Сергей Арбенин - Собачий бог

• Название: Собачий бог
• Автор: Сергей Арбенин
• Издательство: Корпорация Сомбра
• Жанр: Триллер
• Год: 2006
• ISBN: 5-91064-014-3

На окраине сибирского городка происходят загадочные убийства. Растерзанные тела находят в переулках, на свалках. Власти устраивают массовый отлов бродячих собак и отстрел волков...

О местном краеведе ходят нехорошие слухи. Все, кто входит в его дом, бесследно исчезают. Старик не топит печь, лежит в пустой холодной комнате, в которой нет никакой мебели кроме лежанки и белой шкуры на полу…

Больного и старого пса Тарзана хозяева увозят из дома и бросают в лесу. Но пес должен вернуться и спасти свою Маленькую Хозяйку. Он знает, что рядом с ней, среди синих сугробов, растет Нечто, что грозит всему живому.

Это Нечто чувствует и студент, снимающий комнату в деревянном доме неподалеку. Студент, который в лунные ночи способен превращаться в собаку...

---

В избе было темно и душно. Слышался храп тятьки и посапывание Митьки. Только мамка спала тихо-тихо, лишь изредка о чем-то вздыхая.

Через секунду Он был рядом. Феклуша почувствовала его близко-близко, и задрожала всем телом.

Он не касался её. Он лишь присел на корточки, дышал спокойно и ровно. В темноте он казался просто большим расплывчатым пятном.

Потом она почувствовала прикосновение. Он искал её руку мягкой, совсем не мохнатой рукой. Нашел, притянул к себе и положил на грудь. Грудь была мягкая, мягче пуха. А под пухом — твердые мускулы.

Грудь была большой и теплой.

— Этой грех, — одними губами шепнула Феклуша.

Он разогнулся — темный силуэт взметнулся под потолок. И Феклуша вдруг почувствовала, как ласковые сильные руки поднимают её вместе с одеялом.

— Ой, матушки!.. — снова шепнула Феклуша. — Грех ведь это!

У нее потемнело в глазах, она вдруг очутилась посередине комнаты, потом — в дверях. Потом она вдруг почувствовала острый, свежий воздух морозной осени; они уже оказались на дворе.

Еще мгновение — и деревня осталась позади, и стала отдаляться: редкие огоньки таяли и гасли, словно уплывая, пропадая в бездне.

А над ней закачались еловые лапы, запахло хвоей, и вдруг стало тепло и спокойно.

Она лежала на чем-то мягком, похрустывавшем от малейшего движения. А Он был где-то рядом, невидимый, не издававший не звука.

— Маменька тебя видела, — шепнула Феклуша.

Он промолчал.

— А еще в деревне говорят… — она запнулась. — Говорят, что если девушка с собачьим богом согрешит, — то в аду две собаки ей будут вечно руки грызть.

Она помолчала.

— Мясо сгрызут, и отходят. Ждут, пока новое нарастет. А как нарастет — снова кидаются, и грызут, грызут…

Голос прервался. Но тут же она ощутила его теплую ладонь на своем лбу. Прикосновение успокаивало.

— Зачем же вы меня сюда звали? — спросил он.

— Звали? — удивилась она, и тут же догадалась. — Так это дед Суходрев сказал, что никто, кроме тебя, от коровьей чумы не спасёт. Дед много чего знал. У него в лесу даже своя келья была, он ходил туда молиться. И однажды сказал, что никто не поможет: я-де жертву самому Власию приносил, умаливал, — и Власий не смог чуму прогнать. Надо-де собачьего бога звать. Он последний из скотьих богов жив остался. И «жив огонь» добыть поможет. Ты ведь помог?..

Он не ответил. Да она и не ждала ответа.

— Мне барина жалко очень. Он такой добрый. Давеча конфект городских через горничную передал. А тут иду по деревне — староста навстречу. А староста у нас правильный, но сердитый. Суёт мне в руки сверток. И говорит тихо: «Это от барина. Если стыда нет — носи. А только я бы и родной дочери не посоветовал». Я в овин забежала, развернула — а там шаль белая, с узорочьем по краю… Я её обратно завернула, да там, под сеном, и закопала.

Ей было спокойно и хорошо.

— А еще барин обещал меня в ученье отдать, в город увезти.

Она вздохнула. Ласковые руки касались её губ, щек, глаз.

— Ох, — вдруг сказала она. — Я ж теперь некрасивая! Глаз набок стал глядеть!..

И тогда он поцеловал её в больной глаз и шепотом сказал:

— Я еще не встречал таких красивых, как ты. Впервые встретил — за тысячи лет.

Утром, за завтраком, Петр вдруг сказал с расстановкой:

— А на деревне-то у нас — озорничают.

— Что такое? — спросил Григорий Тимофеевич, откладывая нож и вилку.

— У Захаровых кто-то ночью ворота дёгтем вымазал.

Григорий Тимофеевич потемнел.

— Парни, говорю, озоруют, — как бы ничего не замечая, продолжал Петр Ефимыч. — Девка-то у Ивана с норовом, всех парней отвадила. Вот они и отомстили.

— Да за что? — чуть не вскрикнул Григорий Тимофеевич.

Петр Ефимыч оторвался от еды, поглядел на барина, лукаво сощурил глаза.

— Может, и не за что. Так, из озорства. А может, и был грех какой… Тёмный у нас народ!

Григорий Тимофеевич молча, отрешенно глядел на него.

— Иван теперь Феклушу на конюшне вожжами охаживает. По-отцовски учит, значит.

Зазвенело: Григорий Тимофеевич отбросил вилку, сорвал салфетку, отбросил полотенце, лежавшее на коленях.

— Что с тобой, Григорий? — спросила Аглаша.

Спросила не заботливо — почти строго. Имя Феклуши ей уже было знакомо. Дворовые шептались, а горничная докладывала. Григорий Тимофеевич-де дохтура нарочно для Феклуши из Волжского вызвал. Говорят, подарки ей дарит.

Григорий Тимофеевич быстро взглянул на жену, пробормотал:

— Извини, Аглаша, — и быстро вышел из столовой.

Аглая уронила вилку.

Петр Ефимыч сидел смущенный, опустив голову.

Аглая вызывающе спросила:

— Ну, Петр Ефимыч, какие еще новости на деревне? Уж не стесняйтесь, продолжайте. А то мне тут одной без новостей скушно, — хоть волком вой.

Григорий Тимофеевич не жалел коня. Ледяная дорога звенела под копытами, грязная ледяная крошка летела в стороны. Встречные крестьяне поспешно отворачивали телеги в сторону, пешие — не успевали снять шапки.

На всем скаку барин подлетел к измазанным черными кляксами и полосами, похожими на кресты, воротам. Спешился, открыл ворота, вошел во двор.

Хозяйка стояла на крыльце. При виде барина взмахнула руками:

— Ах, батюшки! Грех-то какой! Феклуша-то наша, Григорь Тимофеич…

— Где Иван? — прервал её Григорий Тимофеевич.

Иван появился позади жены, отпихнул её, встал, — нога вперед.

— Грех замолить можно, — сказал жене, будто и не видел барина. — А со стыдом теперя так и всюю жизнь жить, и помирать будем.

— Иван, где Феклуша? — спросил Григорий Тимофеевич, почти перебивая хозяина.

Иван потемнел, глаза сверкнули.

— А тебе, барин, какое до девки моей дело? Или то же самое, молодое?

Григорий не сдержался, дотянулся, хлестнул Ивана плеткой по лицу. Шапка слетела с него, жена ахнула и юркнула в избу.

— Почему шапку не снимаешь перед барином? — закричал, теряя всякое терпение, Григорий Тимофеевич.

Иван утерся рукавом армяка, надетого внакидку. Поднял шапку.

— А скоро кончится ваша барская власть, — с ненавистью сказал Иван. — Не такие уж мы темные, слыхали кое-что, и грамоте знаем. В столице указ готов — свобода, значит. И тогда, барин, заместо поклона, я тебе вот что покажу.

И Иван протянул Григорию Тимофеевичу здоровенный красный кулак.

Григорий Тимофеевич побледнел, как полотно, взмахнул непроизвольно плетью, но огромным усилием сдержал себя. Опустил руку.

— Где Феклуша? — спросил угрюмо, не глядя на Ивана.

Иван молчал, но из избы выглянул Федька и крикнул:

— Тятька в подполье её спрятал!

— Цыц! — рявкнул хозяин, и Федькина физиономия, вытянувшись от испуга, тут же исчезла.

— За что? — хриплым голосом спросил Григорий Тимофеевич.

Иван хмуро взглянул на него.

— А тебе, барин, должно, об этом лучше знать.

Кусая губы, Григорий Тимофеевич с усилием сказал:

— Но я действительно не знаю.

Из избы донесся слегка визгливый голос жены:

— Ну, расписал: «не зна-аю»! А кто подарки дарил, знает?

— Ч-черт, — ругнулся Григорий Тимофеевич сквозь зубы.

Обернулся. В ворота степенно вошел староста.

— Грех, барин, на подворье черта поминать, — сказал он.

— А звериному богу молиться не грех? — сквозь зубы спросил барин.

Староста промолчал.

— Вот что, — Григорий Тимофеевич снова повернулся к Ивану. — Ты выпусти Феклушу. Слово тебе даю, — вот, при Демьяне Макарыче, — нету со мной у Феклуши греха.

— Ска-азывай! — донесся из избы все тот же визгливый женский голос.

Иван внезапно рявкнул:

— Молчи, дура! — и ногой захлопнул позади себя дверь.

Глядел на барина исподлобья, на лице его попеременно отражались злоба и сомнение.

— Выпусти Феклушу. Ну, я тебя прошу.

Староста вдруг закряхтел.

— Моя дочь — моя и воля! — сказал Иван.

Демьян снова странно закряхтел и не слишком уверенно сказал:

— Нет, Иван, тут ты не прав. Мы пока еще господские.

Иван промолчал.

— Пороть надо не Феклушу, а тех, кто ворота дёгтем мазал, — сказал Григорий Тимофеевич.

Перехватил плетку. Ударил ею о ладонь.

— Ну, вот что, Иван, не шутя говорю: не выпустишь девку, заморишь, — по закону, в каторгу пойдешь.

Он быстро вышел, прыгнул в седло, и поскакал в сторону имения.

Демьян с Иваном вышли за ворота, глядели вслед.

С низкого темного неба посыпалась белая крошка, задул пронзительный холодный ветер. В ветвях придорожных ив закаркали вороны.

— И то, Иван, — сказал староста. — Ни к чему девку губить. Может, и не было греха, а парни от зависти, да по злобе созоровали.

Иван поднял на Демьяна мутные глаза.

Сказал твердо, как отрубил:

— Был грех. Сама созналась.

Демьян очумело уставился на Ивана. Наконец, сообразив что-то, тихо ахнул:

— С барином?

Иван криво усмехнулся, запахивая армяк. Сказал загадочно: