Владимир Аренев - На приезжих гладиаторов

• Название: На приезжих гладиаторов
• Автор: Владимир Аренев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Этот тоже задумывался. Нечасто еще, возраст не тот. Но — задумывался. По лицу видно было. И в Бога этот не верил… тоже.

«Вот я тебя и поддел».

— Н-да, прославишься… Если, конечно, раньше не помрешь. Тебя сделают гладиатором.

— А-а, — протянул он. — Не боишься?

— Не боюсь, — ответил я. Ответил и почувствовал (бывает так иногда), что сделал это зря. «Не зарекайся». Стоит только возомнить себя всесильным, как обстоятельства начинают доказывать вам обратное.

Обозленный этим пришедшим ощущением, наперекор ему, я повторил:

— Не боюсь. Чего мне бояться? Сейчас за тобой придут, заберут в этот их… балаган — никто, ни единая душа не узнает! Сумеешь выжить после первого боя, не сломаешься — станешь известным. Вот твой шанс на бессмертие. Конечно, память людская недолговечна, как жизнь навозной мухи, — я сочувственно поцокал языком, — но что поделать?.. Ты уже не волен выбирать.

Он диким зверем, спеленутым в несвободу и еще с ней не смирившимся, метнулся ко мне; лязгнули цепи. Я широко улыбнулся:

— Остынь. Ярость еще пригодится тебе там, на арене.

Снаружи уже ждал глашатай, «с деньгами и охранниками». Последним я велел отправляться в холодную и «принять товар», первые же взял — лишь затем, чтобы заплатить людям, стоявшим сегодня на страже. Мне эти деньги были не нужны. Мне нужно было молчание дежурных, мне нужно было, чтобы они устроили все, как следует, и оставили следы «побега». Они все сделали правильно, и не их вина, что судьба отвернулась от меня.

Шут

«Он думает, это пройдет»!

Я так не думаю. Правда, меня никто не спрашивает — меня никогда ни о чем не спрашивают: шут. Только «братец» иногда сядет на свой трон с истертыми подлокотниками (на торжественных церемониях их накрывают алым бархатом, чтоб не было заметно), сядет и начнет говорить, изливать свою, такую же истертую, как и подлокотники, душу; сдернет с нее бархат маски и говорит. Странно, что он до сих пор не вырезал мне язык, другой бы уже давно… Наверное, понимает, что тогда я стану псом («все понимает, а сказать не может»), псов же у «братца» предостаточно. Ему нужен собеседник, а лучший из собеседников — слушатель, способный тем не менее в нужном месте кивать, а в нужном — поддакивать. Да, я такой. Шут. Слу-шут-тель. Кому еще «братец» пожалуется на то, что доченька стала замкнутой, что уже не бежит к нему секретничать по любому поводу — взрослеет. Уж я-то знаю, старик, что для тебя эта девочка важнее всех дворцов и тронов. А вот тебе невдомек: моя «племянница» очень скоро — день-другой — перестанет плакать. И ты решишь, что все в порядке, и я не стану тебя разубеждать. Но на самом деле со вчерашнего вечера твоя дочь, «братец», изменилась, раз и навсегда. Скоро поймешь сам.

Но не она одна — «раз и навсегда». Я ведь тоже. Правда, я сам виноват, как ни крути.

Позавчера, накануне того, как моего не-брата должны были выпустить, я чувствовал: «куманек» так просто этого не оставит. Он что-то наверняка задумал.

Поэтому, как только удалось, я ушел от «братца» и прокрался, переодевшись, к выходу из холодных — туда, где он вплотную примыкает к внешней стене дворца. И не удивился, когда к этому входу скользнуло несколько плечистых фигур в длинных заморских плащах. Их впустили без лишних расспросов, а я остался ждать, уверенный, что это только начало. Мне бы сходить за охраной — сделать хоть что-нибудь! — но я почему-то считал всякое действие бесполезным: так застывает певчая птаха при виде древесной змеи, забравшейся к ней в гнездо. Моей змеей был «куманек». Его всесилие (разумеется, весьма относительное, но на тот момент в моем представлении ставшее абсолютным) — его всесилие заставило меня оцепенеть в своей засаде. Я ждал.

Лязгнул дверной замок. Люди в заморских плащах вывели еще одного, закованного в цепи. Я его, конечно, не мог узнать, в такой-то темноте! — но невесть почему сразу уверился: не брат.

Бессилие.

Я крался за ними, прячась в тенях и стараясь не шуметь. Они направлялись к центральной площади, той самой, где стоял переездной цирк с гладиаторами. Догадаться, что к чему, было не так уж сложно. Работорговля.

Хитро.

Гладиаторов держали в нескольких деревянных домиках на колесах. Туда и привели закованного в цепи плечистые люди. Открыли дверь, втолкнули в кособокий дверной проем и заперли снаружи на несколько засовов.

Я затаился. Подождал, пока уберутся эти. Потом подбежал к домику и постучал в дверь.

Внутри заворочались; чей-то хриплый со сна голос пробормотал на заморском нечто: судя по тону — ругательство.

Я подождал, потому что стучал не как-нибудь просто, а специальным шифром, используемым людьми Ард-Лигера.

— Кто? — шепотом спросил не-брат.

Видимо, он смог подобраться к двери, а скорее всего — и не отходил от нее далеко.

— Я. Что?.. Как тебе помочь?

Он тихо-тихо застонал.

— Наверное, уже никак.

— Я скажу Ард-Лигеру, он что-нибудь придумает.

— Вряд ли у вас получится. Ард-Лигеру нужно время, чтобы получить разрешение. Скоро рассветет. А завтра — бои. И этот… «куманек» — я слышал

— просил, чтоб меня завтра… сегодня убили. Не успеете.

— А если тебя кто-нибудь опознает?

— Не беспокойся. Эти сделают так, чтоб не опознали. Чтоб наверняка. Им нет резона рисковать, «куманьку» — тоже.

Кто-то шел к домику, меня спугнули. Я шут пуганный-перепуганный. А Ард-Лигер… что «Ард-Лигер»? Развел руками: против главного царского напролом не попрешь.

В холодную — а там все признаки побега. И беспомощно разводит руками «куманек»; а сам щурится-мурлычет от удовольствия.

Тварь.

На-Фаул, главный царский советник

Вот и все. Успокоилась.

Отошла к окну и велела нам всем выйти.

«Немедленно!»

«Прочь!»

Старик растерянно хлопает глазами. Жаль старика. Но молнии, кажется, иссякли. Это главное.

Шут злобно косит глазами. Мне начинает казаться, что он знает. Но даже если и так, это ничего не меняет. Абсолютно. Одним недоброжелателем больше, одним меньше…

Ну вот, все и закончилось. Жаль только ее высочество.

Но… Я шел посмотреть этого, она увязалась. Как-то не получилось оставить ее во дворце. Вот моя третья ошибка. Первой было то, что я упек его по зряшному обвинению. Второй — что поддался минутному побуждению и велел глашатаю убить его на следующий же день. …Впрочем, если задуматься, я был не так уж не прав. Циркачи думали остаться надолго, и возникала вероятность, что этого обнаружат. К тому же… уедь они, и я бы не насладился местью в полной мере. Ведь я говорил с ним о славе и бессмертии; я знал, что это задело его — пускай и самым краешком, но задело. Теперь я хотел видеть, как он умрет. Умрет в муках, глядя на меня, причину своего будущего забытья, забвения.

… Мы пришли и снова сели на уже привычные места. Глашатай позволил себе несколько многозначительных взглядов в нашу сторону, но я сделал вид, что не обратил внимания. Я ждал.

Опять звери и люди бились между собой, за жизнь, за аплодисменты зрителей, за мои аплодисменты. Потом, после всех обычных выступлений, на арену выпустили «гвоздь дня» — матерого тигра. Он прошелся по песочку, раздувая ноздри; запах недавно пролившейся крови и сотен людских тел дразнил зверя, кончик хвоста исступленно подрагивал.

И вот на арену выпихнули его. Глашатай не обманул… почти не обманул — он был без маски, вообще без ничего, что могло бы скрыть личность этого новоявленого гладиатора. «Проклятие!»

Вышедший не обратил внимания на полосатого зверя, он рассеянно сжимал в руке короткий широколезвийный меч и обводил взглядом трибуны. «Узнает!»

Я судорожно дернулся уходить, но потом остановил себя. Это было бы его победой, я не мог позволить себе уйти. Я остался.

Зверь уже заметил человека, он повернул к нему свою лобастую голову и разглядывал. Человек разглядывал трибуну — он уже заметил меня. Он шагнул ближе.

Тигр шевельнулся всем корпусом и присел на задние лапы, не спуская глаз с гладиатора.

И тогда он начал…

Проклятье! этого я не мог ждать!

Я и не ждал!

Шут

Ничего, «братец», ничего. Держись!

Как странно… Точно такие же слова я шептал тогда…

«Держись, братец, держись!»

Все правильно. «Куманек» рассчитал верно, как и следовало рассчитывать: мой не-брат больше всего боялся смерти и забвения. Но — больше забвения, чем смерти. Поэтому…

Я потом спрашивал у сидевших в домике вместе с ним. Было трудно разобрать, но я немного знал язык, на котором говорил старый, изрезанный шрамами гладиатор, который согласился ответить мне на вопросы. Он сказал, что новичок, брошенный к ним той ночью, все время что-то бормотал. «Знаете, похоже на молитву».

Или на стихи. Или на песню.

Я пришел в цирк, чтобы посмотреть на его смерть. Мне хотелось верить, что что-то еще можно изменить, хотя я знал…

Он вышел на арену, и стал искать глазами меня. Он все же верил в помощь.