Рэй Брэдбери - Конвектор Тойнби

• Название: Конвектор Тойнби
• Автор: Рэй Брэдбери
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005

В спальне захолустного мотеля на почетном месте стоит надгробный камень.

Древний ирландский призрак преследует знаменитого кинорежиссера всей силой своей нерастраченной любви.

Герою-авиатору Первой мировой войны мнится, что ему выставлен счет за былые победы.

От современного классика американской литературы — двадцать три истории о любви и смерти.

---

Крас ухватил меня за руку повыше локтя, а сам впился глазами в пылающую белизну.

— Во дает, скажи, Дуг! — Он ткнул меня в бок.

— Супер-дупер. — Хохотнув, я дал ему сдачи. — Мне б такую бомбу! Раз — и школы нет!

— Хрясь! Прощай, Клара Холмквист!

— Бум! Лети, полисмен О'Рурк!

На ужин были мясные фрикадельки с фасолью, зеленый салат и горячие булочки. Отец с непривычно угрюмым видом попытался изложить нам важные научные факты, вычитанные в каком-то журнале, но мама отрицательно покачала головой.

Я не сводил с него глаз:

— Пап, ты не заболел?

— Завтра же отменю эту подписку, — сказала мама. — От таких волнений можно язву заработать. Папа, ты меня слышишь?

— А мы такой фильм смотрели! — сообщил я. — Там атомная бомба разнесла эсминец.

Отец выронил вилку и уставился на меня в упор:

— У тебя, Дуглас, есть поразительная способность говорить самые неподходящие вещи в самый неподходящий момент.

Я заметил, что мама, скосив глаза, пытается поймать мой взгляд.

— Время идет, — сказала она. — Беги-ка в цирк, а то опоздаешь.

Надевая пальто и шапку, я слышал приглушенный голос отца:

— Давай продадим наш магазин. Что скажешь? Мы с тобой давно хотели куда-нибудь съездить, хотя бы в Мексику. Найдем подходящий городок. Может, там и поселимся.

— Ты хуже ребенка, — зашептала мать. — Слышать этого не хочу.

— Я и сам понимаю, это глупости. Не обращай внимания. Кстати, ты права: подписку надо аннулировать.

От ветра деревья сгибались пополам, небо усеяли звезды; посреди холмистой пустоши огромной бледной поганкой вырос цирк-шапито. Красный Язык в одной руке держал пакет воздушной кукурузы, в другой леденец, к подбородку — в точности как у меня — прилипли клочья сахарной ваты.

— Видал: борода растет! — веселился Красный Язык.

Публика оживленно переговаривалась в ярком свете фонарей, а служитель цирка колотил по брезенту бамбуковой палкой и громогласно возвещал, что на манеж выйдут Скелет, Женщина-Гора, Разрисованный Человек и Ластоногий Мальчик. Мы с Красом протиснулись сквозь толпу к билетерше, которая разорвала наши билеты пополам.

Как только мы нашли свои места и уселись на дощатую скамью, снизу грянул большой барабан, а на манеже появились слоны в богатом убранстве. И началось: в горячих лучах софитов солдаты палили из огнедышащих гаубиц; гимнастки, держась одними лишь белыми зубами, порхали, словно мотыльки, под куполом в облаках табачного дыма; акробаты раскачивались на трапеции среди шестов и канатов; заключенные в клетку львы мягко ступали по опилкам, а дрессировщик в белых лосинах постреливал из серебряного пистолета, извергавшего пламя и дым.

— Вот это да! — орали мы с Красом в один голос, то жмурились, то таращились, ахали и охали, заливались хохотом, удивлялись, не верили, поражались, веселились, задыхались от восторга и, разинув рты, пожирали глазами артистов.

По манежу грохотали колесницы, из горящих окон выпрыгивали клоуны, волшебные ящики превращали лысого человека в волосатого, а великана — в карлика. Оркестр пел, гудел и гремел, зал сверкал всеми цветами радуги, обдавал жаром и слепил блестками, публика неистовствовала.

Когда представление уже близилось к концу, я оторвал взгляд от манежа. И позади своего места заметил маленькую дырочку в брезенте. И через эту дырочку увидел старую пустошь, продуваемую ветрами, и одинокие звезды в небе. Холодный ветер легонько теребил шатер. И почему-то, обернувшись туда, где царило тепло, я содрогнулся от холода. Рядом хохотал Красный Язык, но я уже вполглаза следил за эквилибристами, которые, взгромоздясь на серебряный велосипед, балансировали где-то в вышине на тонкой проволоке под скороговорку — тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та — малых барабанов и зачарованное молчание зала. Потом на арену высыпали клоуны, числом не менее двух сотен, и стали дубасить друг друга по головам — тут Красный Язык совсем зашелся и едва не сполз со своего места. Я сидел, как истукан, и вскоре Красный Язык это заметил:

— Эй, ты чего, Дуг?

— Ничего.

Я встряхнулся. Обвел глазами крашеные распорки шатра, канаты, слепящие гирлянды. Оглядел набеленных клоунов и выдавил смешок:

— Вон там, Крас, до чего потешный толстяк!

Оркестр наяривал «Сивую кобылу».

— Кажись, все, — выдохнул Красный Язык.

Мы не спешили вставать со своих мест, а сотни и сотни довольных зрителей уже толкались в проходах, смеясь и болтая. В шатре висел густой табачный дым; духовые инструменты сиротливо свернулись калачиком на деревянном барьере, из-за которого только что обрушивались громоподобные волны музыки.

Нам не хотелось верить, что представление окончено, потому мы и приросли к месту.

— Ладно, пошли отсюда, — сказал Крас, но сам не пошевелился.

— Подождем еще, — отозвался я без всякого выражения, глядя в пространство. Мне казалось, деревянные планки у меня под задницей исстрадались за долгие, непостижимые часы музыки и пестроты. Униформисты сновали по залу, ловко разбирая ряды сидений, чтобы подготовить их к вывозу. Брезент уже снимали с крюков. Со всех сторон слышался лязг, звон и треск: это цирк распадался на части.

Шатер опустел.

У выхода мы помедлили; в глаза летела пыль, деревья с шепотом роняли листву. А ветер гнал прочь и отжившие листья, и неугомонных людей. Иллюминация погасла. Мы поднялись на ближайший косогор и оттуда, провожая глазами уплывающие в сумрак синие огни и белесые очертания слонов, стучали зубами от холода и слушали перебранку циркачей под скрежет выдираемых из земли распорок. У нас на глазах шатер испустил последний вздох и тяжело осел на землю.

Через час грунтовая дорога пришла в движение от множества повозок, машин и золоченых клеток. Бледная пустошь обезлюдела. В небе поднималась луна, а роса превращалась в иней. Мы побрели лугом, вдыхая запах опилок.

— Ничего не осталось, — сказал Красный Язык, — одни опилки.

— Вот дырка от шеста, — заметил я. — А вон там еще одна.

— Как будто ничего и не было, — выговорил Крас. — Как будто мы сами это придумали.

Ветер гулял по опустевшему лугу, а мы смотрели, как дрожат голые деревья. Кругом не было ни огонька, ни шороха, даже цирковой запах постепенно улетучился.

— Слышь, — ухмыльнулся Крас, шаркая подошвами, — влетит нам — мало не покажется, если не явимся домой час назад!

Подгоняемые ветром, мы уныло брели вдоль пустынной дороги, засунув руки в карманы. Оставили позади притихший глубокий овраг, прошли окраинными закоулками среди спящих домов, откуда изредка доносились едва различимые звуки радио, услышали последнего сверчка и зацокали каблуками по грубой брусчатке центральных улиц в неверном, тусклом свете фонарей, горевших на каждом углу.

Я разглядывал дома и деревянные заборы, скаты крыш и освещенные окна, разглядывал все деревья, все камни мостовой. Разглядывал то свои башмаки, то Краса, который семенил рядом, клацая зубами. На здании суда, до которого было не менее мили, разглядел башенные часы, воздевшие бледный лик в сторону луны среди нагромождения черных городских построек.

— Пока, Дуг.

Я не ответил. Крас поплелся дальше, петляя между домами, а потом свернул за угол.

Прокравшись наверх, в спальню, я уже через минуту лежал в постели и смотрел в окно.

Наверно, мой брат Скип долго слушал, как я плачу, прежде чем решился положить руку мне на локоть.

— Что случилось, Дуг?

— Да так, — беззвучно всхлипнул я, не открывая глаз. — В цирке был.

Скип выжидал. Возле дома кругами ходил ветер.

— Ну и что?

— Да ничего. Просто он больше не приедет.

— Приедет, куда он денется, — сказал Скип.

— Нет, он уехал навсегда. И больше не вернется. Там ничего не осталось — пустое место.

— Тебе поспать надо. — Скип перевернулся на другой бок.

Слезы высохли. Где-то вдали еще светилось несколько окон. На станции прогудел паровоз; он двинулся с места и разогнался среди холмов.

Затаив дыхание, я лежал с открытыми глазами, пока безмолвные оконца далеких игрушечных домишек не угасли во мраке одно за другим.

Лорел и Гарди: роман

The Laurel and Hardy Love Affair 1987 год

Переводчик: Е. Петрова

Он прозвал ее Стэнли, она называла его Олли.[17]

Так было в начале, так было и в конце того романа, который мы озаглавим «Лорел и Гарди».

Ей было двадцать пять, ему — тридцать два, когда они познакомились в какой-то компании, где каждый потягивал коктейль и не понимал, зачем пришел. Но почему-то в таких случаях никто не торопится домой: все много пьют и лицемерно повторяют, что вечер удался на славу.

Как это часто бывает, они не заметили друг друга в переполненной комнате, и если во время их встречи играла романтическая музыка, ее не было слышно. Потому что гости громко беседовали, разбившись на пары, хотя смотрели при этом на других.