Жюльетта Бенцони - Узник в маске

• Название: Узник в маске
• Автор: Жюльетта Бенцони
• Жанр: Исторические любовные романы

На этих страницах вы вновь встретите героев, знакомых вам по романам «Спальня королевы» и «Король нищих»…

После смерти мужа, убитого на дуэли Франсуа де Бофором, Сильви, герцогиня де Фонсом, удаляется вместе с детьми в родовое имение, но вскоре молодой Людовик XIV назначает ее в свиту своей жены, испанской инфанты. Перед смертью Анна Австрийская открывает Людовику XIV, что он — незаконнорожденный. Людовик решает устранить всех, кому это известно. Его отцу, имя которого знает Сильви, предстоит остаток дней гнить в тюрьме, скрывая лицо под маской. Груз государственной тайны тяжел, но в ней — залог счастья Сильви.

---

— Этим преданным человеком был наш д'Артаньян, — закончил Грамон свой рассказ. — Мы с ним давние друзья. Неудивительно, что он разволновался при виде этих драгоценностей, они всколыхнули дорогие ему воспоминания.

— Видимо, королева отблагодарила его по-царски?

— Она вручила ему свой портрет, который он считает ценнейшим своим достоянием — после шпаги, разумеется. Из-за этого у него возникают постоянные недоразумения с женщинами.

— Он женат?

— Женился несколько месяцев назад на миленькой вдовушке с хорошей рентой, но она уже сумела превратить его жизнь в ад. Во-первых, она оказалась святошей, после каждого прилива чувств она соскакивает с

супружеского ложа и выпрашивает у господа прощения за то, что почитает ужасным грехом; во-вторых, проявляет такую болезненную ревность, что не терпит вывешенного в спальне супруга портрета королевы…

Сильви не удержалась от смеха.

— Не смейтесь, несчастная! Это серьезнейшие разногласия. Вот и сегодня вечером она наверняка не находит себе места, зная, что он здесь.

— Почему он не взял ее с собой?

— Она беременна, к тому же ненавидит двор, считая его гнездилищем разврата.

Д'Артаньян уже заметил эту пару и догадался, что их беседа посвящена ему. Подойдя к Сильви, он поклонился, демонстрируя искреннюю радость от встречи.

— Счастлив снова вас видеть, госпожа герцогиня! Я не забыл приключения, которое мы с вами пережили, и по-прежнему испытываю к вам огромную благодарность.

— Приключение, благодарность? А я ничего не знаю! — ревниво протянул маршал. — Я все вам расскажу, дружище. Знайте, госпожа герцогиня — удивительная женщина…

— Уж этого вы мне можете не рассказывать!

— Какова судьба нашего… протеже? — осведомилась Сильви.

— Сен-Мара? Он дорос до бригадира и ведет теперь образцовую жизнь. Он в прекрасных отношениях с господином Кольбером, а этим все сказано…

— Кстати, о дружбе, — подхватила Сильви с улыбкой. — Могу я рассчитывать на вашу, господин д'Артаньян? Отсюда до моего дома рукой подать. Знайте, вы в нем — всегда желанный гость. Мушкетер радостно приложился к поданной ему руке.

— Это приглашение я не забуду. Благодарю, госпожа герцогиня! Что до дружбы и уважения, то я издавна испытываю к вам то и другое. Я теперь вынужден откланяться, меня требует к себе король.

Орлиный взор офицера, привыкшего читать по лицам, уловил не облеченный в слова призыв короля и поспешил к нему.

— Я уже сожалею, что заговорил с ним, — проворчал маршал. — Этот молодец способен взять вас в осаду.

— Это никому не под силу, если на то не будет моего согласия. Вам это должно быть известно лучше, чем всем остальным, дорогой маршал!

Этим вечером веселье завершилось раньше обычного. Кардиналу стало до того худо, что он послал за королем. Тот немедленно принял решение, что уже на следующее утро двор перебрался в Королевский павильон в Венсенне, чтобы не покидать кардинала до его последнего вздоха. Для Сильви это означало переезд всех ее домашних в Конфлан, чтобы быть к ней поближе.

Маленький Филипп был в восторге, он любил Конфлан не меньше, чем Фонсом. Сильви была рада встрече с подругами — де Сенеси и Плесси-Бельер. Одна Мари протестовала:

— А как же свадьба? Когда она произойдет?

— Когда кардинал при смерти, назначить дату невозможно. Королева Генриетта и ее дочь останутся в Лувре, а Месье — у себя в Тюильри, чтобы быть к ним поближе. Остальной двор последует за королем. Потерпи, — закончила Сильви уже мягче, видя, как расстроена дочь. — Ждать осталось недолго.

— Если он завтра умрет, будет траур?

— Скорее всего. Но он — не член королевской семьи, поэтому траур будет недолгим. Месье не захочет ждать месяцы.

Поутру, когда в кареты грузили необходимый госпоже де Фонсом личный багаж — из-за частых переездов с места на место все ее резиденции пребывали в постоянной готовности принять хозяйку — посланец Никола Фуке доставил ей записку, содержавшую всего три короткие фразы, мигом улучшившие ее настроение: «Ваш мучитель в Бастилии. Я прослежу, чтобы он там и остался. Целую ваши милые пальчики…»

Погода был ужасная — дождь с ветром, но Сильвн ощутила легкость, как под весенним солнышком.

— Слава богу, наконец-то мы вздохнем свободно! — С этими словами она протянула письмо Персевалю.

— Не знаю, как ему это удалось, — сказал тот, пробежав короткие строки. — Вот что значит генеральный прокурор парламента!

— И будущий премьер-министр! Ах, дорогой крестный, вы не представляете, как я рада! Кошмар рассеивается.

В это время из дома появился Филипп, сопровождаемый аббатом Резини, и кинулся к лошади — он все время твердил, что уже вырос и не собирается ездить в карете, как младенец. Мать подбежала к нему, заключила в объятия и прижала к себе, забыв, как он гордится своей шляпой с перьями.

— Матушка! — возмутился мальчик, ловя свалившуюся с головы шляпу. — Позаботьтесь о моем достоинстве. — Потом его кольнула тревожная догадка. — Или я вас больше не сопровождаю? Вы со мной прощаетесь?

— Нет, сынок, просто захотелось тебя обнять. Такого бравого всадника надо поискать!

— Так-то лучше!

У Персеваля эта сцена вызвала улыбку. Мари же только досадливо пожала плечами. Она уже сидела в карете, закутавшись в меховую полость, из-под которой торчал один носик, и являла собой воплощение неудовольствия и презрения ко всему свету, и к дождливому утру, и к Конфлану, где даже не позаботились выяснить, не залила ли Сена сад, ко всем домашним, включая мать, к Венсеннскому дворцу, куда не показывался Бофор, не желая приближаться к башне, в которой его продержали пять долгих лет, и особенно к кардиналу Мазарини, который так тягостно и неизящно перебирался в мир иной…

Всесильный министр тем временем еще не начал агонизировать, вопреки впечатлению, произведенному его отчаянным призывом к королю. Просто, узнав от врачей, что времени у него уже в обрез, он пожелал дать молодому монарху советы, продиктованные его длительным политическим опытом. На протяжении двух недель в тиши спальни, охраняемой верным Бернуэном и швейцарцами, не допускавшими к больному даже врача, этот человек пятидесяти восьми лет, выглядевший десятка на полтора лет старше, сломленный недугом и непосильной работой, которую он взваливал на себя столько лет, нашептывал в жадные уши свое политическое завещание, сопровождаемое советами секретного свойства, последствия которых начали сказываться уже очень скоро.

Лежа на смертном одре с напудренным для сокрытия следов болезни лицом, он произносил слова, тяжесть которых превзойдет кое для кого тяжесть могильных плит. Трудно было расслышать в этих речах христианское смирение, каковое должен был бы проявить человек, готовящийся предстать пред господним судом, однако Людовик XIV внимал этим речам с неослабным интересом. Под конец Мазарини открыл королю, что завещает ему свое огромное богатство. Завещание сопровождалось условием, больно ударившим по королевской гордости, от него потребовали обещания, что он не станет разорять родню своего министра, как ни велик был соблазн сделать это, учитывая, как часто монарха держали на голодном пайке. Получив желаемое обещание, Мазарини облегченно перевел дух и перешел к своему последнему наставлению…

Повсюду в замке, особенно вокруг строго охраняемой спальни умирающего, крепли дерзкие надежды и разбухали необузданные амбиции. Фуке проводил часы в обществе королевы-матери, своей главной союзницы, Кольбер нес неусыпный караул в прихожих спальни, вооруженный бумагами, которые он рассчитывал успеть представить на рассмотрение, канцлер Сегье плохо скрывал свою надежду на высшую должность, красавица Олимпия де Суассон уже воображала себя признанной фавориткой, вертящей королем и вершащей дела королевства; и только молодая королева возносила молитвы…

Впрочем, дамы ее свиты уже пришли к заключению, что она чрезмерно привержена молитве и что страстей у нее, помимо чувства к супругу, две, богобоязненность и игра. Вернее, азартные игры, преимущественно на деньги. Не имея возможности предаваться этому греху в отцовском дворце, она теперь предавалась вовсю этой страсти, обходившейся ей весьма недешево.

Наконец свершилось то, чего ждали и на что надеялись. В ночь с 8 на 9 марта, примерно в 4 часа утра король, спавший рядом с королевой, был разбужен Пьерретт Дюфур, горничной Марии-Терезии, которую он просил оповестить его о смерти Мазарини. Кардинал испустил дух между двумя и тремя часами ночи. Не тревожа жену, Людовик встал, поспешно оделся и побежал в комнату умершего, где уже находился маршал Грамон, которого он обнял со словами:

— Мы потеряли верного друга.

Было немедленно отдано повеление о трауре по чину члена семьи. Король много плакал в отличие от своей матери, которая не пролила ни слезинки. Спустя несколько часов он вернулся в Париж, где назавтра был созван Совет. После его отъезда Венсеннский замок опустел, как по волшебству, оставив усопшего в одиночестве, всегда окружающем тех, кому уже не на что надеяться.