Анатолий Афанасьев - На службе у олигарха

• Название: На службе у олигарха
• Автор: Анатолий Афанасьев
• Издательство: М.,Роман-газета №22-23
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Последний завершённый роман безвременно ушедшего прозаика Анатолия Афанасьева, знакомого читателю по остросюжетным, сатирическим произведеним. Новый роман Анатолия Афанасьева рассказывает о том, что будет с Россией, если народ и впредь будет покорно нести свой крест, не вмешиваться в происходящее, всецело доверяя власти и политикам. В центре повествования — судьба литератора, волею случая приближенного к одному из нынешних олигархов. Он нанят, чтобы воспеть «подвиги» своего работодателя, но в размеренное течение его жизни вмешивается судьба в образе дочери олигарха…

---

Если бы только Марфа, подумал Климов, но лишь молча кивнул.

— Жертвоприношение, — сказал Деверь. — Попахивает средневековьем.

— По многим признакам, мы туда и вернулись, разве не так?

— И ты готов стать жертвенной овечкой?

— Я же здесь.

— Да здесь, вижу… — Деверь задумался, глаза потухли. — На подготовку уйдёт не меньше месяца.

— Кудесница так и сказала.

— Ты разговаривал с ней сам?

— Я разговаривал с тем, что она собой представляет.

— Понимаю. — Каким-то неосознанным движением Деверь дотронулся до его плеча. — Сколько тебе лет, юноша?

— Двадцать два. Это имеет какое-нибудь значение?

— Откуда ты родом?

— Из города Раздольска, из самых недр. — Митя решил, что любопытство Деверя даёт и ему право спросить кое о чём. — Правду ли говорят, Прокл Савельевич, будто вы владеете тайной погружения?

— Это всё глупости. Вечный сумрак, как и вечная жизнь, доступны лишь Господу нашему… Почему выбрали генерала? По моему разумению, Марк Губельман больше подходит. Символическая фигура. На все времена.

Митя удивился: Деверь говорил с ним как с посвященным.

— Не моя компетенция, Прокл Савельевич. Я исполнитель.

— Нет, Митя, ты не просто исполнитель. Кто дважды безнаказанно пересёк зону… Скорее запёчатлённый, хотя сам этого не осознаёшь… Хорошо, оставим до времени… Вернёшься в Гостиничный двор и будешь жить там как мышка. Связи не ищи. Встретимся перед самой акцией.

— В бистро были ваши люди, Прокл Савельевич?

— Возможно, наши, возможно, ваши… Просьбы, пожелания есть?

— Банкир этот саратовский?..

— Без подмеса, не опасайся. — Он тронул носком ботинка мирно посапывающую негритянку. — Через минуту очнётся. Справишься с кобылицей?

— Постараюсь. — Митя скромно потупился.

Деверь хотел ещё что-то сказать, но передумал. Поднялся из кресла — высокий, громоздкий, — неловко обнял Митю:

— Держись, герой! — Бесшумно ступая, скрылся за дверью.

Проснулся Митя оттого, что кто-то возился, сопел на полу. Свесил голову вниз: на тебе, «тимуровец» Ваня Крюк. Голубенькие мутноватые глазёнки на бледном личике лукаво сияют.

— И что дальше? — спросил Климов. — Что прикажешь с тобой делать?

— Известие принёс, — солидно отозвался «тимуровец».

— Какое?

— Дядьку помнишь, Митрий, на площади? Который к Зинке Сковородке отправил? Петюней погоняют.

— Ну?

— Я его видел. Просил передать, на ваше поручение ещё деньги нужны. Из той пятнашки, какую обещали. Я его на хрен послал. Старый хрыч, халявщик, да, Митрий?

— Это всё известие?

«Тимуровец» ужом переместился на середину комнаты, там ему казалось безопаснее.

— Мало, что ли? Хочешь, перчиков надыбаю?

— Каких ещё перчиков?

— Которыми черти похмеляются. Сладенькие такие. Кроме меня, никто не знает, где взять.

Диво не то, что пацанёнок к нему привязался, это нормально, но как в номер просочился: окно-то закрыто. Вместо того чтобы выяснить это, Митя спросил:

— Ты реальный «тимуровец», Ваня?

— А то! На две больницы подписался.

За последние месяцы Климов обвыкся с человеческими эмоциями, но неожиданный прилив жалости к бесприютному маленькому сородичу был всё же в диковину. Звание «тимуровца», в честь великого просветителя России Егора Гайдара, присваивали любому беспризорнику (их в Москве легион), после того как брали на учёт в городском диспансере и вживляли под кожу регистрационный чип. По достижении десяти — двенадцати лет, в зависимости от состояния здоровья, меченые проходили окончательную пересортировку для сдачи тех или иных органов. Самых крепеньких в законсервированном виде отправляли в свободный мир.

— И сколько тебе осталось куролесить? — полюбопытствовал Митя, сглотнув комок в горле.

— Может, полгода, а то и больше, — равнодушно ответил пацанёнок и, розовея от собственной смелости, вдруг добавил: — Можно посижу на кровати, дядя Митрий?

Митя чуть подвинулся, и «тимуровец», просияв, взлетел с пола и примостился у его ног. Такое счастливое, обалдевшее и вместе с тем испуганное выражение Митя видел только у стерилизованных, перевоплощенных руссиян на пунктах голосования, куда их сгоняли два-три раза в год для свободного волеизъявления. Та же смесь тоски и очарованности. Похоже, панцирный лежак с лакированными спинками, прикрытый серым гуманитарным одеялком, представлялся ему царским ложем.

— Прямо не знаю, как быть…

Пацанёнок не отводил прояснившихся глаз, спокойно ждал верховного решения.

— Видишь ли, Ваня, — развил мысль Климов, — по-любому тебе не стоит таскаться за мной. Сам сказал: полгода не тронут, а мой путь, поверь, намного короче.

— Как это может быть, дядя Митрий? При твоих бабках!

— При чём тут деньги?.. Убирайся, Ванька, отсюда подобру-поздорову. Я тебе не отец и не мать.

Тёплым тельцем мальчик прижался к его пяткам.

— Дядя Митрий, я много чего умею, обузой не буду. Так одиноко одному в городе. А вдвоём помирать намного легче. Не гони, пожалуйста.

Митя подумал: когда-нибудь они заплатят за всё.

Глава 26 Из дворца на волю

Патиссон прописал желатиновую успокоительную ванну, её делали два раза, утром и на ночь: под присмотром доктора я опускал ноги в тазик с раскалённой коричневой жижей, густой, как масло, на ушах болтались клеммы, подключённые к незнакомому прибору, на котором доктор с важным видом делал какие-то замеры. Ванна производила двойное воздействие: нижняя часть тела, до пупка, горела как в огне, зато грудь и голову словно прихватывало морозцем, — новейшее, как уверял Патиссон, достижение психотерапии. После этой процедуры я лежал на кровати час-полтора совершенно без сил, борясь с чудовищной депрессией, похожей на чёрный смог… И вдруг в приоткрывшуюся дверь проскользнул Вова Трубецкой, удалой помощник Гаты. Меня не то чтобы озадачил его приход, но перепугал до смерти. Всегда улыбчивый, синеглазый майор был хмур, сосредоточен и двигался так, как будто стал невидимкой. Грешным делом я принял его за посланца смерти и решил, что пробил последний час. Не хватало Абдуллы, но скорее всего азиат ждал в коридоре.

— Опять на расстрел? — поинтересовался я. — Или придушите прямо здесь?

— Не сходи с ума, писатель. — Трубецкой приблизился кошачьей походкой. — Я к вам от известной нам обоим особы.

— Я уж догадался… Но чем я провинился? Главу переписал с поправками, приступил к следующей. Можешь передать господину Оболдуеву.

Наконец-то Трубецкой раздвинул губы в привычной улыбке, и у меня немного отлегло от сердца. Может, он случайно заглянул полюбоваться на писателя-зомби. К таким посещениям я привык, кто только ко мне теперь не заглядывал.

— Отдыхаю после желатиновой ванны, — добавил я неизвестно зачем. — Сейчас опять начну печатать.

— Я от Лизы, — сказал майор многозначительно.

— От Лизы? А что ей понадобилось? — На мякине меня не проведёшь. — Ведь её батюшка отменил занятия.

Трубецкой немного посуровел, присел на пуфик возле кровати.

— Конечно, Виктор Николаевич, у вас нет оснований мне доверять. Но у меня записка. Вот, прочитайте.

Он протянул клочок бумаги, и я, притворяясь идиотом, отшатнулся. Замахал руками, словно увидел змею.

— Какая записка? Зачем мне читать? За кого вы меня принимаете, Вова? Это что, провокация?

— Обыкновенная записка, что с вами? Да возьмите же, возьмите…

— Не надо мне ничего, не надо!

Некоторое время мы были заняты тем, что он протягивал, а я отталкивал его руку, юлой вертясь на постели, всё глубже вдавливаясь в угол. И лишь когда он замахнулся кулаком, я выхватил записку и прочитал. Почерк Лизы, вряд ли кто-нибудь его подделал, не тот случай. «В. Н., смело доверьтесь Т… Л.».

— Шифровка? — спросил я.

Трубецкой залез двумя пальцами в рот и покачал левый клык. Пугал, что ли?

— Да, Патиссоныч веников не вяжет, — сказал он задумчиво. — Но я не могу ждать, пока ты очухаешься.

— Никто вас не заставляет.

— Сегодня ночью будь готов. Ничего лишнего с собой брать не надо.

— Чушь какая-то, — сказал я. — Слушать ничего не желаю.

Майор скривился и потрогал клык справа. Уже уходя, небрежно обронил:

— Никак не пойму — чего она в тебе нашла?

— Кто? — спросил я.

… Как обычно, ужин принесла Светочка, свидетельница убийства Гария Наумовича. Она не оставляла меня своим попечением и при желатиновых ваннах, как и при всех других процедурах, помогала доктору Патиссону. В его присутствии вела себя безукоризненно, строго, как настоящая медсестра, ни словечка лишнего, зато когда оставались наедине, превращалась в простодушную добрую девушку, может быть, излишне шаловливую. У меня от её щипков и покусываний все бока были в синяках.

Кормили теперь хорошо: на сей раз Светочка подала свиную отбивную на косточке с жареной картохой (шедевр бабы Груни), овощной салат, сдобренный оливковым маслом, и жбан английского чёрного эля, благоухающего, как сырой погреб. Я внутренне паниковал, поэтому жевал энергично, как мясорубка, пиво отпивал сразу по полкружки. Светочка следила за мной с умилением, подперев подбородок кулачками. Видно, что жалела.