Анатолий Афанасьев - На службе у олигарха

• Название: На службе у олигарха
• Автор: Анатолий Афанасьев
• Издательство: М.,Роман-газета №22-23
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Последний завершённый роман безвременно ушедшего прозаика Анатолия Афанасьева, знакомого читателю по остросюжетным, сатирическим произведеним. Новый роман Анатолия Афанасьева рассказывает о том, что будет с Россией, если народ и впредь будет покорно нести свой крест, не вмешиваться в происходящее, всецело доверяя власти и политикам. В центре повествования — судьба литератора, волею случая приближенного к одному из нынешних олигархов. Он нанят, чтобы воспеть «подвиги» своего работодателя, но в размеренное течение его жизни вмешивается судьба в образе дочери олигарха…

---

Я поинтересовался у Леонида Фомича, как сложилась в дальнейшем судьба Васьки. К сожалению, не слишком удачно. Поступив в институт, Леонид Фомич потерял его из виду, но стороной узнал, что бедный Кутепа, лишившись духовного наставника, связался с дурной компанией, колобродил, кого-то зарезал в пьяной драке, и впоследствии следы его затерялись в местах отдалённых. «Может, верно сказано, чёрного кобеля не отмоешь добела, но я до сих пор чувствую ответственность, испытываю вину за несложившуюся судьбу этого, в сущности талантливого паренька. Времена были глухие, не забывай, Виктор. В свободной стране Кутепа мог сделать приличную карьеру, кем угодно стать — и бизнесменом, и депутатом. Да вот не сложилось, сгорел, и водка сгубила…»

Хороший эпизод. Вполне годный для первой главы жизнеописания. Таких у меня набралось достаточно. Я исписал уже три толстые тетради простой шариковой авторучкой. Никаких компьютеров, прихоть гения. Но по-прежнему никак не мог уловить общей интонации. Именно общей. Естественно, разные главы в зависимости от содержания потребуют оттенков — от патетики до иронии, — но сквозной звук-мелодия… Трудность заключалась ещё в том, что интонация не должна быть моей собственной, отражающей неповторимый, как отпечатки пальцев, литературный почерк, а принадлежать главному персонажу, выражать его сущностные характеристики. Это совершенно необходимо, если подходить к работе добросовестно, не настраиваясь на художественную поделку… Имитация душевного стиля — вот как это можно назвать.

Спросонья, не открывая глаз, я тешился привычными мыслями, но негромкий стук в дверь вернул меня на землю. Надо заметить, возвращение было малоприятным. Инстинктивно я покосился на подушку, где час назад возлежала прекрасная Изаура, сколупнул пальцем с наволочки длинный чёрный волос, будто поймал крохотного ужика. Стук повторился настойчивее. Я раздражённо крикнул: «Да кто там в такую рань? Сейчас иду!» — и спустил ноги с кровати. Оказалось, не час я проспал, было позднее утро, около одиннадцати.

На пороге стоял управляющий Мендельсон в своей забавной шотландской юбочке, седовласый и напыщенный. Поздоровавшись и извинившись за вторжение, сообщил:

— Вас ждут-с, Виктор Николаевич. Извольте поторопиться.

По его лицу я попытался понять, какой мне уготован приговор, — это было всё равно что гадать по ромашке.

— Кто ждёт, Осип Фёдорович?

— Леонид Фомич к себе требуют.

— Он здесь? Когда приехал?

— Пять минут назад, и сразу распорядился.

— Что-нибудь ещё говорил?

— Полюбопытствовал, не захворал ли.

— С чего это я должен хворать?

— Обыкновенно рано встаёте, а тут почивать изволите. Он и усомнился.

— Хорошо, сейчас буду, только умоюсь. Где он ждёт?

— В овальном кабинете, Виктор Николаевич… Позвольте дать совет.

— Да?

— Уж не затягивайте с умыванием. У хозяина, как мне показалось, не самое благоприятное настроение.

Дружеское предостережение, и, возможно, сделанное без задней мысли, но, увы, запоздалое.

— Не в курсе, Осип Фёдорович, отчего у него испортилось настроение?

— Так вы не знаете? Давеча Гарий Наумович, безгрешная его душа, изволил преставиться при загадочных обстоятельствах. Оттого и переполох.

Мендельсон скорбно потупился, но не совсем справился с лукавой улыбкой. Я изобразил крайнее изумление, а затем горе — на уровне мхатовских подмостков. Во всяком случае, надеялся.

— Что?! Как преставился? Да мы вчера с ним беседовали…

— То было вчера, — философски заметил управляющий. — А ныне бедолага уже не с нами. Вряд ли теперь побеседуете.

Всё же что-то он недоговаривал, излишняя словоохотливость его выдавала, но у меня не было охоты выяснять.

— Через минуту буду, — сказал я и захлопнул дверь. В ванной комнате присел у зеркала, разглядывал своё осунувшееся, опухшее после ночи любви лицо и пытался угадать, что происходит. Куда меня занесло и, словами поэта, мой конец близок ли, далёк ли?

По роже видно было, что близок, но сердце вещало другое. И если уж признаваться во всём, я был полон сладостных воспоминаний. Безумная Изаура задала жару, но попутно словно вернула мне давно утраченную уверенность в себе.

В конце концов, истинная беда всегда меньше воображаемых страхов. Даже если Леонид Фомич разочаровался во мне и решил дать отставку, то, насколько я его узнал, он не станет спешить, постарается выжать из ситуации максимум удовольствия. Гурман во всём, и в наказании провинившихся людишек он больше наслаждался приготовлениями, чем самой расправой.

Однако стоило мне переступить порог кабинета, как все утешительные соображения рассыпались прахом. Таким я его ещё не видел. Огромные уши торчком, бледные, обычно бесцветные глаза выкатились на середину лица и пылают праведным гневом. Низкорослый и корявый, весь он напоминал (чудная ассоциация) лесной пень с буйно расцветшей верхушкой. Но ещё проступило в нём что-то по мальчишески обиженное, когда, скрестив руки на груди, он скорбно прогудел:

— Зачем ты это сделал, Витя? Заметь, пока не спрашиваю как, а спрашиваю — зачем? Ты разве не знал, кем был для меня Гарик?

— Вашим юристом?

— Нет, Витя, не только юристом. Гарик верой и правдой служил мне двадцать лет и стал как бы заместо сына. Можешь ты это понять, отчаянная твоя голова?

Смелое заявление, если учесть, что покойный (покойный?) Гарий Наумович старше Оболдуева лет на десять.

— В чём вы меня обвиняете, Леонид Фомич?

— Смеешь спрашивать? — Ободдуев придвинулся ближе, и я смотрел на него как бы сверху вниз, что было по меньшей мере неучтиво. — Выходит, для писателя убийство пожилого беспомощного человека такой пустяк, что не о чем и говорить? Виктор, ты меня ужасаешь.

Большой актёр в нём пропадал. Он так талантливо разыгрывал сценку по собственному сценарию, что я охотно подыграл бы, если в знал, какой реплики он ждёт.

— Леонид Фомич, вы прекрасно понимаете, всё это сущая нелепость. Кого я мог убить? Не верю, что вы говорите всерьёз. Да, я встречался вчера с Верещагиным, мы вместе допрашивали господина Пенкина, вернее, я присутствовал на допросе. Оттуда сразу поехал домой. Это легко проверить.

Оболдуев плюхнулся в кресло, делая вид, что задыхается от возмущения. Теперь я смотрел на него не просто сверху вниз, а как бы с горы. Но сесть без приглашения не решался. Испытывал лакейскую оторопь, род недуга.

— Уже проверили, Витя, уже проверили, — сообщил он с трагической ноткой. — В его квартире твои вещи, часы и прочее и повсюду твои отпечатки. Мне стоит снять трубку, и тебя запрут в камеру. Но сперва хочу выяснить подробности. Что побудило? Есть же хоть какие-то причины для такого кошмарного злодейства? Ты ведь не маньяк?

— Нет, не маньяк. Но совершенно не понимаю… Если вы решили избавиться от меня, к чему такие сложности?

— Избавиться? От тебя?

— А что ещё можно подумать? Леонид Фомич, мы заключили договор, что я напишу книгу. Ни о чём больше. Скажу прямо, работа продвигается успешно, и…

— Погоди о книге, есть вещи поважнее.

— Потом начались все эти поручения, нисколько не относящиеся к делу. Хорошо, допустим, чтобы узнать вас получше, имело смысл познакомиться с вашим бизнесом, но история с господином Пенкиным — это вообще что-то запредельное. Театр абсурда. Я даже не уверен, что всё это мне не померещилось. Ведь именно Гарий Наумович требовал… Ох, да вы сами всё знаете.

— Ну-ка присядь, Витюша… Что я должен знать? Чего от тебя требовал Гарик?

Я опустился на стул, чувствуя, как к горлу подступил липкий комок. Уж больно изощрённо он издевался, его растерянность казалась абсолютно неподдельной. Хотя я мог дать голову на отсечение, что сцену допроса Оболдуев (при желании) ещё вчера просмотрел по видику.

— Гарий Наумович склонял меня к тому, чтобы вколоть яд господину Пенкину, — доложил я обречённо.

— Ах, вот как? За это ты его кокнул?

— Кого?

— И как только справился, откуда сила взялась? Подвесить в ванной на крюк! Да в нём, поди, живого весу было пудов семь. А ты с виду не такой уж богатырь…

— Леонид Фомич, позвольте…

— Нет, голубчик, не позволю. Напрасно ты затеял со мной в кошки-мышки играть. Ежели хочешь внушить, что был невменяемый и ничего не помнишь, то симулянт из тебя, Витя, никудышный. Лучше бы признался как на духу, так, дескать, и так, не было другого выхода… Ну?!

Выпученные глаза гипнотизировали, под их неумолимым напором я словно погрузился в некую фантасмагорию и уже готов был взять на себя не только вымышленную вину, но заодно и убийство Джона Кеннеди, случившееся до моего рождения. Поддавшись искушению, я едва не последовал совету Изауры Петровны. На языке так и вертелось, что коли уж на то пошло, то ваш прекрасный Гарик чуть меня не изнасиловал, и вот в порядке самозащиты… Вертелось, да не сорвалось. Мысли смешались, я натурально онемел.