Александр Дюма - Мадам де Шамбле

• Название: Мадам де Шамбле
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2001
• ISBN: 5-7287-0210-4

В романе нашла отражение история любви Дюма и Эммы Маннури-Лакур (1823 — 1860), богатой нормандской дамы, остававшейся девственницей в двух несчастливых браках.

---

— А теперь, — сказал я, — не покажете ли вы мне поместье?

— О! С большим удовольствием, — ответила Жозефина, — пойдемте.

— Сударь, надо ли распрягать лошадей? — спросил кучер, который меня привез.

— Ну, конечно, я даже не уверен, что уеду сегодня вечером.

Затем я обратился к Жозефине:

— Можно ли будет переночевать здесь, если мне захочется остаться?

— Разумеется, сударь, я приготовлю вам постель. О! Вы увидите, что в доме все в полном порядке, в том же виде, как его оставили господин с госпожой.

— Но ведь господа давно покинули имение, не так ли?

— Четыре года тому назад.

— Возвращались ли они сюда с тех пор?

— Госпожа приезжала дважды, а господин — ни разу.

— Госпожа ночевала здесь во время своих приездов?

— Да, она проводила в имении ночь.

— И госпожа не боялась оставаться одна в доме?

— Чего же ей бояться? Бедная крошка! Она никогда никому не желала зла, и Господу не за что ее наказывать.

— И где же она спала?

— В своей девичьей комнате, я вам ее покажу.

— Ну что ж, пойдемте туда. Мы направились к дому.

Это было одно из тех небольших красивых зданий из камня и кирпича, с крышей из кровельного сланца, какие возводили в царствование Людовика XIII.

Лестница из десяти — двенадцати ступеней вела на округлую веранду, огороженную прелестными перилами.

На веранду выходила передняя, из которой можно было попасть в обеденную залу и гостиную.

За гостиной располагалась библиотека.

Большая каменная лестница с железными перилами вела на второй этаж: именно туда мне и не терпелось подняться.

Парадная дверь вела в ухоженную гостиную, украшенную стенными коврами эпохи Людовика XV; ее окна выходили на самую красивую часть парка, через который струилась река Майен; с одного ее берега на другой был перекинут мост.

Затем мы прошли в спальню, стены которой были обиты зеленой камкой.

Здесь Жозефина остановилась и, положив мне руку на плечо, проговорила:

— Смотрите, сударь, в этой комнате бедная малышка появилась на свет. Пятнадцатого сентября будет ровно двадцать два года, как это случилось. Кровать, на которой она родилась, с тех пор стоит на том же самом месте. Роженица протянула мне ребенка со словами: «Жозефина, вот твоя дочь — я боюсь, что мне не доведется быть ее матерью!» И правда, через день эта несчастная, милое и святое создание, преставилась. Два года спустя отец Эдмеи снова женился и затем умер, оставив второй жене пятьсот тысяч франков наличными, а дочери — примерно в три раза больше. Но он завещал Эдмее не деньги, а прекрасные земли и дома вроде этого. Почему только господин де Шамбле их распродает? Я не знаю точно, — продолжала Жозефина, качая головой, — но подозреваю, что он хочет купить на эти деньги другие земли и дома, красивее и лучше прежних. Ах, бедная моя родная малышка! Когда пятнадцать лет спустя Эдмея лежала в первую брачную ночь на этой самой кровати с разбитой окровавленной головой, я вспоминала о ее несчастной матери, доверившей мне свою дочь, и думала, что мое сердце разорвется от горя….

— Простите, — перебил я, — мне не совсем понятно… Вы сказали: «пятнадцать лет спустя, в первую брачную ночь» — а ведь только что сами говорили, что госпоже де Шамбле скоро исполнится двадцать два года и она вышла замуж четыре года тому назад. Когда же она вышла замуж — в пятнадцать или в восемнадцать лет?

— Дело в том, что моя дорогая крошка была замужем дважды, если только ее первое замужество можно назвать браком… Я до сих пор слышу крики Зои! Когда я прибежала, было уже поздно. Сударь, Эдмея лежала здесь, истекая кровью, белая как воск, а на ее голове зияла страшная рана.

— Что же все-таки случилось?

— О! Все это осталось тайной, мы так ничего и не узнали. Только Зоя и сама госпожа могли бы рассказать, как было дело, но ни та ни другая до сих пор не желают говорить на эту тему. Мне-то кажется, что этот изверг, господин де Монтиньи, хотел убить Эдмею.

— Кто такой господин де Монтиньи?

— Ее первый муж: протестант, еретик и безбожник. Мачеха Эдмеи, англичанка, выдала ее за этого негодяя. К счастью, священник…

— О-о! — воскликнул я. — Вот и опять появился священник.

— О да! К счастью, как я говорила… Я снова перебил ее:

— Мужчина небольшого роста, не так ли? Лет пятидесяти пяти-пятидесяти шести, зеленоглазый, остроносый и тонкогубый, с темными редкими волосами, зачесанными на виски?

— А! Так вы знакомы с аббатом Мореном?

— Его зовут аббат Морен?

— Да, это очень порядочный человек, он повел нашу бедную малышку к первому причастию. Аббат подал в суд от имени Эдмеи и добился от присяжных развода и раздела имущества. Это было нетрудно. Сами посудите: муж разбивает голову жене в первую брачную ночь!

— Что стало с господином де Монтиньи?

— Он умер два года спустя, словно в безумии проклиная аббата Морена!

— Значит, Эдмея стала вдовой, хотя даже не была женой?

— О Боже! Это так. Затем она вышла за господина де Шамбле. На сей раз ее сосватал священник, и Господь благословил их союз.

— Стало быть, вы полагаете, что госпожа де Шамбле счастлива? — спросил я старушку.

— Несомненно; в те свои два приезда она говорила мне, что не может нахвалиться своим мужем, и всякий раз, когда малышка мне писала, она непременно упоминала в своем письме, что очень счастлива. К тому же у нее есть добрый аббат Морен, который заботится о бедняжке, а с ним ей обеспечен рай и в этой жизни, и на том свете!

— И когда госпожа де Шамбле приезжала сюда, она, вы сказали, спала в своей девичьей комнате?

— Да.

— Вы обещали мне ее показать.

— Конечно, теперь она принадлежит вам, как и все остальное.

— Хорошо, пойдемте туда.

Женщина открыла небольшую дверь, которая соединяла спальню, украшенную зеленой камкой, с комнатой поменьше, обитой голубым атласом, поверх которого был натянут белый муслин.

У одной из стен стояла узкая кровать воспитанницы пансиона времен Людовика XVI, с двумя спинками, обтянутыми голубым атласом. На камине, покрытом голубым бархатом, виднелись маленькие часы, две вазы севрского фарфора и два изумительной работы канделябра, скорее всего саксонского фарфора, с чудесной росписью в виде цветов.

Небольшой письменный стол розового дерева стоял у окна; кресла и стулья были обиты голубым атласом, вышитым яркими цветами.

Наконец, в углу, в неглубокой нише, находился маленький алтарь или, точнее, налой для моления, на котором возвышалась мраморная Богоматерь. Судя по ее изящным формам и безупречным линиям, она могла принадлежать резцу самого Жана Гужона.

На мраморной Богоматери не было других украшений, кроме легкой золотой нити на краю ее покрова и на голове.

Но особенно меня поразило то, что на шею ей был надет венок, а рядом лежал букет флёрдоранжа.

Видя, что эти два предмета более всего завладели моим вниманием, старушка сказала:

— Милая девочка принесла свой венок и свой букет в дар Богоматери.

Я вздохнул.

Эта комната, хранившая воспоминания о бесхитростных радостях и утехах юной девушки, навевала на меня тихую грусть. Здесь покоились ее девичье платье и ее белый венок, а рядом с ними витали безоблачные мечты и лучезарные грезы юной жизни. Покинув комнату, где она выросла под оком прекрасной Мадонны, девушка попала в жестокий и продажный мир, именуемый обществом. Оказавшись там, она утратила свою ангельскую улыбку и свежесть, поблекла, как осенние цветы, трепещущие от приближения зимних ветров. Ее уделом стали слезы — горькая роса, что выпадает на рассвете перед грозой. Она дважды возвращалась сюда, видимо надеясь почерпнуть в своем незапятнанном прошлом силу духа, чтобы вынести мучительное настоящее и смириться с неведомым будущим.

Не обращая внимания на стоявшую рядом старушку, я упал на колени перед налоем и стал целовать ноги Богоматери, так же как, вероятно, не раз целовала их она…

На следующее утро я уехал, наказав Жозефине Готье никому не рассказывать о моем визите и о том, что я приобрел имение. Я оставил ей все ключи, за исключением ключа от девичьей комнаты г-жи де Шамбле.

Его я увез с собой.

VIII

Я вернулся в Эврё, точнее, в усадьбу Рёйи, примерно после недельного отсутствия и столкнулся с Альфредом де Сеноншем, которого я даже не известил о своем отъезде.

На моем лице были написаны такая радость и такой безмятежный покой, что друг взглянул на меня с удивлением, но ни о чем не спросил и только воскликнул:

— Посмотрите на этого счастливца!

Я ничего не ответил, не желая отрицать или признаваться в том, что я счастлив.

— Ручаюсь, — продолжал Альфред, — что сегодня ты не поедешь со мной в Эврё.

— Почему же? — спросил я.

— Потому что ты жаждешь одиночества, дорогой друг, тебе нужны шелест высоких деревьев, журчанье реки, солнечные лучи, проникающие сквозь листву, — все то, до чего мне больше нет дела и что я уступаю тебе с большим сожалением. Витай в облаках, блуждай в своем раю, счастливец! Я же отправлюсь приносить пользу родине, отдавать распоряжения и марать гербовую бумагу, а ты тем временем напиши что-нибудь на бумаге розового цвета.