Донасьен Альфонс Франсуа де Сад - Жюльетта

• Название: Жюльетта
• Автор: Донасьен Альфонс Франсуа де Сад
• Издательство: НИК
• Жанр: Эротика
• Год: 1992
• ISBN: 5-8398-0010-4

«Жюльетта» – самый скандальный роман Маркиза де Сада. Сцены, описанные в романе, достойны кисти И. Босха и С. Дали. На русском языке издается впервые.

Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.

Маркиз де Сад

Маркиз де Сад, самый свободный из живших когда-либо умов.

Гийом Аполлинер

Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души и тела наизнанку – грациозно, словно переворачивая лепесток розы, – подставить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка.

Юкио Мисима

---

Мы с удивлением, раскрыв рот, не мигая, смотрели на этот невиданный спектакль; понемногу нами овладело все большее любопытство, и мы, помимо своей воли, придвинулись ближе. Вот тогда мы заметили разницу в состоянии действующих лиц: оба мужчины испытывали живейшее удовольствие от своего занятия, а обе женщины, казалось, отдаются игре с каким-то равнодушием и даже обнаруживают признаки отвращения. Памфилия объясняла нам все тонкости происходившего, показывала пальцем и называла все своими именами.

– Запоминайте как следует, – говорила она, – скоро вы станете взрослыми.

Потом она углубилась в самые подробные детали. В какой-то момент в спектакле случилась пауза, которая, вместо того, чтобы снизить наш интерес, ещё больше возбудила его. Отлепившись от зада мадам де Бреваль (я забыл сказать, что оба господина занимались исключительно содомией), мой отец приблизил нас к себе, заставил каждого потрогать свой, показавшийся нам огромным, орган и показал, как его массировать и возбуждать. Мы смеялись и весело делали то, что нам говорят, а Бреваль молча смотрел на нас, продолжая содомировать мою мать.

– Памфилия, – позвал мой отец, – сними-ка с них одежду: пора теорию Природы подкрепить практикой.

В следующий момент мы, все четверо, были голые; Бреваль оставил свое занятие, и оба отца принялись без разбора ласкать нас – пальцами, языком и губами – в самых различных местах, не обойдя вниманием и Памфилию, которой оба блудодея облобызали каждую пядь тела. – – Какой ужас! – закричала мадам де Бреваль. – Как вы смеете творить свои мерзости с собственными детьми?

– Тихо, сударыня, – прикрикнул на неё супруг, – не забывайте свои обязанности: вы обе здесь для того, чтобы служить нашим прихотям, а не для того, чтобы делать нам замечания.

После чего оба преспокойненько вернулись к своему делу и продолжали наставлять нас с таким хладнокровием, будто в этих мерзостях не было ничего такого, что может вызвать крайнее негодование бедных матерей.

Я был единственным предметом какого-то лихорадочного внимания моего отца, ради меня он игнорировал всех остальных. Если хотите знать, Габриель также интересовала его: он целовал и ласкал ее, но самые страстные его ласки были направлены на мои отроческие прелести. Только я возбуждал его, я один ощущал в своем анусе сладострастный трепет его языка – верный знак привязанности одного мужчины к друтому, надежный признак самой изысканной похоти, в которой истинные содомиты отказывают женщинам из страха увидеть вблизи отвратительный, на их взгляд, предмет. Мой отец, казалось, уже готов на все; он увлек меня на кушетку, где лежала моя мать, уложил меня лицом на ее живот и велел Памфилии держать меня в таком положении. Затем его губы увлажнили местечко, куда он жаждал проникнуть, ощупали вход в храм, и через минуту его орган вошел в него – вначале медленно, затем последовал сильный толчок, и преграда рухнула, о чем возвестил громкий восторженный крик.

– Боже мой! – застонала моя мать. – Боже, какая мерзость! Разве для того я родила сына, чтобы он стал жертвой вашей распущенности, разве неведомо вам, несчастный, что вы только что совершили три преступления сразу, за каждое из которых полагается виселица.

– Знаю, знаю, сударыня, – грубо ответил отец, – но именно эти преступления сделали моё извержение таким сладостным. И не надо пугаться: мальчик в том возрасте, когда он легко выдержит такую, не очень-то и бурную осаду; это можно было сделать ещё несколько лет назад и надо было сделать это; я каждый день таким же образом лишаю девственности более юных детей. Я намерен совершить этот акт и с Габриель, хотя ей только десять лет: у меня довольно тонкий и гибкий член, тысячи людей могут подтвердить это, что же до моего мастерства, о нем и говорить не стоит.

Как бы то ни было, из ран моих сочилась кровь, которую, впрочем, остановила липкая сперма; отец успокоился, продолжая, однако, ласкать мою сестру, занявшую моё место.

Между тем Бреваль не терял времени; однако, испытывая большее влечение к своей дочери, чем к своему сыну, он первым делом открыл огонь по Лауре, и бедняжка, также возложенная на живот матери, скоро потеряла свою невинность.

– Теперь займись своим сыном, – посоветовал ему мой отец, – а я буду содомировать свою дочь: все четверо должны сегодня утолить нашу невыносимую жажду. Пришел срок показать им, для чего создала их Природа; они должны понять, что рождены для того, чтобы служить нашими игрушками, и если бы у нас не было намерения совокупляться с ними, мы вообще не породили бы их.

Обе жертвы были принесены одновременно. Справа Бреваль насиловал своего отпрыска, целуя задний проход своей жены и поглаживая ягодицы дочери, измазанные его спермой; слева мой отец, одной рукой тиская мою мать, другой массируя анус Памфилии и облизывая мой, пробивал брешь в заднице моей сестры; оба господина в конце концов сбросили свой пыл, и страсти стихли.

Остаток вечера был посвящен нашему обучению. Нам устроили брачные игры: мой отец спарил меня с сестрой, то же самое сделал Бреваль со своими детьми. Родители возбуждали нас, подготавливали к проникновению. Когда же мы слились в объятиях с сестрами, Бреваль овладел мною, а Боршан пристроился к Огюсту; все время, пока происходило это общее совокупление, наши матери, которых заставили участвовать в оргии, вместе с Памфилией выставили на обозрение развратникам свои прелести. За этой сценой последовали другие, не менее похотливые, и воображение моего отца было неистощимо. Последняя сцена происходила так: детей положили рядом с матерями, и пока мужчины содомировали жён друг друга, мы должны были ласкать своих родительниц. Памфилия сновала туда-сюда, помогая участникам словом и делом, потом пришел ее черед: отцы, друг за другом, прочистили ей задницу, оба испытали бурный оргазм, и на этом все кончилось.

Через несколько дней отец вызвал меня в библиотеку.

– Послушай, дружище, – так начал он, – отныне ты один доставляешь мне радость в жизни; я обожаю тебя, и ни с кем больше не желаю развлекаться. Твою сестру я отправлю в богадельню. Она очень хорошенькая – слов нет, – и она доставила мне много удовольствия, но она – Самка, что, на мой взгляд, является серьезным дефектом. Более того, мне бы не хотелось видеть, как ты совокупляешься с ней: я хочу, чтобы ты был только моим. Жить ты будешь в апартаментах своей матери, она уступит тебе свой пьедестал, потому что у неё нет иного выбора; каждую ночь мы будем спать вместе, я буду выжимать из себя все соки в твой прекрасный зад, ты будешь кончать в мой, и оба мы будем счастливы – в этом я не сомневаюсь. Бреваль без ума от своей дочери и намерен поступить с ней так же, как я с тобой. Мы с ним останемся друзьями, но мы оба слишком ревниво относимся к своим удовольствиям, поэтому приняли решение прекратить совместные развлечения.

– А как быть с моей матерью, сударь? – спросил я. – Вы думаете, ей это понравится?

– Дорогой мой, – усмехнулся отец, – слушай внимательно, что я скажу, и раз и навсегда вбей себе в голову; мне кажется, ты достаточно умен, чтобы понять меня.

Женщину, которая дала тебе жизнь, я презираю, наверное, больше всех во вселенной; узы, соединяющие ее со мной, делают ее в моих глазах в тысячу раз отвратительнее – это мой принцип. Бреваль так же относится к своей жене. Ты видел, как мы с ними обращаемся. Это результат нашего отвращения и нашего негодования; мы заставляем их проституировать не ради развлечения, а для того, чтобы унизить их и втоптать в грязь; мы оскорбляем их из ненависти и жестокого удовольствия, которое, надеюсь, ты сам когда-нибудь познаешь и которое заключается в том, что человек получает необъяснимое наслаждение в мерзких оскорблениях предмета, доставившего ему когда-то большое удовольствие.

– Но, сударь, – заговорил я, подчиняясь закону здравого смысла, – в таком случае вы и со мной расправитесь, когда я вам надоем?

– Это совсем другое дело, – объяснил отец, – нас с тобой не связывают ни условные обычаи, ни закон; объединяет нас только сходство вкусов и взаимное удовольствие, другими словами, настоящая любовь. Кроме того, наш союз преступен в глазах общества, а преступление никогда не надоедает.

Тогда я был юн и неопытен и верил всему, что мне говорили, поэтому с тех пор стал жить с отцом на правах его любовницы; все ночи я проводил рядом с ним, чаще всего в одной постели, и мы содомировали друг друга, пока не засыпали от усталости. После Бреваля нашей наперсницей стала Памфилия, которая постоянно участвовала в наших утехах; отец любил, когда она порола его во время содомии, после чего он также подвергал ее экзекуции и содомировал; а иногда он заставлял ее целовать и ласкать меня и предоставлял мне свободу делать с ней все, что я захочу, при условии, что при этом буду ласкать и целовать ему зад. Боршан, как когда-то Сократ, наставлял своего ученика даже в те минуты, когда содомировал его. Он отравлял мою душу самыми бесстыдными, непристойными и аморальными принципами, и если ещё тогда я не вышел на большую дорогу, вина в том была не Боршана. По воскресеньям в дом приезжала сестра, хотя ее и не ожидал там теплый прием; зато я, забыв все отцовские взгляды на этот предмет, улучал момент, чтобы высказать ей весь свой пыл, и при первой удобной возможности сношался с ней.