлывали беса. Як выскочит из преисподней, да выхватит хвост свой, да зачнет горы, будто шашкой, хлестать, – аж дым из камней повалит. Тут казак и хвать беса на аркан да башкой в дымящую дыру, и як даст пинка в зад – не поминай лихом!

Казаки дружно захохотали. Меркушка сидел насупившись.

– Ты, стрелец, не перечь, куды царям до вольных казаков! – смеялся Каланча. – Цари как начнут друг к дружке послов засылать да парчой глаза слепить. А казак без хитрости: захотел – ты цел; захотел – хлоп на прицел!

– Ладно, – отмахнулся Меркушка, – расписал дугу, а конь – серый! А врагов Руси ты чем потчевать будешь? Медом?

– Для врагов Руси у нас пощады нет. А только зипуны у нас серые, да умы бархатные, – наставительно проговорил Каланча, носком сапога вороша золу, – потому и нет для казака ближе друга, чем гурда вострая и пищаль бойкая. Ходил я с ними на сине море, на Черное, охотиться, на Кум-реку, на Кубань – ясырей добывать, на Волгу-матушку – рыбку ловить, под Астрахань, на низовье, – за добычею, в Сибирь – пушистых зверей пострелять.

– В Сибири, сказывают, медведь в татарской шапке лапой мед со звезд сгребает.

– Эге, сгребает… Мой прадед бачил… – И хорунжий бочком перекатился на левую сторону.

Меркушка спокойно переложил пищаль на правую сторону.

Хорунжий обозлился:

– Да что ж така за цаца? Пальцем не тронь! Уж пищаль твоя не заворожена ль накрепко?

– Заворожена… как прилажусь да садану огнем, так с медведя татарская шапка сиганет зайцем.

Казаки захохотали так дружно, что и Меркушка, не выдержав, тоже прыснул.

Выпили еще, крякнули, Вавило провел по усам.

– Уступи-ка, стрелец, пищаль, папаху цехинов отмерю.

– Не продается, – Меркушка переложил пищаль на другую сторону. – В ней душа, а не железо. Она – звезда путевая. А кто сворует, сшибу!

– Вот навалился, бесов сын! – хорунжий приветливо взглянул на Меркушку.

Меркушка ударил шапкой о колено, сбивая пыль.

– К воеводе пора… Челом бью!

– На доброе здравье! – пожелали казаки.

Белый поднялся на вышку и, словно степной орлик, стал зорко всматриваться в темнеющую даль.

Кликнув стрельцов, Меркушка подошел к своему вороному Ховану, подтянул подпруги и одним махом взлетел на седло, под которым синел чепрак с двуглавым орлом.

По две в ряд лихо следовали за Меркушкой десять стрельцов. Со стороны моря низко летела оранжево-красная птица. «Жар-птица!» – решил Меркушка, взмахивая нагайкой. – От каспицкой волны в полет ринулась, а до Москвы крылом не достанет. Широка Русь, в четыре неба строится…"

Медный загар ровно лег на лицо боярина, жаркий ветер подсветлил бороду, а вторая склада на переносице являла ту озабоченность, которая охватила Юрия Хворостинина, как только он принял в Терках булаву воеводы.

Воеводствовать на Тереке – это не то, что в Володимире иль Новгороде. И там дел с полный короб, а здесь и дух перевести некогда. Лишь утвердилось Московское царство в устьях Волги, как открылись перед ним ворота пестрого Прикавказья. Князья и ханы ссорились друг с другом, терпели от крымцев, а как почувствовали мощную поступь России, бросились с просьбами кто о союзе, кто о свободной торговле в Астрахани, кто о подданстве. И незаметно, волею-неволею затягивается Русия все далее и далее на Восток, к Кавказу, а теперь, почитай, и за него.

Правда, вначале, при Василии Третьем, а там при Иоанне Четвертом, Москва и посохом стукнуть не успела, как у самого Кавказского хребта появились казаки.

Но теперь строго следила за ними, чтобы не озорничали и царскому имени позора не чинили, не давали бы повода для речей мерзких, что-де воровские люди по Руси разбрелись… А станут казаки и впредь выгодно открывать новые пути для просторов царства и торговое и ратное дело соблюдать, помощь Москва окажет ядрами, свинчатными и железными, да и порохом тоже.

Но не легко воеводе Хворостинину держать в крепкой руке Терки. Люд здесь непокорный, гулящий. Беглые казаки с Днепра, Дона – их не утеснишь, силком не возьмешь. Берендеи! Бродники! Вольница – перекати-поле! И за черкесами гляди здесь на линии в оба, не только саблю из ножон, усы утянут – не заметишь!

Богатое убранство дома воеводы показывало степень состоятельности государства. И хоть не оправилась еще Москва от потрясений Смутного времени, дом воеводы славился старинной утварью, взятой из запасов московских хором, и персидскими коврами. Справа от кресла, обитого алым бархатом, покоилось знамя воеводства: на белом поле святой Георгий, пронзающий дракона копьем, – герб царствующего города Москвы; а в верхнем углу под синим гребнем гор изгибающаяся река. Слева, на поставце, возлежали на багряной парче регалии воеводы: булава-жезл – позолоченное яблоко на черене – и палаш в вызолоченных ножнах, усеянных бирюзой, рубинами и яшмой.

Хворостинин задумчиво прошелся по горнице, остановился у окна. За воеводским двором виднелись на площади длинные пушки – «гауфницы», по бокам стояли тяжелые половинные картауны – крепостные орудия. Подальше за деревьями простиралась деревянная стена и высились башни, щедро снабженные большими и малыми пушками. Три приказа в Терках под рукой его, воеводы, и к каждому приставлено по пятьсот стрельцов. Сила! И всего в полуверсте от морского пути в Иран.

Погруженный в размышления воевода подошел к столу, покрытому алым сукном, положил бархатную подушку на скамью, уселся, высвободил из груды свитков серебряную чернильницу, вооружился гусиным пером, придвинул послание думного дьяка и стал подчеркивать места особо важные:

«…аглицким купцам, в Персию следующим, препятствий не чинить, а ссылку производить: какой товар везут и польза какая от них Московскому царству…»

Вошел дежурный стрелец, сказал, что пятисотенный дожидает за порогом. Воевода утвердительно махнул рукой: «Введи!»

Овчина-Телепень-Оболенский перенял от прадедов, именитых бояр, ведших свой род от Рюриковичей и впавших в немилость при Грозном, величавую осанку и ратную доблесть. Владел он землей под Истрой, где любил зимой обкладывать медведя в берлоге, а летом ходить босиком, взбираться на высоченные дубы и отпиливать засохшие ветви, причудливо черневшие на светлом фоне неба, или водить по реке между плакучими ивами плоскодонку. Отсутствие золота, которым владели его прадеды, привело его на стрелецкую службу, любовь к приволью – на Терскую линию. Сейчас, прослышав, что в Черкесских горах туры, он пришел просить воеводу отпустить его с партией стрельцов на знатную охоту.

Вошел Лев Дмитриевич независимо и отдал поклон почтительный, но не слишком низкий. Наряд его не отличался роскошью, но рукоятка сабли горела сапфирами и рубинами. Он бегло взглянул на рукописные книги в переплетах из свиной кожи, задержал взгляд на кольчуге с наручами из тонких колец и бармах и, по приглашению воеводы, опустился на скамью, крытую ковром.

Блики от узорчатой лампады падали на старинный образ Спаса Нерукотворного. Подавшись в полумглу, Хворостинин выслушал жаркую просьбу пятисотенного, подумал и отказал: «Не до туров!»

Овчина-Телепень нахмурился: «надобно поразмяться», и затеребил коричневатые усики, смешно оседлавшие его верхнюю губу.

Воеводе пришелся по сердцу порывистый начальник пяти сотен стрельцов. Властно хлопнул в ладоши, приказал слуге подать две братины с вишневым медом. Запенились заздравные сосуды. Не успел Лев Дмитриевич прочесть надпись, вьющуюся вокруг братины: «Питие во утоление жажды человеком здравие сотворяет, безмерно же вельми повреждает», и прикоснуться к заманчивому напитку, как за белой завесой послышался конский топот, крики караульных, зычный голос Меркушки, чьи-то голоса, чужеземная речь.

Вбежал сотник, стараясь не бряцать саблей: – Прикажи принять, боярин… Из земли Иверской, от грузинцев гонец!..

Удивленно приподняв бровь, Хворостинин приказал подать другой кафтан.

Любопытствуя, Овчина-Телепень поспешил за дверь, встретить гонца.

В парчовом охабне с широкими на груди застежками, украшенными жемчугом и золотыми кисточками, боярин казался еще шире в плечах. Держась чинно, он усадил Омара и напряженно стал вглядываться в послание так полюбившегося ему в Москве свитского дворянина, грузина Дато.

В черной чохе, с шашкой в черных ножнах, с черным кинжалом на черном поясе, верный слуга княгини Хорешани принес с собой, казалось, тень того мрака, который окутал сейчас грузинскую землю. Сурово сомкнув губы, Омар устремил на воеводу взор, отражавший скорбь и притаившуюся досаду. Живя раньше в Терках, он полюбил русских за широту души, за грустные напевы и бесшабашную удаль. Не без труда в течение трех лет учился он изъясняться по-русски и легко привык к тульскому ружью, сменившему потемневший от времени лук в мохнатом чехле за плечом.