Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюльетта

• Название: Жюльетта
• Автор: Донасьен Альфонс Франсуа де Сад
• Издательство: НИК
• Жанр: Эротика
• Год: 1992
• ISBN: 5-8398-0010-4

«Жюльетта» – самый скандальный роман Маркиза де Сада. Сцены, описанные в романе, достойны кисти И. Босха и С. Дали. На русском языке издается впервые.

Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.

Маркиз де Сад

Маркиз де Сад, самый свободный из живших когда-либо умов.

Гийом Аполлинер

Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души и тела наизнанку – грациозно, словно переворачивая лепесток розы, – подставить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка.

Юкио Мисима

---

– Однако, открывая двери произволу и монархии, вы неизбежно порождаете жестокий деспотизм...

– Еще одно заблуждение: как раз злоупотребление законов приводит к деспотизму; деспот – тот, кто создает законы, кто по своему усмотрению изменяет их и заставляет служить собственным интересам. Лишите деспота возможности злоупотребления, и это будет конец тирании. Никогда не существовало тирана, который бы не использовал законы для удовлетворения своей жестокости; если повсюду человеческие права будут распределены равномерно, чтобы дать каждому возможность отплатить за причиненные ему обиды, никакой деспот появиться не может, ибо он будет сброшен, как только он поднимет руку на первую, жертву. Никогда тираны не появлялись во времена анархии, они процветают лишь под прикрытием закона и достигают власти при его помощи, приспосабливая затем закон к своим потребностям. Таким образом под крылом закона царит произвол, таким образом законодательный акт хуже, чем анархия, красноречивым свидетельством этого служит тот факт, что правительство всегда стремится погрузить государство в пучину анархии, когда намеревается ввести новую конституцию. Чтобы отменить прежние законы, оно устанавливает революционный режим, в котором вообще нет никаких законов, и из этого режима в конце концов рождаются новые законы. Но новое государство бывает хуже предыдущего, ибо оно вырастает из него, ибо прежде чем достичь своей цели – ввести конституцию, ему приходится вначале установить монархию. Люди чисты и хороши только в естественном состоянии, как только они от него удаляются, начинается их деградация. Так что выбросьте из головы мысль улучшить людей через посредство закона, выбросьте как можно скорее. Повторяю: при помощи законов вы породите ещё больших негодяев, более хитрых и порочных, но не создадите добродетельных людей.

– Но ведь преступления – это чума нашего времени, монсиньор. Чем больше законов, тем меньше преступлений.

– Хорошенькая насмешка над здравым смыслом и больше ничего. Но если серьезно, надо признать, что именно множество законов порождает множество преступлений. Перестаньте считать, что преступен тот или иной поступок, не создавайте законов, и преступления исчезнут.

– Я хочу вернуться к первой части вашего постулата: преступления, говорите вы – это чума нашего времени. Какой софизм! Чумой нашего времени уместнее назвать любой разрушительный механизм, угрожающий существованию всех жителей земли, так давайте посмотрим, отвечают ли преступления этому определению.

– Совершаемое преступление представляет собой отношения между двумя людьми. Один совершает этот акт, второй служит его жертвой. Итак, мы имеем двоих, один из которых счастлив, другой – несчастен, следовательно, преступление не есть чума нашего времени, так как делая половину населения земли несчастной, оно делает счастливой другую половину. Преступление – не что иное, как средство, которое употребляет Природа для достижения своих целей по отношению к нам, смертным, и для сохранения равновесия, необходимого в мире. Одного этого объяснения вполне достаточно, чтобы стало ясно, что не человеку дано карать преступление, ибо оно – дело рук Природы, только она обладает над нами всеми правами, которых мы начисто лишены. Если посмотреть под другим углом зрения, преступление – следствие страсти, и если страсти, как я уже говорил, следует считать единственными пружинами великих дел, необходимо поощрять преступление, дающее энергию обществу, и избегать добродетели, которая подтачивает силы. Стало быть, не надо наказывать преступление, напротив, надо способствовать ему, а добродетель вытеснить на второй план, где в конечном счете похоронить ее под толщей презрения, какого она и заслуживает. Конечно, мы не должны путать великие деяния с добродетелями, очень часто добродетель отстоит неизмеримо далеко от великого дела, а ещё чаще великое дело представляет собой самое настоящее преступление. Кроме того, великие дела необходимы, а добродетели – никогда. Брут, добрейший глава своего семейства, был всего лишь туповатым и меланхоличным малым, а тот же Брут, ставший убийцей Цезаря, осуществил одновременно и преступление и великое дело: первый остался бы неизвестным для истории, а второй сделался одним из ее героев.

– Выходит, по вашему мнению, можно прекрасно чувствовать себя посреди самых черных преступлений?

– Как раз в добродетельной среде невозможен внутренний комфорт, поскольку всем ясно, что это – неестественная ситуация, это – состояние, противное Природе, которая может существовать, обновляться, сохранять свою энергию и жизнестойкость только благодаря бесчисленным человеческим злодеяниям, то есть самое лучшее для нас – постараться сделать добродетели из всех человеческих пороков и пороки из всех человеческих добродетелей.

– Именно этим я и занимаюсь с пятнадцатилетнего возраста, – заметил Браччиани, – и честно скажу вам, что наслаждался каждой минутой своей жизни.

– Друг мой, – сказала Олимпия, обращаясь к Киджи, – с вашими этическими воззрениями, которые вы нам изложили, вы должны обладать очень сильными страстями. Вам сорок лет – возраст, когда они проявляют себя с особой силой. Да, наверняка вы совершили немало ужасов!

– При его положении, – сказал Браччиани, – будучи главным инспектором римской полиции, он имеет достаточно возможностей творить зло._

– Не буду отрицать, – согласился Киджи, – что у меня исключительно благоприятные возможности для злодейства; не стану также убеждать вас, что не использовал их в полной мере.

– Выходит, вы поступаете несправедливо, подстрекаете к лжесвидетельству, фальсифицируете факты, – словом, используете доверенные вам орудия Фемиды, чтобы наказывать невиновных? – спросила синьора Боргезе.

– И делая все, что вы упомянули, я поступаю в согласии со своими принципами, поэтому считаю, что поступаю правильно. Если я полагаю, что добродетель опасна в этом мире, почему я не должен уничтожать тех, кто ее проповедует? С другой стороны, если я признаю порок полезной вещью, почему не должен я помогать ускользнуть от закона тем, кто молится пороку? Я знаю, что меня называют несправедливым, но пусть меня назовут ещё худшим словом – мне наплевать на общественное мнение: моё поведение совпадает с моими принципами, и совесть моя спокойна. Прежде чем действовать таким образом, я внимательно проанализировал свои взгляды, затем выстроил на их основе линию жизни; пусть весь мир клеймит меня, мне наплевать на это. Я действую согласно своим убеждениям и за свои поступки отчитываюсь только перед самим собой.

– Вот истинная философия, – с одобрением произнес Браччиани. – Я ещё не довел свои принципы до такой высоты, как это сделал синьор Киджи, хотя, уверяю вас, они абсолютно схожи, и я осуществляю их так же часто и с такой же искренностью.

– Монсиньор, – сказала Олимпия главе римской полиции, – вас обвиняют в том, что вы слишком часто используете дыбу, причем, как говорят, особенно подвергаете этой пытке невинных и лишаете их жизни таким зверским способом.

– Я постараюсь объяснить эту загадку, – сказал Браччиани. – Пытка, о которой вы говорите, составляет главное удовольствие нашего озорника: он возбуждается, наблюдая ее, и извергается, если пациент испускает дух.

– Послушайте, граф, – поморщился Киджи, – мне бы не хотелось, чтобы вы превозносили здесь мои вкусы, я также не уполномочивал вас раскрывать мои тайные слабости.

– Напротив, мы очень благодарны графу за такое пояснение, – с живостью заговорила я, – Олимпии было весьма приятно услышать об этом, ибо от такого необыкновенного человека многое можно ожидать; со своей стороны, готова признать, что и меня глубоко тронуло то, что я узнала.

– Мы были бы тронуты ещё больше, – подхватила Олимпия, – если бы синьор продемонстрировал нам свою любимую забаву.

– Почему бы и нет, – ответил распутник, – у вас есть под рукой подходящий объект?

– Сколько угодно.

– Хорошо, но они, возможно, не обладают всеми необходимыми качествами.

– Что вы имеете в виду?

– Пациент должен быть истощен до крайности, безупречным в смысле поведения и безропотен, – объяснил Киджи.

– И вы можете найти все эти качества в одном человеке? – удивилась Олимпия.

– Разумеется, – уверил ее высший судейский чин, – мои тюрьмы полны такими людьми, и если хотите, менее, чем через час, я доставлю сюда пациента и все остальное, необходимое для того, чтобы вы получили это удовольствие.

– Вы можете для начала описать этот предмет?

– Молодая дама, лет восемнадцати, прекрасная, как Венера, на восьмом месяце беременности.

– Беременная! – восхищенно воскликнула я. – И вы подвергнете ее столь жестокому обращению?

– В худшем случае она погибнет, в сущности так оно всегда случается. Но мне так больше нравится. Вместо одного вы получаете два удовольствия: этот вид наказания называется «корова с теленком».