Поль Виалар - Жатва дьявола

• Название: Жатва дьявола
• Автор: Поль Виалар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Маститый, хорошо известный у себя на родине писатель, Поль Виалар — автор более чем полусотни романов, полутора десятков пьес, многих сборников рассказов и эссе, книг очерков и воспоминаний. Он родился в 1898 году, юношей участвовал в первой мировой войне, вернувшись с фронта, выступил с двумя поэтическими книжками: «Сердце и грязь» (1920) и «Срезанные лавры» (1921) — со стихами о войне и против войны. В двадцатые и тридцатые годы на сценах французских театров с немалым успехом идут пьесы Виалара «Первая любовь», «Разумный возраст», «Мужчины», «Зеленый бокал» и другие. Однако настоящая известность приходит к нему как к романисту, автору книг правдивых и нелицеприятных, оценивая которые, критика единодушно говорила — еще перед войной — о бальзаковских традициях. В 1939 году за роман «Морская роза» Поль Виалар был удостоен премии Фемина.

---

Это действительно был Альсид, он шел своей дорогой через землю Обуанов, как будто и не замечая Альбера. Альбер же испытывал странное чувство, глядя на этого подростка, уже не мальчика, но еще и не взрослого человека! «Похож он на меня?» — думал он.

Это нельзя было сказать. Однако в Альсиде было что-то, напоминавшее старика Гюстава; что-то похожее в повадках, он тоже ходил, втягивая голову в плечи. «А ведь в конце концов он, может, и вправду нам родня!» — подумал Альбер. Эта мысль была ему неприятна, и на губах у него мелькнула нехорошая улыбка. Родня? А что это меняет, даже если допустить, что он родня? Для Альсида, во всяком случае, нет места на «Краю света». Судьба этого не пожелала, так же как она не навязала Женетам детей Фернана. Зато вот у Альбера непременно будут дети, — позднее, когда он приобретет достаточно земли, чтобы она прокормила их; для его детей найдется место, где они могут травку пощипать.

От стада отделилась шалая корова и направилась к участку Женета. Собака помчалась и пригнала ее обратно. Альсид даже не взглянул в ту сторону, иначе ему пришлось бы «увидеть» Альбера и, разумеется, поздороваться с ним. Он проходил сейчас совсем близко, в нескольких метрах, но как будто не замечал Женетова парня. И это было так странно, — ведь оба они знали о возможном своем родстве, и в эту минуту испытывали, вероятно, противоречивые чувства друг к другу, колебавшиеся между завистью и презрением, между дружелюбием и ненавистью. Альсид уже прошел мимо Альбера, как вдруг издали не то с неба, не то с земли донесся громкий гул, похожий на шумное гудение огромного пчелиного роя, и Альсид замер на месте. Оба юноши подняли головы, напряженно прислушиваясь, и в одно и то же мгновение поняли, что это такое: в деревнях зазвонили колокола.

Это не был призыв к полуденной молитве — час был еще ранний. Не возвещал также этот звон о буре или о пожаре. И все же везде били в набат, более, однако, похожий на похоронный звон, чем на крики о помощи. Прислушавшись, можно было ясно различить колокол Монтенвиля. Его тут все знали, ведь это он сообщал по воскресеньям о начале обедни, на которую никто уже из мужчин не ходил, одни только женщины. Сперва его можно было отличить от других, потому что он гудел ближе всех, но вскоре он уже слился и с более высоким звуком вильневского колокола, с немного надтреснутым звоном колокола в Морансезе и с басистым, чуть-чуть хриплым гулом, который издавал колокол в Никорбене. И всему этому колокольному хору аккомпанировал издалека, за девять километров, колокол Бова, а может быть, и Шартра, отстоявшего еще дальше; большого соборного колокола, созданного для широких далей, быть может, не было слышно, но через землю доходили глубокие вибрации его звона, и у каждого он отдавался в самой середине нутра.

— Ты слышишь, пастух? — спросил Альбер.

— Слышу, — ответил Альсид.

Оба замолкли, а тревога, уверенность, что пришла беда, волнами проникала в них, подобно звуковым волнам набата.

— Как ты думаешь, пастух, что случилось?

— Понятно — что. Оно самое, — ответил мальчик.

И оба вновь умолкли. Корова замычала было и затихла. Вновь воцарилось молчание, живое, трепетное молчание, объединявшее двух этих человек, таких далеких друг другу по многим причинам, быть может, далеких на всю жизнь, двух человек, совсем не знавших и, быть может, неспособных понять друг друга, но в это мгновение испытывавших одинаковые чувства.

— Много кого заберут, — сказал мальчик.

— У вас — кого?

— Возчиков, батраков… и хозяйского сына.

— У нас — Мориса.

Альсид кивнул головой. Он знал. Ему было все известно.

— И зятя возьмут. Кто работать-то будет? А тут как раз хлеб поспел, жать пора. Разве сейчас время воевать? Эх! Идти домой надо, — решил Альбер.

— А я коров погоню на луг. Для них, для коров-то, ничего не изменится… да и для меня тоже.

Нет, у пастушонка Альсида никто на войну не пойдет, и ему все равно — будет война или нет. Ему нечего терять, никоим образом. На мгновение Альбер позавидовал ему, и тут же в нем вспыхнуло негодование: господи, до чего же глупость человеческая доходит!

Так, значит, пришла война! Вот она уже тут. Только что говорили о ней и не верили, что она будет. Однако она уже началась, но пока она и для Альбера и для Альсида значила лишь то, что на фермах меньше станет мужчин, меньше рабочих рук, и вся работа ляжет на стариков и подростков. Нечего сказать, весело получается! А какие убытки для многоземельных! И еще больше убытков для малоземельных, возлагавших надежды на возможную удачу, на стойкую хорошую погоду, на стойкий, спокойный ход событий.

Гул набата все не прекращался. Он захватил все небо. Альбер и Альсид расстались, и с тех пор им долго не доводилось встретиться и разговаривать друг с другом. Мальчик погнал коров к оврагу, на луг, где в конце лета они еще находили себе корм. Альбер пошел обратно к «Краю света».

По монтенвильской дороге шло много мужчин. Казалось, они направлялись к колокольне, с которой разносился перекрывавший все звуки грозный призыв колокола. Альбер не окликнул никого из прохожих: они были далеко. На перекрестке, откуда отходила дорога на «Край света», он, как ему показалось, разглядел вдалеке, уже у самого поселка, фигуру Мориса, а в нескольких шагах позади него, как будто они шли врозь, шел Фернан, Они уже были так далеко, что Альбер не стал их догонять: он знал, что встретит их там, где вскоре соберутся все, кому идти на войну, — в кафе за бутылкой вина. Надо было сперва повидаться с Фирменом, решить, как теперь быть с уборкой хлеба, да и с прочими делами.

Он вошел во двор фермы. Там стояла Адель, держа в руках корзинку с зерном. Вокруг трепыхались, с жадностью вытягивали шеи попрошайки куры. Но Адель стояла неподвижно, ничего им не давала: казалось, она и забыла о них. И Альбер увидел, что она тихонько плачет.

Глава III

А потом была война. Неумолимая, она все унесла, все изменила, изрезала, искромсала, изрубила, разрушила, перевернула, разорила; однако некоторых она объединила, помогла им, стала источником новой предприимчивости, новых расходов, но еще и неведомых прежде прибылей.

Это, впрочем, произошло не сразу, и начало войны было не только тяжким, но и принесло с собою непрестанную тревогу. Прежде всего хотелось знать, как же теперь быть. В большинстве семей мужчины ушли на войну, а надолго ли? Как там ни кричали, что и месяца не пройдет и наши уже будут в Берлине, — но ведь это были пустые слова молодых парней, охмелевших от вина и от солдатской кокарды на фуражке. Вскоре стало известно, что неприятель наступает, что он вот там-то, совсем близко, и его конные патрули могут ворваться в любую минуту; говорили, что враг сжигал скирды сжатого хлеба или грабил амбары, уводил оставшихся на фермах лошадей, после того как лучших коней хозяевам пришлось сдать по реквизиции в городе Вов или в Шатодене.

С работой на ферме справились. Мориса угнали, и вестей от него все не было; Фернан болтался на вещевом складе в Шатодене, — конечно, их отсутствие очень чувствовалось, но деда работал за троих, трудился изо всех сил, и Альбер тоже отдавал работе всю душу. Адель, оставшись в одиночестве, без мужской ласки, неистовствовала, работала с каким-то иступлением, падая к вечеру с ног от усталости. Помогала в полевых работах и Мари, хотя на ней лежало все хозяйство. Словом, семья Женетов надрывалась, работала по четырнадцати часов в день: так надо было.

Хлеб старались сжать поскорее, а то зерно осыплется, — задержались с уборкой, провожая своих на войну; собрали пшеницы меньше, чем рассчитывал Альбер. Уже свезли ее на «Край света». Лошадей пришлось сдать, и в фуру теперь запрягали старуху Зели, но помаленьку весь урожай свезли. Хлеб теперь лежал в скирдах, в ожидании того времени, когда найдутся рабочие руки и можно будет обмолотить его. Словом, все утряслось, и в сентябре, когда Женеты увидели, что урожай уцелел, они вздохнули с облегчением, хотя судьба фермы оставалась темной.

А тут — несомненно, из-за того, что Фирмену пришлось долгие часы тяжело работать в поле на солнцепеке, с ним ранней осенью случился удар, и паралич обрек его на неподвижность. Самые главные работы были закончены, или почти закончены, но положение дел не улучшилось: теперь на ферме оставалось только три работника — две женщины и Альбер; уже было известно, что скоро призовут в армию и его, потому что теперь стали рыть окопы, и, значит, война затянется надолго.

На фронт его взяли еще раньше, чем можно было ожидать, — правительство ускорило призыв молодых: понадобились новые солдаты, когда подсчитали, сколько их полегло с начала войны. Альбера призвали как раз в то время, когда он думал, что можно вздохнуть свободнее, несмотря на несчастье, постигшее отца. Он считал, что, хотя и наступила зима, а надежда, родившаяся у него весной, когда он боронил Двенадцать сетье и встретил Мишеля, не могла быть тщетной или обманчивой. Войну, думал он, нелегко будет пережить, но все эти потрясения когда-нибудь кончатся, все придет в порядок, и он, Альбер, займет в жизни то место, о котором мечтал.