Дмитрий Беразинский - Задолго до Истмата

• Название: Задолго до Истмата
• Автор: Дмитрий Беразинский
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034472-4

Уникальный эксперимент по созданию на Гее альтернативной истории России ПРОДОЛЖАЕТСЯ!

Софья Алексеевна Романова УДАЧНО восстановлена на престоле — и теперь команда прогрессоров, во главе которой стоит хорошо известный поклонникам отечественной фантастики по романам «По ту сторону черной дыры» и «Путь, исполненный отваги» Андрей Волков, намерена превратить ее правление в торжество разума и гуманности.

Победа над украинско-турецким флотом ДОСТИГНУТА. На очереди — многочисленные реформы.

Но «золотого века» почему-то ОПЯТЬ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ.

Получается что-то СОВСЕМ другое!..

---

Торжественная служба закончилась словами, что Преображение есть явление Сына при свидетельстве Отца в Духе Святом, то есть откровение всех Лиц Святой Троицы. Произнеся эту абракадабру с возвышенным выражением лица, отец Серафим пригласил всех желающих остаться на торжественную литургию. Алексей, может, и остался бы, уж больно хорошо поп толковал о всяких умных вещах, но снедаемый плотскими мыслями Тимофей уже тащил его к выходу за рукав рубахи.

— Тише ты, — прошипел Алексей, — оторвешь канву, Глафира тебе ятра оторвет!

На улицах заметно прибавилось народу. Нарядные парни чинно вели под руку своих девчат в сторону Центрального парка, туда же неслись и купеческие тройки, на которых восседали бровастые купцы первой сотни и их нарумяненные женки. Купеческие недоросли гуляли сами по себе: кто со своими гильдиями, кто со студиозами-однокашниками. Кстати, высочайшим повелением в день шестого августа количество конных экипажей было ограничено. Лишь купцы из первой сотни да лица, имеющие чин не ниже шестого, могли разъезжать в каретах и повозках, да и то согласно «Правилам езды в дни народных гуляний» и далеко не по всем улицам.

Наши герои следовали в шинок, известный среди ремесленников под названием «Пивной погреб Акселя», — небольшой погребок, где можно было прилично выпить, а если повезет, то и качественно схлопотать по морде. Сие питейное заведение было облюбовано как ремесленниками некоторых уважаемых гильдий, так и студиозами университета. Среди представителей интеллигенции и пролетариями весьма часто происходили разборки, заканчивающиеся банально: приезжала жандармерия и уволакивала наиболее активных участников потасовки в кутузку. Наутро провинившимся выписывали штраф, рецидивистов пороли, но всех отпускали по домам. Называлось это странным термином «Воспитательная работа среди населения».

Алексей с приятелями благочинно вошли в погребок и, заказав полуштоф хлебного вина и блинов с хреном, уселись в уголке около холодной печки. Время летело весело, полуштоф сменил графин штофа в полтора, к приятелям подсел порядком захмелевший подьячий и заплетающимся языком принялся рассказывать, как сегодня на базаре у него «смуглявый, кучерявый, один зуб со свистом» увел почти полный кошель серебра. Сердобольный Тимоха тут же принялся наливать страдальцу, не забывая и про себя, грешного. Алексей от них не отставал. Неудивительно, что после очередной «порции» подьячий усмотрел в одном из посетителей своего обидчика, на которого тут же насели все втроем.

Подозрительный тип оказался студиозом и поначалу попросту весело отослал не вязавшего лыка подьячего к чертям собачьим, но, получив по скуле от Тимофея, веселость потерял. К счастью для него, в шинок он пришел не один. Увидав, что их боевой товарищ падает под лавку, на Тимоху навалились еще трое. Тут пришел черед Алексея. Ухватив лавку, он попер на врага...

Шустрый трактирщик выскочил на улицу и засвистел в свисток, призывая патруль. Гвардейцы, направленные в этот день для усиления полиции, разбираться не стали. Похватали правых и неправых и свезли в околоток. Был уже вечер. Околоточный надзиратель давно отправился домой, так что напрасно задержанные буянили — вертухаи их просто окатили холодной водой и рассадили по камерам. Тимофей и Алексей Кузьмич снова оказались вместе.

— Во, сучьи дети, что вытворяют! — бубнил Тимоха. — Немного пошалили, даже не покалечили никого, а нас — в кутузку. Как каких-нибудь разбойников, понимаешь! Как татей каких! При Петре Лексеиче народу драться, душу потешить, не возбранялось! Даже если кому и око выбьют — тряпочкой прикроет, и ничаво...

— Утомил ты меня, Тимоха, — лениво произнес Алексей, — через тебя сегодня одни неприятности.

— Ты что, Кузьмич, побойся бога! Нешто я виноват, что подьячий в этом проклятом студиозе татя признал? Ведь он побожился, что энтот окаянный паря у него кошель срезал!

— Ну и где теперь твой подьячий? — прикрыв глаза, поинтересовался приятель.

— Ваш подьячий уже других дурней нашел! — отозвался один из обитателей камеры. — Я эту людскую породу хорошо знаю. У него сговор с трактирщиком: тот закрывает глаза на его мелкие проделки, а этот людей на угощение раскручивает. Потом, когда заваруха начинается, он пьяный под стол падает и кошели сам срезает у дерущихся. Так-то, братцы!

— И когда только успевает! — восхищенно присвистнул Тимоха. — Вроде пьяный был в стельку!

— Прикидывается, — уверенно ответил голос из темноты, — только возле него кто-нибудь свалится, тут же трезвеет. Даже из-за щеки грошики достает, умелец.

— Это как? — удивился Алексей. У него ужасно болела голова, и хотелось спать. В камере еле горела лучина, больше подчеркивающая темень, нежели разгоняющая ее. Лиц сокамерников видно не было вовсе.

— Как огреют тебя по башке лавкой, разве учуешь, кто за щеку залезет? — хохотнул голос.

— Скотина! — простонал наш герой. — Я этого подлеца-подьячего хорошо запомнил!

— Удавим! — пообещал Тимоха. — У нас с Кузьмичом из-за него неприятность будет. Сегодня шиш выпустят, только завтра, а что мы мастеру скажем? Как пить даст лишит премиальных за неделю!

— Это из-за тебя, друг сердечный, неприятность! — повысил голос Алексей. — Кто на набережной выёживался? За кого я поручился? Кто пригласил за стол того урода? Тебе что, смыслу в жизни захотелось? Уж погодь, выйдем. Я поднесу тебе смыслу из-под Гальки Кулаковской! Я дитям сегодня должен был петушков принести, что я им завтра скажу? Глафира моя коситься будет! Вот я ей скажу, что из-за тебя, буяна, меня мастер премии лишит, угадай, как ты мимо моей калитки ходить будешь?

— Ладно, Кузьмич! — отозвался из своего угла Тимофей. — Обойдется как-нибудь.

— Тебе, горлопану, все одно как с гуся вода! — сказал знакомый голос. — Человека подставил и сейчас спать будешь.

— А ты кто, чтоб мне указывать? — рассердился Тимофей. — Сиди тихо и не рыпайся. Не то могу поднести...

— Кузьмич, будь добренький, посиди тихо, — неожиданно кротко произнес голос, — я сейчас твоему дружку растолкую «про физиологию птичек и зверушек». Давайте-ка, братцы, темную этой скотине устроим.

Утром в семь часов Алексея с Тимохой вызвали к околоточному. Там же находился и судебный пристав.

— Из-за того, чтобы такие козлы не опоздали, не дай бог, на работу, мне приходится вставать в пять часов, — проворчал околоточный — толстяк с рябым лицом. — Синицын, сукин сын, ты в который раз мне попадаешься?

— В первый, — быстро ответил Тимоха, лицо его отсвечивало черным с синими переливами.

— Полтора алтына в кассу и пошел вон! — Пристав сделал в журнале соответствующую запись. — Теперь ты, Макоедов! — Толстяк упер в Алексея тяжелый взгляд свинячьих глаз. — Тут от гвардейского патруля сигнал пришел. Поручился ты за своего приятеля... Алексей Кузьмич.

Околоточный встал и принялся расхаживать за барьером, точно обожравшийся конских каштанов петух. Взял лист бумаги с донесением патрульных, перечитал. Затем потянулся за показаниями стражников, бывших в шинке.

— За сорок лет обоим, а ума ни хрена не нажили! Как ты думаешь, Филипп Терентьевич, — обратился околоточный к приставу, — что нам с этим героем делать?

— Десять суток ареста, — равнодушно ответил пристав, — и пятиалтынный — в помощь калекам. Если он такой дурак, что дружку своему зубы не повыбивает, то глухо дело.

— Я ему голову скручу, чтоб жопу собственную увидел! — мрачно пообещал Алексей.

На вторые сутки (первые зачлись в качестве дознавания) Алексея Макоедова отправили в распоряжение коменданта здания, в котором располагалось министерство культуры. Комендант, сухонький старичок годков шестидесяти, добродушно принял «штрафника», расписался в приемной ведомости и отпустил конвойных.

— Таперь я за тебя отвечаю, — сказал он Алексею. — Убегишь — с меня шкуру сдерут.

— Не убегу, — искренне ответил наш герой, — у меня домишко на Курьей слободке, женка Глафира Андреевна да шестеро детишек. Дед, слушай, я птенцам-то своим петушков куплю, у меня алтын ишшо остался, — снесешь?

Старичок поглядел на штрафника из-под мохнатых бровей.

— Не успел прийти, а я уж у него на побегушках! — прогудел он озадаченно.

Алексей виновато потупился.

— Прости, дедушка. Женка моя там в неведеньи...

— Лады! — прервал собеседника дед. — Я сейчас тебя к работе приставлю, да и схожу. Нешто я не понимаю.

— А куды мне, дедушка?

— Куды-куды, — проворчал старик, — на муды! Так твой новый начальник выражается. Пошли, что ль?

Поднялись на третий этаж по широкой лестнице с покрытыми лаком перилами и резными балясинами. Паркетный пол там был устлан широким ковром, у края которого стоял массивный стол секретаря.

— Куды, Матвеич? — спросил дьяк, сидевший за столом.

— На муды! — привычно ответил старик.