Маркиз де Сад - Жюльетта. Том I

• Название: Жюльетта. Том I
• Автор: Маркиз де Сад
• Издательство: Продолжение Жизни
• Жанр: Эротика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94730-002-8

Этот том включает первую, вторую и третью книги одного из самых значительных произведений скандально известного маркиза Донасьена Альфонса Франсуа де Сада (1740-1814) — романа «Жюльетта».

В нем, как и в других своих сочинениях, маркиз де Сад описывает весьма жестокие способы сексуальных «развлечений» высшего сословия Франции середины XVIII века, поэтому это издание будет интересным для всех любителей жесткой эротической литературы.

---

— Мадам готова к следующему номеру программы?

— Неужели есть какая-то высшая необходимость без конца повторять эту гнусность?

— Вот именно, мадам, самая высшая необходимость. Этого требует мое самочувствие.

И бесстыдный Нуарсей, положив жену на кушетку, подозвал меня и заставил сесть на нее и вылить в ее раскрытый рот всю плоть, которую перед этим влил мне в задний проход. Не смея возразить, я вытолкнула из себя всю находившуюся во мне жидкость и, признаться, не без трепетной и порочной радости смотрела вниз на то, как жестоко порок унижает добродетель. Несчастная женщина, выпучив глаза, судорожно глотала сперму, и если бы она уронила хоть одну каплю, мне кажется, супруг задушил бы ее.

Полюбовавшись на это надругательство, жестокий Нуарсей совершил немало других. Мадам де Нуарсей перевернули на живот, и три члена по очереди принялись терзать ее зад. Невозможно представить, в каком быстром темпе действовали трое содомитов — первый бросался на приступ, пробивал брешь, отступал, тут же его сменял второй, в следующую минуту третий, и все время, пока длилась осада, Нуарсей яростно тискал мое тело. После этого, не спуская сузившихся глаз с изрядно потрепанных ягодиц супруги, он совершил акт содомии с каждым из юных своих помощников. Пока он совокуплялся с одним, мы с другим усердно мяли и месили роскошные полусферы его жены, и как только распутнику удавалось кончить, он мгновенно извлекал свой орган и опорожнял его в рот несчастной супруги.

Между тем атмосфера безумной оргии сгущалась почти осязаемо: Нуарсей пообещал два луидора тому из нас троих, кто будет сильнее терзать и унижать нашу жертву, правила игры допускали удары кулаком, пинки, укусы, пощечины, щипки — лучше сказать, что правил не существовало вовсе. Негодяй, подбадривая нас, мастурбировал в одиночестве и наблюдал за турниром. Мы испробовали все мыслимые и немыслимые способы причинять страдания человеческому телу и только вошли во вкус, как мадам де Нуарсей потеряла сознание. Тогда мы окружили дрожащего от вожделения хозяина и принялись тереть его почти дымящийся член об истерзанное замученное тело неподвижной женщины. Вслед за этим Нуарсей передал меня своим неутомимым юным слугам: теперь один из них должен был содомировать меня, а второму я должна была сосать член, и вот, оказавшись между ними, я в какие-то мгновения чувствовала, как их шпаги, отталкивая друг друга, обе входят в мое влагалище или одновременно проникают — одна в анус, а вторая — в вагину.

Оргия была в самом разгаре, когда — я помню это отлично — Нуарсей, спохватившись, что одно из моих отверстий оказалось незанятым, втолкнул свой член мне в рот и влил в него последний обильный заряд в то время, как мое влагалище и задний проход заполнили плоды сладострастия юных педерастов; все четверо кончили в один момент, и клянусь Богом, никогда до той минуты я не растворялась в столь восхитительных волнах наслаждения.

Мое рвение и предрасположенность к пороку поразили Нуарсея, и он предложил мне остаться отужинать вместе с обоими пажами. Ужин был обставлен с изысканной роскошью, за столом прислуживала только мадам де Нуарсей, совершенно раздетая, которой муж обещал устроить сцену, более ужасную, чем предыдущая, если она будет недостаточно усердна в своих обязанностях служанки.

Разумеется, Нуарсей — необыкновенный человек. Вы согласитесь, что там, где приходится подводить рациональный фундамент под иррациональные поступки, человек — обычный человек — находит мало аргументов. Мне пришла в голову мысль упрекнуть хозяина за его отношение к своей жене, и я начала так:

— Это поразительная, редкая несправедливость, какой вы подвергаете вашу бедную супругу…

— Редкая? — прервал он меня. — Я так не думаю. Но что касается несправедливости, ты совершенно права. Все, с чем ей приходится иметь дело, чертовски несправедливо, но лишь с ее точки зрения. С моей же, уверяю тебя, нет ничего справедливее, и доказательством служит тот факт, что ничто так не возбуждает меня, как издевательства, которым я ее подвергаю. Всякая страсть, Жюльетта, имеет две стороны: если смотреть со стороны жертвы, которой приходится терпеть, страсть кажется несправедливой, между тем как для того, кто ее мучает, — это самая справедливая вещь на свете. Когда говорят страсти, как бы жестоко ни звучали их слова для того, кому суждено страдать, они говорят голосом самой Природы; ни от кого иного, кроме Природы, мы не получили эти страсти, ничто, кроме Природы, не вдохновляет нас на них; да, они заставляют нас творить ужасные вещи, но эти ужасы необходимы, и через них законы Природы, чьи мотивы могут от нас ускользать, но чьи механизмы легко доступны внимательному взгляду, обнажают свое порочное содержание, которое, по меньшей мере, равно их содержанию добродетельному. Тем, кто лишен врожденной склонности к добродетели, не остается ничего иного, как слепо повиноваться властной деснице и при этом знать, что это рука Природы и что именно их она выбрала для того, чтобы творить зло и сохранять таким образом мировую гармонию.

— Однако, — спросила я сидевшего передо мной распутника с черным сердцем, — когда ваше опьянение проходит, разве вы не ощущаете слабые и, быть может, смутные порывы добродетели, которые, послушайся вы их, непременно привели бы вас на путь добра?

— Да, — процедил Нуарсей, — я действительно чувствую в себе подобные позывы. Буря страстей клокочет, потом утихает, и в наступившей тишине возникает такое ощущение. Да, это довольно странное чувство. Однако я с ним справляюсь.

Я помолчала, размышляя. Может быть, и вправду во мне столкнулись добродетель и порок? А если это добродетель, должна ли я послушаться ее? Чтобы решить этот вопрос и решить его окончательно, я попыталась привести свой разум в состояние самого полного доступного ему покоя с тем, чтобы непредвзято рассудить борющиеся стороны, потом спросила себя: что есть добродетель? Если я увижу, что она имеет какое-то реальное существование, я буду ее анализировать, а если порочная жизнь мне покажется предпочтительнее, я приму ее, и мой выбор будет чистой случайностью. Размышляя так, я пришла к мысли, что под именем добродетели восхваляют самые разные виды или способы бытия, посредством которых человек, отбросив в сторону свои собственные удовольствия и интересы, отдает себя в первую очередь всеобщему благу, из чего вытекает следующее: чтобы быть добродетельной, я должна отказаться от самой себя и от своего счастья и думать исключительно о счастье других — и все это во имя людей, которые наверняка не стали бы делать того же ради меня; но даже если бы они и сделали это, разве поступок их будет достаточным основанием, чтобы уподобляться им, если я чувствую, что все мое существо восстает против этого? Допустим, повторяю, допустим, — что добродетелью называют то, что полезно обществу, тогда, сужая это понятие до чьих-нибудь собственных интересов, мы увидим, что индивидуальная добродетель зачастую прямо противоположна общественной, так как интересы отдельной личности почти всегда противостоят общественным; таким образом, в нашу дискуссию вторгается отрицательный момент, и добродетель, будучи чисто произвольным понятием, перестает иметь положительный аспект. Возвращаясь к истокам конфликта, я чувствовала, что добродетели недостает реального существования, и однажды с удивительной ясностью поняла, что не порыв к добродетели заговорил во мне, а тот слабый голосок, который то и дело прорезывается на краткое время, и голос этот принадлежит воспитанию и предрассудкам. Покончив с этим вопросом, я «принялась сравнивать удовольствия, доставляемые пороком и добродетелью. Я начала с добродетели: я взвешивала, обмеривала, ощупывала ее со всех сторон — вдумчиво, тщательно, критически. Как же она глупа и пресна показалась мне, насколько безвкусна и мелочна! Она оставляла меня холодной, безразличной, наводила скуку. При внимательном рассмотрении я увидела, что все удовольствия достаются тому, кому недалекие люди служат своей добродетелью, а. взамен, в виде вознаграждения, получают лишь нечто, весьма отдаленно напоминающее благодарность. И я подумала: неужели это и есть удовольствие? Какая огромная разница между этим хилым чувством, от которого ничто не шевельнется в сердце, и мощным ощущением порока, от которого трепещут нервы, пробуждается тело и за спиной вырастают крылья! Стоит только подумать о самом мелком преступлении, и — пожалуйста! — божественный животворящий сок начинает бродить по моим жилам, я вся горю, меня бьет озноб, мысль эта приводит меня в экстаз, восхитительные манящие миражи возникают в этом мире, который я собираюсь покорить при помощи зла; в моем мозгу рождаются невероятные картины, и я пьянею от них; во мне зарождается новая жизнь, новая душа вырастает в моем теле; новая душа поет от восторга, и если бы теперь мне оставалось жить лишь несколько минут, я прожила бы их в этом сладостном ожидании.