Сергей Алексеев - Материк

• Название: Материк
• Автор: Сергей Алексеев
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Имя Сергея Алексеева сравнительно недавно появилось в советской литературе Но уже с первых шагов молодой прозаик обратил на себя внимание читателей и критиков знанием материала, искренностью интонации, точностью языка В книге «Материк» С Алексеев продолжает свою основную тему — рассказ о людях, живущих и работающих на сибирской земле.

---

Иван и дед остались вдвоем, но застолье продолжалось теперь с утра до вечера. Они, как правило, быстро напивались и, дразня бабку, хором пели матершинные частушки.

— Ерой, — ворчала бабка. — Ни стыда, ни совести у окаянных…

Но чаще они сидели друг против друга, чуть ли не соединившись лбами, и вспоминали про войну. Мой дед Семен Тимофеевич воевал минометчиком, но это слишком красиво сказано. На самом деле он таскал на горбу минометную плиту и, по сути, не воевал, а работал.

— Утром поставим трубу, — рассказывал он, — плюнем по немцу семь раз — весь дневной паек, а потом он нас до вечера из орудиев долбит и долбит… Будто шершиное гнездо разворошили Пехота нас матом кроет, имя ж достается-то… Я командиру говорю, давай ден десять погодим, скопим мин да шарахнем. Они, вишь, немцы-то, к тому времени отвыкнут от пальбы и прятаться не станут. Тут мы их и… А он — ты что, под трибунал захотел?.. Ишь как, дескать, тактика такая. В гробу я ее видел! Сами урон несем, а имя хоть бы что!.. Не-ет, где-то предательство было…

Война у деда получалась тусклая и скучная. Зато у Ивана была такая, что дух захватывает. Иван вскакивал, размахивал руками, «стрелял» из автомата, «бросал» гранаты и «резал» ножом.

— Я кричу — р-р-р-рот-та-а! За мной! Слышь, Тимофей, командую — р-р-рот-т-та!.. Эх, в три господа… Р-р-рота!.. Слышь, Тимофеич, ночью один раз пошли в атаку, тихо пошли. Первую линию ножами вырезали! Как миленьких, подчистую! А потом я командую — р-рот-та!.. И врукопашную!

Когда им надоедало сидеть в избе, фронтовики выбирались на улицу, под сосны, тащили туда ведро с медовухой и продолжали вспоминать. Иван брал столовый нож, ползал по траве, не жалея новой гимнастерки, и, вращая глазами, показывал, как он орудовал во вражеской траншее. Мать, случайно оказавшись рядом, со страхом наблюдала за гостем и тихонько ойкала:

— А не страшно ли? Жуть-то какая…

— Чего страшного? — смеялся Иван. — Известно — война же!

— Людей-то резать не страшно?

— Какие они люди! — возмущался «ерой», — Зверюги они!

— Да ведь все равно, обликом-то люди…

В одной из «атак» под соснами Иван потерял медаль. Кругляшка отцепилась от колодки и завалилась где-то в траве. «Ерой» вдруг перепугался, начал шарить вокруг себя, и через минуту все — Иван, дед, мать и даже баба Оля — ползали на четвереньках под соснами и рылись в траве. Потерянная медаль была ценнее всех медалей — «За отвагу». Мы излазили всю землю чуть ли не до смолзавода, но медали так и не нашли. Я из кожи лез — старался, даже предложил принести лопату и перекопать землю.

— Ничего, — успокаивал дед Ивана. — На будущий год две вырастет! Считай, что посеял.

Две не выросло. А ту, потерянную «ероем» медаль спустя три года нашли близняшки Колька с Тимой.

— Мать, гляди! — в голос кричали братья. — Мы денежку нашли!

Мать взяла «денежку», повертела ее в руках и неожиданно с силой забросила в болото.

— Зачем так-то?.. — хмуровато спросил дед, — Можно было бы и послать ему…

— Чтоб духу его не было! — сердито сказала мать.

Так и лежит он до сих пор в болоте — маленький серебряный кругляш — заслуженная и потерянная Иваном награда… Самого Ивана давно нет в живых, и памяти о нем почти не осталось — в семье его долго и тщательно забывали. Но медалька-то есть, лежит в высоком материковом болоте и вряд ли сотлеет даже за тысячу лет…

После потери Иван сильно затосковал и даже пить перестал. Его наперебой утешали, однако «ерой» печалился еще больше. Той же ночью он тихо, на одной ноге, подобрался к материной кровати и окликнул:

— Ты не спишь, Валь?

Поскольку отец был на охоте, я спал с матерью под пологом в сенцах старой избы.

— Нет еще, — сказала мать. — Я только управляться кончила.

— И мне не спится, — сказал Иван, — глаза закрою — чудится…

— Да брось ты переживать, — вздохнула мать. — Ну, потерял, что поделаешь? Не голову же…

— И голову — тоже, — тихо проронил «ерой», — мочи нет глядеть, как ты живешь.

— А как я живу? Хорошо! — тихо засмеялась мать. — Все у меня есть.

— Вижу, как хорошо, — сокрушенно вздохнул Иван. — Время — двенадцать, а ты только управилась. Завтра же вставать чуть свет.

— Как же по-другому-то? Хозяйство ведь, дети, — — рассудила она и прижала мою голову к груди

— Так ведь здесь глушь собачья. Живете, как в берлоге, людей не видите. Только и знаешь работать с утра до вечера, — возмущенно заговорил Иван — А ты еще молодая, для себя надо немного пожить, белый свет посмотреть Ты же как в прорубь башкой в эту работу. Погляди на себя, ты же красивая женщина! А с такой жизнью через пять лет старухой станешь… Детей наплодили! Ну куда столько в твои-то годы, подумай! Они ж тебя живьем съедят, всю кровь высосут.

— На то мы и живем, Иван, — с какой-то тихой радостью проговорила мать и вдруг напряглась: — Что это ты жалеть меня вздумал? Как это — дети кровь высосут? Да я им сама кровь отдала, и нечего ее сосать.. И как это — людей не видим? Да у нас тут столь народу бывает — положить некуда! То сплавщики заедут ночевать, то покосники, а то и проезжие какие…

— Не о том же я, Валя, — «ероя» из-за полога не было видно, но мне показалось, что он сморщился — Хочу сказать, несчастлива ты здесь.

— С чего ж ты взял? — встрепенулась мать. — Ты погляди, у меня четверо! И все вон какие, беленькие да пригоженькие! — Она еще плотнее прижала меня и поцеловала в ухо. В ухе сразу тоненько зазвенело, и мне стало так тепло и радостно.

— Да я про детей ничего не говорю, — вздохнул Иван, — я про тебя…

— А какое еще счастье бывает? — спросила мать.

— Другое бывает, — отрубал «ерой», и я услышал в ею голосе что-то от команды — р-р-рот-та — Другое, Валя. Я бы тебе его показал — век бы в эту жизнь не потянуло…

— Погоди-погоди, Иван, — вздрогнула мать. — Что это ты ночью такие разговоры затеял? Нечего шушукаться здесь Если что-то сказать хочешь — говори днем, при всех… Тут ребенок со мной. Что он подумает?

— Он еще ничего не понимает, маленький… Полюбил я тебя, Валя, — неожиданно глухо сказал Иван. — Еще когда плясали с тобой — полюбил.

Мать как-то резко ослабла и погорячела вмиг. Пахнущая молоком грудь ожгла мне щеку, во рту пересохло… А коростели за рекой вдруг заорали пронзительно и громко, словно ждали этой маленькой паузы, чтобы наораться вдосталь.

И еще что-то забилось под щекой, заклокотало — тук-тук, тук-тук!

— Ты сдурел, Иван, — отчетливо произнесла мать. — У меня четверо детей! Что ты говоришь? Иди спать, сейчас же.

Однако «ерой» словно в атаку пошел.

— Поехали со мной, Валя, — заговорил он отрывисто. — Я тебя в город увезу, к людям. В каменном доме будешь жить, на четвертом этаже. Ты здесь всех на руках носила — там я тебя буду носить Ну? Я тебе напыльник куплю, как картинку одену. Прямо сейчас уйдем, пока Трошки нету.

Коростелиный крик напрочь забил новую паузу. Даже щелочки не оставил…

Сколько помню мать — она всегда мечтала жить в городе. После того как Солдатовы — вечные друзья семьи — переехали в город Томск, мать с отцом ездили к ним в гости, присматриваться к городской жизни. В первый день они долго ходили по улицам, смотрели кино, катались на трамваях, толкались в магазинах и на базаре. И будто уж домишко себе приглядели где-то на Черемошниках. Дядя Саша Солдатов уговаривал — переезжайте, на работу помогу устроиться к себе. Сам он работал в колонии для несовершеннолетних преступниц, большим, по мнению матери, начальником — завхозом. Для пущей верности дядя Саша добился пропуска и повел моих родителей смотреть колонию. Около часа водил он их по зоне, огороженной высоким забором и колючей проволокой. Показал все хозяйство и даже девочку в наколках. Огромная синяя змея обвивала ее тело от левой ноги до горла Едва железная дверь захлопнулась, выпустив экскурсантов на волю, мать облегченно вздохнула и сказала, что отрезала:

— Поехали домой, Троша!

По дороге на вокзал у пивного ларька их остановил прилично одетый гражданин (прилично — это значит в шляпе и галстуке) с бидончиком в руке и деликатно попросил:

— Граждане, прошу прощенья, пятнадцать копеек на пиво не хватает…

(С тех пор слово «гражданин» ассоциировалось у матери со словом «горожанин» и все люди для нее делились на деревенских и граждан.)

— Мы не граждане, — сказала мать прилично одетому, — вы уж извиняйте…

Этот случай окончательно разбил материну мечту. Разговоров о городской жизни хватило года на два. Как ее только не чистили, как только на ее косточках не валялись! Только дед мой Семен Тимофеевич слушал и ухмылялся молча. Он единственный из всей родни года три жил в Томске еще до революции и работал дворником в бильярдной Ветровского пассажа.

Из всего городского матери понравилась единственная вещь — белый плащ, который назывался напыльником и который дядя Саша Солдатов купил своей жене тете Вале.