Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюльетта

• Название: Жюльетта
• Автор: Донасьен Альфонс Франсуа де Сад
• Издательство: НИК
• Жанр: Эротика
• Год: 1992
• ISBN: 5-8398-0010-4

«Жюльетта» – самый скандальный роман Маркиза де Сада. Сцены, описанные в романе, достойны кисти И. Босха и С. Дали. На русском языке издается впервые.

Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.

Маркиз де Сад

Маркиз де Сад, самый свободный из живших когда-либо умов.

Гийом Аполлинер

Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души и тела наизнанку – грациозно, словно переворачивая лепесток розы, – подставить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка.

Юкио Мисима

---

– Что я слышу, Жюльетта! – удивилась Олимпия. – Ты тоже либертина? Но если это так, мы можем насладиться друг другом и без любви, мы можем извергаться, купаясь в грязи и мерзости, как свиньи, сможем привлечь к нашим утехам и других. Ах, дай мне съесть тебя, моя горлинка, дай зацеловать тебя до смерти; мы со всей страстью предадимся своим привычкам к роскоши, излишеству и невоздержанности; мы привыкли ни в чем себе не отказывать, пресыщению нашему нет предела, и только идиотам не дано понять, что можно находить в этом удовольствие.

Олимпия бормотала эти слова и при этом раздевала меня, раздевалась сама, и, сбросив с себя все одежды, мы сплелись в жарких объятиях. Первым делом Боргезе взяла меня за колени, раздвинула мне бедра, ее руки обхватили мои ягодицы, а язык глубоко проник в вагину. Меня охватила теплая волна истомы, я закрыла глаза и отдалась изысканной ласке, и скоро лесбиянка жадно сглотнула первую порцию нектара; после этого я приступила к активным действиям, повалила ее на подушки, щедро разбросанные по всему будуару, и моя голова оказалась в объятии ее бедер – я изо всех сил сосала ей влагалище, а она столь же неистово, таким же образом ласкала меня. В таком положении мы изверглись шесть или семь раз почти без передышки.

– По-моему, нас слишком мало, – заметила мне Олимпия, когда мы утолили первый приступ похоти. – Двоим женщинам трудно удовлетворить друг друга без посторонней помощи, давай позовем служанок – они прелестны, самой старшей ещё нет и семнадцати, а младшей четырнадцать, но у них достаточно опыта. Не проходит и дня, чтобы они не оказывали самые высшие почести моей куночке. Так ты не возражаешь?

– Не сомневайся, я, так же как и ты, обожаю такие вещи. Все, что служит распутству и подогревает страсти, я люблю безумно.

– Да, радость моя, нельзя пренебрегать ничем, что нас воспламеняет, – подхватила Олимпия. – Ах, как несчастны стыдливые и робкие женщины, которые получают наслаждение только в обители любви и законного брака и воображают, будто без этого нельзя удовлетворить свою страсть.

Княгиня дернула за сонетку, и в тот же миг в комнате появились пятеро обнаженных девушек, которые, без сомнения, только и ждали этого сигнала. Все они были красивы и гибки, и когда они окружили Олимпию – а они сделали это сразу, – мне показалось, что я вижу перед собой Граций, хлопочущих вокруг Венеры.

– Жюльетта, – сказала княгиня, – эти девушки, все вместе, искупают тебя в самых волнующих ласках и, я уверена, выжмут из тебя остатки спермы, а я буду любоваться твоим оргазмом, и большего мне не надо. Ты не представляешь себе, какое удовольствие я получаю, наблюдая за тем, как красивая женщина приходит в экстаз. Я же буду мастурбировать и предоставлю свободу своему воображению и уверяю тебя, что оно зайдет очень далеко.

Моя похотливость охотно приняла это предложение, и я, улыбаясь, откинулась на подушки. Олимпия сделала необходимые распоряжения, и картина составилась следующим образом: меня уложили на некое подобие качели, сплетенной из толстых и мягких веревок и низко свисавших над кушеткой; одна из девушек, оседлав меня, прижалась влагалищем к моему лицу, мои ягодицы касались лица другой девушки, в чьи обязанности входило облизывать мой задний проход.

Третья сосала мне вагину сверху, а я руками ласкала двух оставшихся служанок. Олимпия, не спуская с меня жадно блестевших глаз, держала в свободной руке шелковый шнурок, управлявший механизмом моего необычного ложа, и мягкими, незаметными подергиваниями приводила его в движение, и эти плавные колебания многократно усиливали ласки и доводили их до невероятного сладострастия. Скажу со всей ответственностью, до тех пор я ни разу не испытывала ничего подобного. Но и это ещё не все – случилось нечто совершенно невозможное, что превзошло все мои ожидания: неведомо откуда послышались звуки восхитительной музыки, будто я оказалась в волшебных восточных сказках, будто перенеслась в исламский рай, наполненный истомой и райскими девами, которых пророк обещал в награду правоверным; мне показалось, что они заласкают меня до сумасшествия и бросят в пучину похоти, не имеющей ни границ, ни пределов. Качели качались в такт музыке, я утратила всякое чувство реальности, исчезло все, что связывало меня с ней, все, кроме последней единственной связи – судорожных всхлипов восторга. Экстаз продолжался целый час; потом в гамак влезла Олимпия, и ещё час с лишним я бурно ласкала свою хозяйку в придуманной ею колыбели сладострастия, после чего мы дали себе передышку и возобновили наслаждения, разноообразив их новыми искусными выдумками.

Мы легли на груды подушек, устилавших пол, и положили между собой самую прелестную из девушек. Она ласкала нас руками, двое других сосали нам вагину, а ещё двое, опустившись над нами на четвереньки, прижались влагалищем к нашим губам. Так прошел ещё один час, и девушки поменялись местами. Теперь мы обсасывали тех, кто перед этим ласкал наши куночки, те же, кого ласкали мы, переместились вниз и прильнули к нашим промежностям, а музыка продолжала играть. Наконец, Олимпия спросила меня, не позвать ли нам и музыкантов.

– Конечно, давай и их сюда, – и я добавила, что хочу, чтобы весь мир оказался здесь и стал свидетелем моего неземного счастья.

– О, мой херувим, мой ангел небесный, – защебетала Олимпия, страстно целуя меня в рот. – Ты бесстыдная, отъявленная маленькая сучка, и я обожаю тебя за это. Такой должна быть каждая женщина, все истинные женщины таковы, за исключением идиоток и дурочек, которые даже не знают, что такое наслаждение. Каким словом ещё назвать тех, кто не отдается каждому встречному и поперечному, невзирая на его пол, возраст и происхождение? Ах, Жюльетта, разврат – вот самый священный закон, запечатленный в моем сердце; цель моей жизни – проливать сперму, это главная моя потребность и единственная радость; как мне хочется сделаться проституткой, причем самой непотребной и дешевой. При этой мысли у меня вскипают мозги и в жилах разливается жаркое пламя. Я хочу подвергаться самым низким унижениям, хочу, чтобы меня заставляли употребить тысячи мерзостей и гнусностей, которые понимают ленивые и беспробудные члены. Я хочу сделаться игрушкой, жертвой, подтиркой самых гнусных развратников, чтобы они творили со мной все, что пожелают. Я с радостью вынесу все, даже пытки и истязания. Давай сделаемся шлюхами, Жюльетта. Давай торговать своим телом, давай превратим его в сточную канаву и раскроем свои ненасытные, свои плотоядные, свои оскаленные влагалища! – раскроем и рот, и заднюю норку, все свои отверстия отдадим на поругание! Лопни мои глаза, дорогая, у меня начинает кружиться голова; я чувствую себя как нетерпеливый боевой скакун, чьи дрожащие бока требуют шпор, я дойду до сумасшествия, до погибели, я знаю это – о, как я это знаю, ибо это неизбежно, – но мне на все наплевать... Меня даже оскорбляют наши титулы и уважение, которыми мы окружены, потому что они, хотя и облегчают наше распутство, но в то же время лишают его ореола незаконности: а мне надо, чтобы весь мир знал о том, чем я занимаюсь, чтобы меня потащили по всем улицам, как самую грязную и бесстыдную потаскуху, и подвергли публичному унижению... Ты думаешь, я страшусь такой участи? Отнюдь. Будь, что будет, – меня ничто не остановит... Кандалы, позорный столб, даже виселица будет для меня почестью, троном наслаждения, с которого я брошу вызов самой смерти и буду извергаться от удовольствия, что погибаю жертвой своих преступлений, и при мысли о том, что в будущем моё имя станет синонимом порока, что целые поколения будут трепетать, услышав его. Вот до чего я дошла, Жюльетта, вот куда привело меня распутство, и в таком состоянии я хочу жить и умереть. Я признаюсь тебе в этом только потому, что обожаю тебя. Быть может, ты желаешь услышать вещи ещё более ужасные? Тогда знай, что я стою на пороге того, чтобы с головой окунуться в чудовищный разврат; вот в этот самый миг последние предрассудки тают в моем сердце, исчезают последние рамки и границы: я решила совершить самые черные злодейства, на какие только способно моё воображение, с глаз моих спадает пелена, я вижу пропасть, разверзстую у моих ног, и без страха, с восторгом, готова шагнуть в неё. Я с презрением плюю на эту выдуманную честь, которая лишила счастья стольких женщин, за которую они держатся, ничего не получая взамен. И что вообще такое честь, где она прячется? Только в человеческой мысли, но только те мысли заслуживают уважения, которые ведут к счастью, то есть наши собственные мысли и никак не чужие. Мудрость же заключается в том, чтобы презреть мнение публики, которое от нас не зависит, чтобы отбросить нелепое понятие чести, сулящее нам счастье только через многие лишения; попробуй сделать этот шаг, и очень скоро ты обнаружишь, что можно жить так же прекрасно и весело, будучи объектом всеобщего осуждения, как и имея на голове жалкую диадему уважения. Я хотела бы обратиться ко всем своим наперсницам по распутству и злодейству с такими словами: последуйте моему примеру и наплюйте на это пустое понятие чести, как вы делаете со всеми прочими гнусными предрассудками: один лишь миг моральной распущенности или самое элементарное плотское наслаждение в миллион раз слаще, нежели все сомнительные удовольствия, которые доставляет честь, только тогда вы узнаете, насколько сладострастнее станут ваши радости, когда этот призрак испарится.