Александр Белов (Селидор) - Славяно-горицкая борьба. Изначалие.

• Название: Славяно-горицкая борьба. Изначалие.
• Автор: Александр Белов (Селидор)
• Издательство: МПТП «Восход»
• Жанр: Спорт
• Год: 1993
• ISBN: 5-87279-004-X

Эту книгу называют библией русского стиля. О чём она: о борьбе, о состзаниях, о народных утехах? Не только. Национальная культура — понятие целостное. Автор стремится не разделять такие явления, как состязательная способность народа и его история, психология, философская традиция. Книга впервые глубоко и всесторонне раскрывает философию дохристианских учений славян.

---

Еще одна особенность восточной состязательной культуры — подражание животным. И здесь идеология стремится нащупать связь с естеством, считая, что если человек имитирует посредством движений поведение животного, то он, несомненно, приближается к природе-матке. И снова восточная философия грешит не пониманием того, что мир человека — это отнюдь не одно и то же, что мир животных. Движения здесь искусственно стилизованы, а человеческой двигательной программе, развивающейся в заданных эволюцией пропорциях и нормах, насаждаются совершенно неоправданные формы. Впрочем, дело даже не в этом, а в том, что человеку трудно имитировать природу змеи или тем паче дракона. В Природе каждый является самим собой. Зайца, например, нипочем не заставишь сыграть роль волка. Да и сама эта идея кажется неким биологическим извращением, нарушением естества, а вовсе не его воплощением.

Впрочем, тотемические культы свойственны всему человечеству, не обошли они и славянское язычество. Птицы клевучие да звери рыскучие по-разному будоражили сознание русского человека. Медведь, волк, сокол, петух — образы-посредники, соединяющие реальный мир с миром сопредельным. Человек не «играет» в зверя. Он призывает его дух в качестве оберега, а внешняя атрибутика — всего лишь символ этого духа. Язычники тотемического культа возводили свои рода к происхождению от священного животного, и при всем при том они оставались людьми. Тотемизм же вообще — одна из самых дремучих, примитивных языческий конфессий, отражает тот период развития человеческого сознания, когда человек еще никак не осознавал существо Бога.

И все-таки основная прореха подражательства в идеологическом примитивизме, а в нарушении двигательной схемы человека. Любой из нас запрограммирован опытом предшествующих поколений, опытом эволюции. Опыт здесь складывается из реакции человеческой природы на условия проживания. Горы, равнина или лес, то есть окружающая среда, формируют двигательный, а в определенном смысле и расовый задаток человека. Сознательно мы можем сыграть любую роль, в том числе и животного. А вот рефлекторно, увы, только то, что в нас заложено природой, эволюцией. Стало быть, подражая животным, мы создаем в себе еще одно могучее противоречие. Зооморфизм — такое же свойство развивающегося человеческого сознания, как одушевление, например, ребенком своих игрушек.

Единоборство — это особая стезя мировой культуры. И, безусловно, каждый народ имеет свои выразительные средства и оригинальные формы в этом явлении. Нелепо было бы считать, допустим, что под словом «музыка» для всех народов воплотился образ ансамбля бандуристов. Каждый народ будет формировать данное понятие из своих собственных составляющих частей. И хотя бандура может быть чем-то похожа на гитару, а гитара на контрабас, никому не придет в голову считать их равнозначными. Как, впрочем, и отдавать какому-то одному из них всемирное лидерство.

Оригинальность трактовки единоборчества Востоком когда-то показалась миру очень убедительной. Ее поклонники плодились, словно грибы после дождя. Однако, на мой взгляд, здесь сработал эффект эстетизации боя. Реальное приложение самой техники, как тогда, так и сейчас, мало годится для русской уличной драки. Конечно, если в нее вовлечены профессиональные драчуны с особым зэковским опытом. Помню, когда-то на заре советского каратэ мне, еще начинающему, пришлось пережить болезнь крушения идеала. Умопомрачительную технику одного из тогдашних «черных поясов» элементарно перемолола уличная драка. Неизвестный драчун разделал его, что называется, «под орех». С цинизмом уличной простоты и грубости. Потом уже многие из маститых примеряли на себя темные улицы в заводских районах и говорили об этой практике с особым достоинством. Впрочем, весьма вероятно, что на спортивном татами, в тисках правил, ограничений и регулирующих норм, исход подобного боя мог бы быть иным. Однако, улица есть улица. Нет, может быть, где-то там, в Гонконге, и на улице дерутся, как на татами, по схеме «блок-удар», когда десять нападающих бьют свою жертву по очереди, несмотря на то, что обложили ее со всех сторон. У нас дерутся иначе. Тот, кто видел драку русских профессионалов, вряд ли выберет в качестве самообороны каратэ.

Однако эстетика боя все-таки сильный аргумент. Она приводит действия бойца к какому-то выразительному порядку, внешней и внутренней системе, слаженности и гармонии. Как ни ряди некоторых наших новомодных псевдокулачников в косоворотки, стиль их движений обязательно ущипнет знакомое чувство восточного боевого изящества. Интересно, верят ли они сами своей правде русских полутигров или почти драконов?

Эстетика. Неразмеренное мерило культуры, свойство ее самобытности и красоты. Посмотрите на аляповатую простоватость какой-нибудь средненькой фольклорной команды с их вечно «Из-за острова на стрежень». Вот пример эстетики псевдоруссизма. И здесь работают свои законы жанра, оставляя на плаву только подражательность. Дело, конечно, не в том, чтобы поменять репертуар или переодеться в каргопольское самородное шитье. А дело в том, что эстетическое сознание этой «творческой категории» на порядок ниже критерия подлинной национальной культуры. То же касается и ратоборчества. Для русского кулачного бойца мало всего лишь носить косоворотку. Хорошо это понимая, на заре славяно-горицкой борьбы я с самого начала обхаживал идею постижения самобытной эстетики «русского стиля». Что должно выделять его среди эклектики современного рукопашного боя, чужеродных единоборств? Что? Возможно, отгадка — в характере русского человека? Вот он, характер — разгуляй-давай! Широко берет, только всего не охватит, оттого и сеет сквозь пальцы. Но зато уж если в кулак возьмет, то никому его не остановить, не сладить. И своих, и чужих не пощадит. Скор на руку. когда зацепит за живое, но отходчив и незлобив. Вот он я весь бери! Да не возьмешь, не на того напал. Кулаком не перешибешь, а словом надломить можно, если знать, куда вдарить. Свое не свое — все наше! Копейки не считал потому, что другую цену себе держит… Таков он, характер.

Заиграла гармошка наигрыш. Так называется — «на драку». Мужик пошел-пошел, плечами водит, топчется как-то грузно даже, а вот присел лихо, повернулся размашист то, понеслись ноги, и уж не остановить его, словно механизм какой-то включился. Да вдруг припал к земле, головой мотнул. Вот все и сошлось. Однако это метафористика, а боевое искусство — вещь точная, выверенная, как математический расчет. Смотрю, понять не могу, почему так расслаблен, разбросан, разболтан? Ведь вдарю, с ног собью! Да куда там, попасть по плясуну, все равно, что поймать шапкой ветер. Зато он петухом держится, а затрещину, если бы приложил куда положено, да так во всю ладонь, то и никакой направленной энергии не нужно, хватило б сполна! Но это только начало. Чем больше дразнишь себя недоверием, тем зацепистее желание утвердиться во всем разом. А это невозможно. Годы были нужны, чтобы разглядеть в разбросанных, полуживых остатках отечественного единоборчества свою, особую эстетическую суть. Из увиденного складывается, нет, не стиль —двигательный образ, сочетающийся во всех своих деталях. Будто бы все края Великой России связала одна незримая нить всеобщего единения. Стилем это не назовешь, ибо, к примеру, внутренние нормы рязанского кулачного дела вовсе не стыкуются с новогородскими или даже московскими, более свободными как в выборе средств боя, так и в общих подходах. Что это такое?

Вот ходит-ходит камаринский мужик. Валко, приземисто, даже с натугой, и вместе с тем от каждого его переступа отлетает вдруг удивительная легкость. Ходит, притопывает, вроде и плясать не пляшет, а так, только примеряется. И такое впечатление, будто все время хочет он сбросить с ног тяжелые сапоги. Но не сбрасывает потому, что знает, что без них порушится какой-то особый баланс движения и все рассыплется. Такое впечатление, будто у него центр тяжести не под брючным подвязком, а где-то в груди, а сапоги как противовесы. На Востоке — обратное, там земля магнитит бойца. В стойках своих, в передвижениях он словно притянут этим магнетизмом. На Востоке боец держит корпус, расправив плечи, а у нашего они на месте не стоят — ходят. Он весь как на шарнирах, все в нем ходуном ходит, а ось всеобщего этого движения — противник. Тягуч поединщик в движениях только на первый взгляд. Вот сорвался порывом, только промельк движений перед глазами, и снова замедлился. Под каждый шаг ногу словно плечом поднимает, а подняв, осаживает всем телом. Как по сугробам топчется. Никогда не знаешь, куда вдруг осадит, провалится перестуном боец, предугадав направленный в него удар. Уводит удары, не прикасаясь к ним руками, как это делают на Востоке при выполнении блоков. А налетает так, как налетают только в России. Количество ударов, выпущенное в противника мгновенно, взахлест, вперебой, враскат, не то чтобы сосчитать, угадать невозможно. Откуда в этом разваляй-плясуне камаринском такие скорости?! Бьет, не пробивая, а скорее разрывая руками с лету оцепеневшую плоть противника. Но никогда атаку не передерживает. Атака — это мгновение. В одном таком мгновении по 10 ударов может быть, да с разных сторон, да со смещением. И тут же провал, уход. Противник, если еще стоит на ногах, будет его искать, тупо тыча ударами в разные стороны, в пустоту. А он, мужик-боец, там, где его и быть не должно и заходится уже новой атакой, новым взрывом.