Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга первая

• Название: Сан-Феличе. Книга первая
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1998
• ISBN: 5-7287-0037-3

Одно из самых выдающихся произведений Дюма, роман «Сан Феличе» — история трогательной любви молодой неаполитанки из семьи, близкой к королевскому двору, и французского офицера-республиканца, итальянца родом, — разыгрывается на фоне революции 1798 — 1799 гг. в Королевстве обеих Сицилии.

---

— В таком случае, раз королева по-прежнему за войну, ей важно знать, что король, менее склонный к решительным действиям, мог, посоветовавшись с кардиналом Руффо, написать австрийскому императору и какой он получил ответ.

— А известно ли вам некое обстоятельство?

— Что именно?

— Что от Феррари не следует ждать ни малейшей уступки. Это человек, всецело преданный королю и, говорят, совершенно неподкупный.

— Допустим. Но Филипп, отец Александра, говорил, что крепость, которую нельзя взять, существует лишь до тех пор, пока в нее не войдет мул, нагруженный золотом. Посмотрим же, во что ценит курьер Феррари свою неподкупность.

— А если он все-таки откажется, какова бы ни была сумма? Если он пожалуется королю, что мы с вами пытались его подкупить? Что подумает тогда король, который и без того становится все более подозрительным?

— Вашему величеству известно, что ко мне король всегда относился с недоверием, однако, по-моему, есть способ отвести его подозрения и от вашего величества, и от меня.

— Какой способ?

— Надо постараться, чтобы предложения были сделаны сэром Уильямом. Если Феррари вообще можно подкупить, то он пойдет на сделку с лордом Гамильтоном так же легко, как с нами, тем более что сэр Уильям, будучи английским послом, может сослаться на то, что хочет сообщить своему правительству об истинных намерениях австрийского императора. Тут Феррари ничем не рискует, ибо его попросят всего лишь прочитать письмо, затем вложить его в тот же конверт и вновь запечатать, итак, если он согласится, тогда все в порядке. Если же он настолько сам себе враг, что откажется, сэр Гамильтон просто даст ему сотню луидоров, чтобы он хранил сделанное ему предложение в тайне. Наконец, самый худший вариант: он отвергает сотню луидоров и разглашает тайну. В подобном случае сэр Уильям эту… как бы сказать… дерзкую попытку объяснит ем, что безгранично расположен к своему молочному бра+-у королю Георгу; если это оправдание покажется недостаточным, сэр Уильям спросит короля, может ли он дать честное слово, что в подобных обстоятельствах не станет действовать также, как поступил он, сэр Уильям. Король рассмеется и честного слова не даст. В общем, король сейчас слишком нуждается в лорде Гамильтоне, чтобы долго гневаться на него.

— А сэр Уильям, думаете вы, согласится?

— Я с ним потолкую, а если этого окажется мало, ваше величество попросит поговорить с ним его супругу.

— Скажите, вы не опасаетесь, что нас не уведомят о приезде Феррари?

— Такую опасность легко предупредить; я ждал только одобрения вашего величества, ибо без него не хочу ничего предпринимать.

— Что же надо предпринять?

— Феррари сегодня ночью или завтра утром вернется в почтовую контору в Капуа, где он оставил лошадь; я посылаю туда своего секретаря сказать ему, что король находится в Казерте и ждет там его донесений; мы остаемся здесь всю ночь и весь завтрашний день; вместо того чтобы проехать мимо замка, Феррари является сюда, просит пропустить его к королю, а встречается с сэром Уильямом.

— Все это действительно может удаться, но может и провалиться, — усомнилась Каролина.

— Это уже немало, государыня, когда шансы равны и вам как женщине и королеве улыбается счастье.

— Вы правы, Актон. Конечно, во всяком деле приходится чем-то жертвовать, чтобы не проиграть всего. Если нас ждет успех, тем лучше; если все провалится, что ж, постараемся выйти из положения. Посылайте вашего секретаря в Капуа и предупредите сэра Уильяма Гамильтона.

Королева покачала своею еще прекрасной, но полной забот головою, словно хотела стряхнуть их бремя, и легким шагом, с улыбкой на устах вернулась в гостиную.

XLI. АКРОСТИХ

Кое-кто из приглашенных уже явился, в том числе семь дам, чьи имена начинались с буквы Э. То были, как мы сказали, княгиня де Кариати, графиня де Сан Марко, маркиза де Сан Клементе, герцогиня де Термоли, герцогиня де Турси, маркиза д'Альтавилла и графиня де Поликастро.

Из мужчин присутствовали адмирал Нельсон и двое его офицеров или, вернее, его друзей — капитаны Трубридж и Болл: первый отличался пленительным умом, фантазией и юмором; второй был чопорен и важен, как истинный британец.

Среди прочих приглашенных назовем элегантного герцога де Роккаромана, брата Николино Караччоло, которому, то есть Николино, и в голову не приходило, что министр и королева в данный момент прилагают столько усилий, чтобы опознать его беззаботную и жизнерадостную личность; герцог д'Авалос, чаще именуемый маркизом Дель Васто, чей древний род разделился на две ветви: одним из предков маркиза был тот самый военачальник из войска Карла V, что попал в плен в Равенне, женился на знаменитой Виттории Колонна и, находясь в тюрьме, сочинил в ее честь «Диалог о любви», принял в Павии из рук побежденного Франциска I его шпагу, от которой оставался лишь эфес; другой же его предок по имени маркиз Дель Гуасто, или дю Гаст, как называет его наш летописец Этуаль, стал любовником Маргариты Французской и пал жертвою убийцы. Были тут и герцог делла Саландра, главный королевский ловчий, впоследствии попытавшийся взять в свои руки командование армией после неудачи Макка; князь Пиньятелли, на которого позже, при бегстве своем, король возложил тяжкие обязанности главного наместника, и еще несколько человек, отдаленных потомков знатнейших неаполитанских и испанских семейств.

Ждали появления королевы; когда она вошла, все склонились в почтительном поклоне.

В тот вечер Каролину занимали две задачи: выставить Эмму Лайонну в самом лучшем свете, чтобы Нельсон был очарован ею больше чем когда-либо, и опознать по почерку даму, пославшую письмо. Если будет выяснено, кто его автор, то, как весьма справедливо заметила Каролина, не составит труда узнать, к кому оно было адресовано.

Только те, кто присутствовал на этих интимных, чарующих вечерах неаполитанской королевы, вечерах, где главным украшением и прелестью бывала Эмма Лайонна, могли рассказать современникам, до какой степени восторженного упоения доводила эта новая Армида своих зрителей и слушателей. Если ее пленительная внешность, ее волшебные движения так действовали на северян, считающихся натурами холодными, то как же она должна была воспламенять пылкое воображение южан, так горячо воспринимающих пение, музыку, поэзию, наизусть знающих Чимарозу и Метастазио! Во время первых наших поездок в Неаполь и Сицилию нам доводилось беседовать со стариками, которые в свое время присутствовали на тех изумительных вечерах, и мы видели, как по прошествии полувека они оживлялись, как молодые, под влиянием этих неизгладимых воспоминаний.

Эмма Лайонна была прекрасна: ей даже не нужно было прилагать ни малейших стараний, чтобы казаться такой. Легко представить себе, как же хороша она была в тот вечер, когда хотела быть очаровательной и ради королевы и ради Нельсона, как блистала она среди дам в пышных нарядах конца XVIII века — такие туалеты упорно носили при дворах австрийском и Обеих Сицилии в знак протеста против Французской революции! Вместо пудры, еще покрывавшей высокие прически, нелепо нагроможденные на макушке, вместо узких платьев, способных свести на нет грацию самой Терпсихоры, и ярких румян, превращавших женщин в вакханок, Эмма Лайонна, верная своим традициям свободы и искусства, носила длинную голубую кашемировую тунику, ниспадавшую складками, которым могла бы позавидовать античная статуя (туники стали входить в моду, и во Франции эта мода уже была принята самыми прославленными красавицами). Волосы Эммы струились ей на плечи длинными локонами, в их живых волнах сияли два рубина, подобные баснословным античным карбункулам; пояс — подарок королевы — представлял собою цепь с прекрасными бриллиантами, он завязывался как шнур и свисал до колен; руки были обнажены от плеча до кончиков пальцев, одну из них у плеча и запястья обвивали бриллиантовые змейки с рубиновыми глазками; на той, у которой не было этого украшения, сверкали кольца, другая же прельщала лишь совершенной формой кисти, ослепительной кожей и продолговатыми, прозрачно-алыми ногтями, похожими на лепестки роз; ноги в голубых котурнах, перехваченные золотыми шнурками и обтянутые чулками телесного цвета, казались обнаженными, как и руки.

В ее ослепительной красоте, подчеркнутой причудливым нарядом, было нечто сверхъестественное и, следовательно, страшное, потрясающее душу. От этого воплощения греческого язычества женщины сторонились с чувством зависти, мужчины — с тайным ужасом. Тому, кто, на горе свое, влюбился бы в эту Венеру — Астарту, оставалось бы либо ею завладеть, либо покончить с собою.

Поэтому, как ни была прекрасна Эмма или, вернее, именно вследствие ее невероятной красоты, она казалась одинокой и сидела в углу дивана, несколько в стороне от других гостей. Нельсон, единственный имевший право сесть рядом, не сводил с нее глаз, опьяненный этим видением и, держа под руку Трубриджа, ломал голову, что за тайна любви, какой политический расчет заставили это редкостное существо, совместившее в себе все совершенства, отдаться ему, грубому моряку, искалеченному ветерану двадцати сражений.