Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга вторая

• Название: Сан-Феличе. Книга вторая
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1998
• ISBN: 5-7287-0038-1

Одно из самых выдающихся произведений Дюма, роман «Сан Феличе» — история трогательной любви молодой неаполитанки из семьи, близкой к королевскому двору, и французского офицера-республиканца, итальянца родом, — разыгрывается на фоне революции 1798 — 1799 гг. в Королевстве обеих Сицилии.

---

«Дни 9 и 10 июля были отмечены всякого рода преступлениями и низостями, кои перо мое отказывается изобразить. Зажёгши перед королевским дворцом громадный костер, лаццарони бросили в огонь семерых несчастных, задержанных несколькими днями ранее, и в свирепости своей дошли до того, что пожирали окровавленные части тел своих жертв. Подлый протоиерей Ринальди хвалился, что принимал участие в этом гнусном пиршестве».

Кроме протоиерея Ринальди на каннибальской оргии отличился и другой человек: подобно дьяволу на шабаше, он возглавлял это действо, переворачивающее все представления о людских обычаях.

Человека этого звали Гаэтано Маммоне.

Ринальди пожирал полусырую плоть; Маммоне пил кровь прямо из ран. Мерзкий вампир оставил по себе такую страшную память среди неаполитанцев, что и ныне, более чем через сорок пять лет после его смерти, ни один житель Соры — его родины — не посмел ответить на мои расспросы о нем.

«Он пил кровь, как пьяницы пьют вино!» — вот что услышал я от десятка знавших его стариков, и то же повторили мне двадцать самых различных людей, которые видели, как он пьянел от этого жуткого напитка.

Но один человек, от которого ждали самого рьяного участия в разгуле реакции, напротив, ко всеобщему удивлению, с ужасом наблюдал за происходящим: то был Фра Пачифико.

С тех пор как умертвили адмирала Караччоло, перед которым он благоговел, Фра Пачифико заколебался в своих убеждениях. Как же можно было повесить как предателя и якобинца человека, столь верно служившего королю и столь доблестно за него сражавшегося?

И еще одно обстоятельство смутило этот ограниченный, но честный ум: как получилось, что кардинал Руффо после всего, что он сделал для короля, — а уж Фра Пачифико лучше, чем кто-нибудь другой, знал, сколько тот сделал, — как же вышло, что кардинал утратил всякую власть и оказался чуть ли не в опале? И почему Нельсон, англичанин, которого Фра Пачифико, будучи добрым христианином, ненавидел как еретика, почти так же как в качестве доброго роялиста считал своим долгом ненавидеть якобинцев, — почему Нельсон обладал теперь всей полнотою власти, судил, приговаривал к смерти, вешал?

Согласитесь, было от чего зародиться сомнению и в более крепкой голове, чем у Фра Пачифико.

Вот почему, повторяем, нищий монах оставался лишь свидетелем подвигов Ринальди, Маммоне и банд лаццарони, следовавших их примеру. Когда каннибальские орды начинали свирепствовать, он даже отворачивался и удалялся, забывая лупить, по обыкновению, палкой несчастного Джакобино; и если, погруженный в тайные мысли, он бродил по улицам пешком, пресловутая его дубинка, выре-, занная из ствола лавра, выглядела скорее посохом пилигрима, на который он, часто останавливаясь, опирался ладонями и подбородком, словно утомленный долгим путешествием.

Несколько человек, заметивших в нем такую перемену, весьма их занимавшую, уверяли даже, будто видели, как Фра Пачифико заходил в церковь и молился, упав на колени.

Капуцин молился! Никто не хотел этому верить.

CLXXIV. ВИДЕНИЕ

Пока на улицах Неаполя убивали, в порту праздновали победу.

Как можно было судить по белому флагу, поднятому вместо трехцветного знамени, форт Сант'Эльмо был готов капитулировать. Незамедлительно начались переговоры между полковником Межаном и капитаном Трубриджом. Было достигнуто соглашение по всем главным пунктам, так что король, сохранявший внешние признаки уважения к кардиналу, мог послать ему около трех часов пополудни такое письмо:

«На борту „Громоносного“, 10 июля 1799 года.

Мой преосвященнейший, настоящим уведомляю Вас, что, по-видимому, сегодня вечером замок Сант 'Эльмо будет нашим. Надеюсь доставить Вам удовольствие сообщением, что с этой радостной вестью я посылаю в Палермо Вашего брата Чиччо. Он будет вознагражден по достоинству за его, как и Вашу, верную службу. Велите же ему приготовиться к отплытию еще до «Ave Maria «.

Желаю Вам доброго здоровья и остаюсь неизменно благосклонным к Вам.

Фердинанд Б.»

Франческо Руффо недолго пробыл в Неаполе: он приехал утром 9-го и уехал вечером 10-го; но король, прислушивавшийся к наветам Нельсона и Гамильтона, не доверял кардиналу и предпочитал, чтобы дон Чиччо, как он его называл, находился в Палермо, а не рядом с братом.

Дон Чиччо, который никогда не злоумышлял против короля и не имел такого намерения ныне, был готов в назначенный час и отбыл в Палермо без всяких возражений.

Когда он уезжал, то есть в семь часов вечера, флагманский корабль готовился к пышному празднеству. Король заслушал доклад своего доверенного судьи Спецьяле и раздал приглашения на вечер избранным лицам из числа тех, кто явился на судно приветствовать своего монарха.

На борту «Громоносного» должен был состояться бал и званый ужин.

В мгновение ока, как при подготовке к бою, были убраны перегородки средней палубы, каждая пушка превратилась в цветник или буфет с прохладительными напитками, и в девять вечера судно, сияющее огнями от фок-мачты до последней брам-стеньги, было готово принять гостей.

И тогда, при свете факелов, которые создавали некую движущуюся иллюминацию, стали видны сотни лодок, отделяющиеся от берега. На одних были избранные, которые должны были подняться на борт, на других были льстецы, которые везли с собою музыкантов, чтобы исполнить серенаду королю, либо просто любопытные, жаждавшие все увидеть, а главное, быть увиденными.

Лодки были переполнены нарядными женщинами, украшенными цветами и бриллиантами, мужчинами, увешанными орденскими лентами и крестами. Все это пряталось при Республике и теперь словно выползло из-под земли, чтобы согреться под солнцем восстановленной монархии.

Бледное и печальное это было солнце! Оно взошло и закатилось в кровавом тумане 10 июля 1799 года.

На палубе начался бал.

Волшебное зрелище представляла собою, должно быть, движущаяся крепость, сверху донизу освещенная праздничными огнями, с тысячью вымпелов, развевавшихся на ветру, и снастями, сплошь увитыми гирляндами из лавровых ветвей.

Нельсон, которому монархия устроила праздник 22 сентября 1798 года, давал теперь ответный праздник монархии.

На этом торжестве, как и на прошлом, тоже суждено было возникнуть видению, еще более ужасному, роковому и мрачному, чем первое.

Вокруг корабля, на котором скорее из страха, нежели из преданности, собрался весь двор, за исключением нескольких человек, оставшихся в Палермо, — двор, где царила прекрасная куртизанка, — теснилось, как было сказано, более сотни лодок с музыкантами, исполнявшими те же мелодии, что и корабельный оркестр, в согласии с ним, так что по морю, залитому серебристым лунным светом, словно бы расстилался покров гармонических звуков.

Поистине в эту ночь Неаполь был античной Партено-пеей, дочерью нежной Эвбеи, а его залив — убежищем сирен.

Самым сладострастным празднествам, какие устраивала Клеопатра для Антония на озере Мареотис, небо не дарило такого звездного полога, море — такого ясного зеркала, воздух — такого благоуханного ветерка.

Правда, время от времени к пению арф, скрипок и гитар примешивался предсмертный вопль убиваемого, похожий на жалобу морского духа; но разве на празднествах в Александрии не звучали стоны рабов, на которых пробовали действие ядов?

Ровно в полночь в темную лазурь неаполитанского неба взвилась ракета, рассыпая вокруг золотые искры: то был сигнал к ужину. Бал окончился, но музыка не умолкла, и танцоры обратились в сотрапезников, спустились на среднюю палубу, вход на которую до тех пор преграждали часовые.

Если воспользоваться модным языком того времени, то надо будет сказать, что Комус, Вакх, Флора и Помона соединили на борту «Громоносного» свои лучшие дары. Вина Франции, Венгрии, Португалии, Мадейры, Кейптауна, Коммандерии сверкали в графинах самого чистого английского хрусталя и переливались всеми цветами радуги, всеми оттенками драгоценных камней, от прозрачного бриллианта до алого рубина. Косули и кабаны, зажаренные целиком; павлины с распущенными хвостами, отливавшими изумрудом и сапфиром; золотые фазаны, свешивающие с блюд свои пурпурные головы; меч-рыбы, грозящие гостям своим страшным лезвием; гигантские лангусты — прямые потомки тех, которых привозили Апицию со Стромболи; всевозможные фрукты, цветы всех времен года громоздились на столе, тянувшемся от носа до самой кормы громадного судна и казавшемся бесконечным, отражаясь в зеркалах, поставленных на его концах друг против друга. На левом и правом бортах корабля были отворены все пушечные порты, а на корме, по обе стороны зеркала, распахнуты две огромные двери на изящную галерею, служившую балконом адмиральской каюте.

В каждом пушечном порту привлекали взгляд одновременно живописные и воинственные трофеи: мушкетоны, сабли и пистолеты, пики и абордажные топоры, лезвия которых, столь часто бывавшие красными от французской крови, а теперь начищенные до блеска, отражали ослепительный свет тысяч свечей и казались железными солнцами.